Зима пришла в Гоби тихая и бесснежная. Днём бывало порой даже жарко, но с заходом солнца песчаные барханы цепенели в тисках лютой стужи.
Седьмая буровая расположилась поблизости от заброшенной ламаистской кумирни. Похожие на собак лохматые львы стерегли разрушенное святилище, слепо таращась на вагончики-“балки”, доставленные в песчаную глухомань вертолетом. Кроме буровиков, здесь жили трое геологов из комплексной экспедиции. На скважину возлагались большие надежды, и они остались зимовать после окончания полевого сезона. Каждую декаду из соседнего центра прилетал вертолёт со сменой. Он подвозил продовольствие, газеты, письма и жизненно важное горючее для движка. О воде, к счастью, заботиться не приходилось. За воротами древнего храма, смотревшими двумя парами супротивных арок на все стороны света, нашли занесённый песком колодец. Его очистили, углубили и поставили электронасос. Вода оказалась немного солоноватой, но вкусной, напоминающей “Ессентуки”.
Кирилл делил нары с монгольским геологом Лобсаном Дугэрсурэном. С наступлением темноты, когда выключали движок, они подолгу беседовали у раскалённой печурки, вспоминая Москву, общих знакомых, университет. Узнав, что Дугэрсурэн кончал у Корвата и Анастасии Михайловны, Кирилл сразу расположился душой к этому молодому красивому парню с утончённым и умным лицом. На третий день знакомства, раздавив по случаю воскресного дня бутылочку пшеничной архи под пельмени — бозы, они перешли на “ты”.
Собственно, от Лобсана Кирилл и узнал о некоторых примечательных особенностях храмовой архитектуры.
— Вот тут и стояли позолоченные бурханы, — показав на ступенчатое возвышение, заваленное поломанной черепицей и перегнившими брусьями обвалившейся кровли, объяснил он. — На северной стене. Хоть по компасу проверяй.
— Почему именно на северной? — Кириллу захотелось докопаться до сути. — Наверное, это имело особый символический смысл?
— Не знаю, должно быть, имело. Мне дедушка рассказывал, но я почти всё забыл. Но север для монголов — самое важное направление. Ты только представь себе, что означала Полярная звезда для кочевника! И вообще, старики всегда ждали с севера счастья.
Кирилл осторожно разгрёб руками мусор. Среди бесформенных кусков штукатурки, сохранившей первозданную чистоту минеральных красок — на продырявленном потолке, стенах и даже обвитых чешуйчатыми драконами колоннах различались фрагменты росписи, — он нашёл осколки тонкой фарфоровой посуды, огарки курительных палочек, ломкие почерневшие останки засушенных цветов.
В помещении пахло тоской запустения и прахом столетий. Бившие сверху косые лучи струями танцующей пыли ложились на заброшенный алтарь, где под кучей бесформенного хлама лежали последние жертвы, поднесённые неизвестным богам. Рассыпались цветы, выгорело коровье масло в лампадах, жадный ветер пустыни выпил последние капли воды из чаш. Умерли и сами боги.
Сохранился лишь запах. Развеянное почти до неразличимости бальзамическое дыхание курений, можжевеловой хвои и драгоценных смол, привезённых из далёкой Индии или Тибета. Оно одно не покорилось хаосу небытия, пробуждая чужую смутную память о караванах, годами ползущих по ледяным кручам, и ослепительном великолепии празднеств.
Со двора долетало жалобное позвякивание колокольчика, чудом уцелевшего на змеином языке выгнутой крыши. Как зов погребённого прошлого, разбуженного порывом ошалелого ветра и вновь ускользавшего в свои недоступные грёзы.
Кирилл подобрал обломок руки. Изящно удлинённые пальцы из древней чёрно-зелёной бронзы соединялись в колечко.
— Что это? — спросил он, любуясь неповторимым совершенством.
— Колесо закона, — объяснил Лобсан. — Вечный круговорот бытия.
— Бодхисаттва? Будда?
— Кто теперь может узнать.
Они вышли наружу. Синея к горизонту, застыли подёрнутые медной окалиной волны. Барханы вплотную подступали к полуразрушенным стенам. Львы у восточных ворот по горло увязали в песке. Засохшие лиственницы колюче топорщились сучками, спутанными посеревшими клочьями паутины.
— Отчего засохли деревья?
— Перестали поливать, вот и засохли. Дедушка говорил, что в шорохе лиственниц слышно дыхание вечности. Она пролетела, как сон. Часы остановились.
— Что же здесь всё-таки приключилось? — Кириллу уже примерещились увлекательные истории, тайны, которые захотелось немедленно распутать.
— Ничего особенного, — равнодушно ответил Лобсан. — Люди перестали кормить лам, и они разбрелись. Тут неподалёку нашли овраг с человеческими костями. Мы их бульдозером засыпали. Раньше, знаешь, как хоронили умерших? Разрубали на части и скармливали хищным птицам. Остальное бродячие собаки доедали или волки.
— Не разыгрываешь? — усомнился Кирилл. — Зачем?
— Думали, что помогают душам скорее возвратиться в круговорот рождений. Ещё мой дед так думал. А теперь нет, никто уже не верит в эти сказки. Дикость сплошная.
— Он жив?
— Дедушка? — Лобсан озарился благодарной улыбкой. — Он у нас ещё крепкий. В прошлом году рысь подстрелил. Шапку мне сделал. Тёплая!
— Всего два поколения, — Кирилл вновь принялся разглядывать свою находку, — и такие перемены! Просто не верится. Колесо закона, круговорот бытия…
— Старикам казалось, что течение жизни неизменно, и всё повторяется, как циклы лунного календаря. Вон, гляди! — Лобсан показал на позолоченное колесо на черепичной кровле ворот, поразительно напоминавшее морской штурвал. — Век за веком, оборот за оборотом. Собственно, так оно и было до революции. Зато нынче! — Лобсан запрокинул голову в небо, где радужно кружилась редкая ледяная пудра. — Как ракета! Прямо в пустыню ток привезли. В мезозой врубаемся турбобуром. Что ни день, то открытие.
— Жаль пока, что не по нашей части.
— Да есть он здесь, газ, я стопроцентно уверен. Сейсмология определённо литологические ловушки зафиксировала. Думаю, в аномальности строения дело. Может, висячие залежи? Глубже надо бурить, до самого палеозоя. Так и Корват считает, и наш профессор. Лично я верю.
— Поживём — увидим. Не знаешь, почему буровики замедлили проходку?
— Твёрдые породы пошли, гранит. Ничего, прорвёмся. Ну что, засучим рукава?
— Ага, двинем. — Кирилл бережно упрятал осколок бронзы в карман ватника. — Керны, надо полагать, уже подтащили.
Он сам делал анализы, ограничившись для быстроты степенью восстановления. Наметившаяся закономерность — по простиранию и глубине — косвенно подтверждала слова Дугэрсурэна. Бурить следовало как можно глубже.
У вагончика их действительно поджидали ящики с образцами, заляпанными глинистым раствором.
— Граниты и есть, — подтвердил Лобсан, очищая рукавом шершавую матовую поверхность. — Гляди, как чёрные зёрна сверкают. Мусковит!
— Чего?
— Слюда. Ты что, минералогию совсем не сечёшь?
— Откуда? У нас на факультете и курса такого не было. А это белое что? — Кирилл подкинул на ладони увесистую болванку.
— Ну-ка покажь! — Лобсан попробовал поковырять ногтем. — Вроде похоже на диатомовый песчаник.
— На диатомовый, говоришь? — насторожился Кирилл. — Интересно. У тебя есть микроскоп?
— Должен быть. Тут одна ваша девушка споро-пыльцевым анализом занималась. Пошли поглядим? — Лобсан кивнул на соседний “балок”. — Только в диатомах навряд ли много железа. Ты особенно не надейся.
— Мне для другого, — нетерпеливо воспламеняясь, заторопился Кирилл. — Давай по-быстрому!
Футляр с микроскопом был замкнут на ключ, но с помощью перочинного ножика легко удалось открыть хлипкий замочек. Глядя на неловкие движения Кирилла, которому редко приходилось пользоваться прибором, Лобсан молча отстранил его и взялся за дело сам. Подключив микроскоп к сети, он соскрёб с керна тонкий меловой завиток и, загнав между стёклами, поместил на предметный столик.
— Теперь гляди, — сказал он, поймав увеличение. — Если понимаешь, конечно. Лично я, как сдал эту муть, так и забыл. И вряд ли здесь отыщется атлас.
— Что так? — незаинтересованно спросил Кирилл, приникая к окулярам.
— В полевых условиях всякие там диатомы ни к чему.
Кирилл никак не откликнулся на пренебрежительное замечание Дугэрсурэна и вообще вряд ли расслышал его слова. В ярком молочном поле предстала флотилия галактических кораблей, остывших до мёртвого холода в своём бесконечном полёте. Изысканные топологические конструкции, знакомые до мельчайшей клёпки пупырышков. Каприз случайности.
Жадный накат жизненного прибоя перекинул через пространство и время тонкую шелковинку, связавшую затонувший островок и пустыню, дно океана и недра земли. И здесь, и там когда-то сверкали под солнцем озера. Закончив свой цикл, они умерли на веки вечные, запечатлев своё странное сходство. Зачем? Почему? Не ответят мёртвые камни.
Кирилл не удивился, хотя и не знал, что толкнуло его на отчаянный поиск. Это не он искал — смешно бы было искать! — тень Атлантиды. Его руками и памятью владели иные руки, иная память. Другие, зелёные очи заглядывали в окуляр через его плечо. Если и была между ними та неразрывная связь, о которой он помнил эти долгие месяцы, то это она себя проявила. Как безошибочный инстинкт, ведущий птиц в заокеанском полёте. Как неумирающая надежда.
Непонятное пугающее молчание Светланы, обрывок разговора о ней и каком-то Гончаруке, случайно подслушанный Кириллом на кафедре, вызвали в нём противоречивую реакцию. Он замкнулся в себе, перестав бросать в белый свет телеграммы, почти уверясь, что больше не ждёт и ничего не желает. Но какая-то тайная глубина всё же не поддалась омертвлению. Она и прорвалась теперь благодарной нежностью всепрощения.
— Нашёл чего? — спросил Лобсан, нарушив долгое молчание.
— Так, ничего.
— Что-то всё-таки видишь, раз прикипел?
— Фотоаппарат есть? — Кирилл нехотя оторвался от микроскопа, тронув пальцами устало сомкнувшиеся глаза.
— Не видно, — Лобсан пошарил по полкам. — Наверное, увезла.
— Достать сможешь?
— Попробую у ребят поспрошать. Почти у каждого камера.
— Мне “Зенит” нужен, зеркалка.
— Это-то ясно.
— Поищешь?
— Если надо, могу.
— Очень надо, Лобсан.
Оставшись один, Кирилл присел на голые нары. Поискав глазами, поднял кем-то забытую книжку. Но не читалось. Растревоженные мысли мешали. Наползали одна на другую, громоздясь, как льдины, и тонули в непроницаемой быстрине половодья.
Вернулся торжествующий Дугэрсурэн, вертя на закрутившемся ремешке кожаным чёрным футляром.
— Принёс, — он положил аппарат рядом с микроскопом. — “Зенит 3‑М”.
— То, что надо. Спасибо, отец!
— Плёнка двести единиц, но спускового тросика нет.
— Как-нибудь перебьёмся.
Кирилл сделал несколько снимков.
— Всё же зачем тебе? — Лобсана мучило любопытство. — Идея какая пришла?
— Это не для меня. Для одного человека. Проявить есть где?
— Сандыг и проявит. Его игрушка.
— Вертолёт не скоро ожидается?
— В начале недели должен быть. Последняя бочка солярки осталась. Начисто выжгли. Хочешь в Москву отправить?
— Как можно скорее. — Кирилл перемотал плёнку и вынул кассету.
— Дней десять будет идти, не меньше.
— Что делать? От нас не зависит. А холодно тут! — Кирилл спрятал в рукава озябшие руки. — Пойдём погреемся?
— Можно. Профессор Майдар опять приехал. Всё равно к нам завернёт. Он сейчас на буровой.
— Волнуется старик.
— Все мы волнуемся. Как же иначе?
Майдар, с которым Кирилл познакомился ещё в Улан-Баторе, подъехал уже в сумерках. Его утеплённый газик с приспособлениями для движения по пескам на колёсах остановился у самого крыльца, вспугнув хилого шакала, привлечённого духом варёной баранины.
— Ужинаете, молодые люди? — Он пригладил седую щеточку усов. — Достойное занятие!
— Садитесь с нами, товарищ Майдар, — пригласил Кирилл, вставая.
— Я уже перекусил немножечко на буровой, но лишний раз не помешает. Умный монгол всегда наедается впрок. Нет-нет! — заметил он движение Лобсана в сторону початой бутылки. — Почки не позволяют.
— Оказывается, и в Монголии есть болезни? — попытался пошутить Кирилл. — На таком мясе и молоке?
— Везде люди болеют, везде, — грустно закивал старый геолог. — Я вчера с товарищем Северьяновым разговаривал. Так он сказал, что Игнатий Сергеевич серьёзно болен. Вот уж беда так беда.
— Опять? — вздрогнул Кирилл. — Как же это? — он беспомощно заморгал. — Когда я улетал из Москвы, он уже поправлялся. К нему в больницу с работой ездили!
— Значит, ухудшение наступило. Бывает, — сказал Майдар.
— Состояние очень тяжёлое? — спросил Кирилл в надежде на утешительный ответ.
— Северьянов говорит, очень. Он вам привет передавал, ваш Дмитрий Васильевич.
— Спасибо, — кивнул Кирилл.
— Корват поправится, — уверенно заявил Лобсан. — Я знаю. Он ведь такой… Настоящий батор!
— Два инфаркта — не шутка, — прицокнул Кирилл. — Притом он всё так близко принимает к сердцу…
— Да, такой человек, не переделаешь, — с восточным фатализмом вздохнул Майдар. — Думаю, наш газ для него лучше всякого лекарства окажется. Сразу на поправку пойдёт… Вы нового ничего не надумали?
— Мы тут посоветовались ещё раз с Кириллом Ионовичем, — с важным видом высказался Лобсан, — и пришли к выводу, что действовать надлежит согласно первоначальному плану. Это подтверждается анализом степени восстановления сероцветов. Я принял решение продолжить бурение на седьмой и четвёртой, а также возобновить проходку на одиннадцатой. Вплоть до палеозоя.
— Ты принял решение? — чуточку дрогнув уголком губ, переспросил Майдар. — И приказ о возобновлении проходки уже отдал?
— Я хотел сказать, — без тени смущения поправился Дугэрсурэн, — что принял решение внести такое предложение.
— Хорошо, — кротко согласился профессор. — Обсудим.
Пока не выключили свет, они втроём посидели над картой, прикидывая, в каких ловушках мог спрятаться сжатый под высоким давлением газ.
Остановился движок, и стало слышно, как воет на буровой бешено вращающаяся турбина, днём и ночью вгрызаясь алмазными коронками в гранитный чехол.
— Я уверен, что за гранитом пойдут алевролиты, — сказал Лобсан, прислушиваясь.
— Там видно будет, — тяжело поднялся, массируя поясницу, Майдар. — Надо ехать, хоть и не хочется.
— Может, останетесь? — предложил Лобсан.
— Нельзя. Мне послезавтра высокому начальству докладывать.
Проводив Майдара, Лобсан сразу же полез на нары, а Кирилл зажёг керосиновую лампу и раскрыл тетрадь.
Возникло причудливое видение, образ, точнее, прямо никак не связанный с тем, о чём он так неотступно думал, но завораживающе волнующий, неуловимый.
Последняя океанида