— Я полтора месяца добирался сюда, — услышал я голос Вадима и медленно повернул голову в его сторону. — Долго, если честно.
— Долго, — согласился я.
— Я пришёл, чтобы просить тебя вернуться к нам, Олег, — сказал Вадим.
— Да, — ответил я. Наверное, он этого не ожидал, потому что недоумённо посмотрел на меня. — Да, — повторил я. — Завтра мы пойдём отсюда вместе, втроём.
— Ты согласен?! — в голове Вадима было изумление пополам с недоверием.
А я прочёл вместо ответа:
И ощутил внезапное чувство… словно встал на место вывихнутый палец, к вывиху которого ты привык и уже не надеялся вправить.
С. Боханцев
…Танюшка не спала — полулежала у пригасшего костра и, издалека услышав наши шаги, приподняла голову. Её глаза поблёскивали алыми и зелёными искрами.
— А я вещи собрала, — сказала она.
Драккар лежал на воде огромной молчаливой рыбой. На нём, конечно, все спали. Только на берегу, у небольшого костерка, сидела знакомая фигура… но я узнал мальчишку только когда он встал нам навстречу. Это был Лаури, и он улыбался.
— Девять месяцев, — сказал он. — Я собирался приплыть за тобой ещё через три, да тут Вадим…
Я пожал его руку, натёртую веслом до каменной мозоли.
— Ты был прав, — весело сказал я. — А я был дурак.
— Мы все частенько ходим в дураках, — заметил Лаури. Вадим с Танюшкой улыбались — даже скорей скалились именно что как дурачки, и я почувствовал: моя собственная физиономия тоже расплывается в глупую улыбку. — Это не так уж страшно.
— До Скалы-то довезёшь? — спросил я, сбрасывая на песок заплечник.
— Не довезу, — отрезал Лаури. — А то ещё по дороге потеряетесь месяца на три. Я вас прямо до Юлии заброшу. А там ведь близко, а, Вадим?
— Близко, — подтвердил он. — Э, постой, а ветра? Зима же…
— Выгребем, — уверенно отрезал Лаури.
И я, глядя на него, вдруг радостно понял: правда.
Выгребем.
ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР
Сегодня утром погиб Юнгвальд. Он был последним из наших баварцев, кто оставался со мной. И лучшим фехтовальщиком из всех, кого я знал.
Впрочем, мы переживём его ненадолго. Нас осталось шестеро — двое парней, четыре девчонки — и нам некуда отступать. Смешно, что мы погибаем на Олимпе — горе богов. Но, во всяком случае, чернокожим не подняться к нашей пещере, пока у нас остаются патроны, а их ещё тридцать два в "дегтяре" Сашки и пять в моём "браунинге". Потом… никакого "потом" у нас не будет.
Вечер, и я пишу эти строки при свете костра. В блокноте моём ещё довольно много чистых листов. Таня спит по другую сторону огня. Я вижу отсюда огни вражеских костров внизу на склоне.
Всё будет кончено завтра. К чему тянуть? Без пищи и воды мы продержимся тут три-четыре дня. Не думаю, что явится помощь — да если и явится, то чернокожих всё равно слишком много… Завтра мы с Сашкой убьём девчонок и пойдём вниз — убивать, а потом умереть. Мы все уже договорились обо всём. Таня сама предложила. Это ужасно, но я знаю, что с ними сделают, если возьмут живыми. А мы всё сделаем быстро. Во всяком случае — не увидим и того, как они будут умирать от жажды, и сами не будем умирать от неё.
Ночь прохладная. Вот чего действительно страшно жаль — так это того, что я не увижу лета. Я так хочу увидеть настоящую зелень на деревьях и ощутить тёплый ветер… Но ничего этого не будет для меня. Если думать про это, то страх пополам с тоской выкручивают внутренности, как мокрую грязную тряпку. Унизительно — так бояться смерти, но я боюсь, хотя я германец и воин.
Или, может быть, это не страх. Почти восемь лет я жил здесь. Больше семи — водил по миру людей, которые мне верили, теряя их и встречая новых… и опять теряя. Это было тяжело, интересно, страшно и увлекательно. Но я так и не смог понять, в чём участвую, кому и зачем это нужно, по каким законам живёт этот мир?
Странно. Это мне едва ли не обидней, чем то, что я завтра — нет, уже сегодня — погибну. Иохим мог бы меня понять. Конечно, мог бы — Иохим, для которого ответы на вопросы были частью жизни… Но Иохим погиб на Пацифиде три года назад, и мы даже не смогли его по-настоящему похоронить.
Мне было бы не так обидно погибнуть в обмен на ответ. Я бы даже согласился умереть сам. В обмен на ответ. Только ответ! Интересно, спрашивал ли Христос Господа в Гефсиманском саду, в чём смысл его смерти? Не помню, кто сказал — я где-то читал — что человек может вынести любые мучения, если оправданием мучениям будет служить целесообразность того, ради чего он страдает. Я был конунгом и вёл в бой своих людей. Тогда оправданием всему, что приходилось пережить, были их жизни. Но сейчас, за несколько часов до смерти, я, Лотар Брюннер, хочу спросить: ради чего?! Да ради чего же?!
Молчание.
Тайна.
Ведь если ты повернёшь назад —
Кто же пойдёт вперёд?!
С вечера шквалистый ветер раз за разом отшвыривал нас от побережья, и в конце концов Лаури, охрипнув, буквально плюнул на всё, приказал бросить якоря и ждать утра, затянув палубу кожаным пологом. Сам он остался на кормовом весле, и к рассвету выглядел таким же серым, как окружающее море, идущее ровными острыми грядами мелких злых волн. Но я, если честно, просто не имел возможности ему посочувствовать: обгрызал ногти, думая, как мы будем добираться до берега.
— Может, добросишь нас на лодке до припая? — предложил я, кутаясь в плащ.
— Нет почти припая этой зимой, — Лаури вздохнул. — Волна ломает… Придётся ждать, когда уляжется ветер.
— Склялся небось, что взялся нас везти? — посмотрел я искоса на резкий, обветренный профиль морского ярла. Лаури улыбнулся и хлопнул меня по плечу своей твёрдой, как доска, ладонью:
— Здесь стоит жить только ради острых ощущений.
— Тебе их не хватает?! — изумился я. Лаури пожал плечами:
— Нет. я хочу использовать отпущенные мне годы на полную катушку. Так, чтобы к моменту, когда придёт срок покинуть наш мир, я бы успел устать. Тогда не так печально будет уходить… Знаешь, Олег, — он оперся локтем на борт и повернулся ко мне, — я рад, что ты возвращаешься. У меня такое чувство, что мы ещё не раз встретимся. А таких, как ты, должно быть побольше. Тогда ниггерам будет не так уютно… Между прочим, помнишь Хайме Гонсалеса?
— А, испанец? Хороший фехтовальщик… Помню, а что?
— А ничего. Твой конкурент. Негров кидает через себя сотнями и объявил Реконкисту. Хороший парень, хоть и испанец.
— Да все мы хорошие парни, — усмехнулся я.
— По-ка-а-а!!! — пронзительно Танюшка, ухитряясь подпрыгивать на лыжах и крест-накрест размахивать над головой руками. Нечего было удивляться, что на драккаре, казавшемся отсюда лежащей на воде аккуратной моделькой, услышали. Во всяком случае, снизу проревел, отдаваясь эхом в прибрежных скалах, рог. Мы с Вадимом тоже помахали, хотя нас едва ли видели оттуда.
— Интересно, в нашей пещере кто-нибудь живёт? — спросила Танюшка, поправляя капюшон.
— Не знаю, — пожал плечами Вадим. — Олег, ты серьёзно хочешь завернуть к чехам?
— Серьёзно, — кивнул я, поддёргивая лямки вещмешка. — Я так и не сказал ничего княгине Юлии о судьбе её брата. И ни с кем не передал.
— Ничего особенного в ней нет, — на мой взгляд, ни к селу, ни к городу, но с претензией объявила Танюшка, скатываясь вниз по склону в распадок.