Оставался все же некий разлад в душе. Тот Пушкин, которого она знала всю жизнь, был общительным жизнелюбом, а теперь у нее дома он постоянно молчал. Может, ему мало моего общества? Она старалась быть веселее, что ей давалось с трудом. К обычным женским играм она была мало приспособлена.
-- Почему ты лежишь со мной равнодушно? Гуляка! Тебе надо чего-нибудь свеженького. Иди, я не возражаю, иди! Сейчас проституток на Невском полно, больше, чем в твои времена. Только к ним иди, потому что тебе надо. Не провожай никого и не целуйся в подъездах, пожалуйста!
Пушкин вернулся к ней посреди ночи. Она уже спала, и он разбудил ее прикосновением.
-- Наконец-то, -- сказала она. -- Нагулялся. Теперь ты опять мой!
Запах чужих духов возмутил ее, но ведь она сама разрешила ему. Диана поднялась, накинула халат, раздела его, положила на чистую постель, прислонив спиной к стене так, чтобы он мог видеть ее, повесила на плечики его камер-юнкерский мундир и рейтузы. Пушкин вдруг приподнялся, поднял руки и прочитал ей стихи. А может, не он прочитал ей, а она ему, -- какая, в сущности, разница?
-- Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня.
Тем временем она скинула халатик и юркнула под одеяло, рядом с ним. Погрозив ему пальцем, усмехнулась:
-- Что за рифма, Пушкин, "друзья -- меня"?! Стыдоба! Тебя Бог наказал за то, что ты, греховодник, разбрасываешься: грудь тебе нравится моя, щеки Флоры, а ножка Терпсихоры. Бабник несчастный! Ладно уж, прощаю в который раз... А работаешь мало. Эдак вообще разучишься стихи сочинять.
Корила его Моргалкина за отлучки и за лень. Он становился перед ней на колени, просил прощения, и после притворного ворчания она позволяла ему прижаться к себе. Она как-то сразу расслаблялась, и он уже мог делать все, что хотел именно с ней. Поэтому другие женщины отступали в тень, переставали иметь для нее какое-либо значение.
Они лежали рядом, он читал ей на ухо стихи, которые она давно знала наизусть, но делала вид, что ей невероятно интересно. Даже хлопала в ладоши, но тихо, чтобы соседи не слышали.
-- Что женка, не махнуть ли нам в театр? -- обратился он к Диане. -- А то страсть какая тоска...
-- Хочешь сказать, что тебе со мной скучно, Пушкин? Нацелился меня обидеть?
-- Сидение дома сводит меня с ума, Дианушка. Чего дают в опере?
Диана подала ему газету "Вечерний Петербург".
-- Бог мой! -- воскликнул он. -- Сколько развелось театров! Глаза разбегаются. И что ж, все хорошие?
-- Разные. Ты желаешь в оперу? Вот смотри: сегодня "Пиковая дама".
-- Что-то знакомое, -- попытался вспоминать он.
-- Еще бы!
-- Поехали! -- он вскочил с постели. -- Сейчас велю кобылку бурую запречь.
-- Лучше на автобусе, -- предложила Диана.
Она стала судорожно вспоминать, хватит ли у нее денег на билеты. Полезла в книжный шкаф, где в книге прятала деньги -- берегла на черный день.
На этот раз Александр Сергеевич одевался сам. Давно надо было бы купить ему современный костюм, финский или хотя бы болгарский. Он кряхтел с непривычки, самостоятельно натягивая сапоги. Она его избаловала, раздевая и одевая. В шляпе он стал великолепен. Было холодно, а у него пальто нет.
-- Не бойся, дорогая, -- сказал Пушкин. -- Я к морозу привычный...
Диана надела свое лучшее, оно же единственное, вечернее малиновое платье с кружевами. На улице Пушкин загляделся на маленький флигель на углу Мошковского переулка.
-- Узнал? -- сообразила Диана. -- Ну конечно! Здесь твой приятель Одоевский жил со своей красавицей-креолкой...
Дверцы за ними стиснулись, поехали. В автобусе толчея, в давке да полутьме на Пушкина, слава Богу, не обратили внимания. Билеты в Мариинке стоили бешеных денег, а за рубли их вообще не было, пришлось купить за доллары.
В фойе уже стемнело. Пушкин шагал стремительно, Диана в длинном платье едва поспевала за ним. Двери распахнулись. Театр уж полон, ложи блещут, партер и кресла, все кипит. Начинает гаснуть свет. Пушкин идет меж кресел по ногам, она следом.
-- Пушкин... Смотрите, Пушкин! -- раздаются голоса.
Его узнают, приветствуют. Ему это явно нравится, и ей тоже.
-- А кто там с ним? Ведь не Наталья Николаевна! Как же так?
-- Да разве вы не слышали? Весь Петербург говорит. Это его новая girl-friend. Ее зовут Диана...
-- Диана? Какое поэтическое имя! А знаете, она ничего...
-- Еще бы! Он от нее без ума...
Они усаживаются в партере. Соседи им кланяются, шушукаются. Весь зал говорит только о них. Пушкин шарит по карманам, пытаясь найти свой двойной лорнет, чтобы навести его на ложи незнакомых дам, но лорнет куда-то запропастился. Диана специально вынула его дома из пушкинского кармана, чтобы на незнакомых дам он не глядел. Тут появился дирижер, и грянула увертюра. А зал музыку не слушает, продолжая о них шушукаться.
В антракте, едва зажгли свет, Пушкин, казалось, забыл о Диане. Глаза его разбежались от обилия красивых женщин, одетых так, как ему не снилось: полуобнаженных, источающих такие запахи, от которых кружилась голова. Они вышли прогуляться в фойе. Диана крепко держала его за локоть.
-- Вы настоящий Пушкин или артист в гриме? -- с изумлением спросила у него идущая навстречу нимфетка с длинными ногами, растущими из подмышек.
Увидев это божественное создание, Александр Сергеевич потерял голову.
-- Мадемуазель! -- воскликнул он. -- Разумеется, я настоящий. Если позволите поцеловать вам ручку, вы в этом убедитесь. Вы -- прелесть, чистый ангел.
-- Зачем же ручку? -- нимфетка сделала глазки. -- Кто сейчас ручки целует? Поцелуйте лучше в губы.
И не дав Пушкину задуматься, бросилась к нему на шею. Пушкин обнял ее за тонкую талию и стал что-то шептать на ухо. Нимфетка обмякла, будто сейчас, здесь готова упасть с ним на пол.
Краска бросилась в лицо Диане. Господи, зачем я привела его сюда? Зачем он ожил? Ведь я его теряю! Мертвый, он был мой и больше ничей. Деревянное его тело принадлежало мне одной. И вот...
Вокруг стала собираться толпа. Диана возмутилась, вырвала Пушкина из объятий нимфетки и влепила ему пощечину. Руке стало больно: она ударилась о деревяшку. Слезы брызнули из глаз, дотекли до рта, она почувствовала на языке их соленый привкус.
Было утро, за окном на углу скрежетал трамвай. Пушкин лежал рядом и смотрел на свою girl- friend. Надо было вставать и бежать на работу.
9.
Сомнений нет, он любит только ее, Диану, принадлежит только ей. Но этого было мало ее жадному воображению, которое требовало и логики, исторической обоснованности, и, так сказать, легальности. Как биографические детали жизни Пушкина ни обходи, невозможно им противоречить: Наталья его жена, а Диана -- нет. Надо получить свое законное право быть рядом с ним. Ее совершенно не смущает, что он жил тогда, а она -- теперь, когда он уже умер. Важно другое: как же стать его законной женой?
В Вербное воскресенье Моргалкина пошла к заутрене в церковь к отцу Евлампию. Познакомились они еще в университете: вместе оказались на уборке картошки, и он Моргалкину по части Самиздата просвещал. Он же ее, как только все можно стало, крестил. В миру Евлампий был Евгением, а раньше советским экономистом, работал в Ленинградском управлении торговли, засыпался на взятках. Господь его просветил, укрыл в монастыре и послал в духовную академию.