Миляга позвонил Клейну из аэропорта, за несколько минут до вылета. Он изложил Честеру сильно отредактированную версию происшедшего, ни словом не упомянув об Эстабруке и убийце, объяснив лишь, что Юдит больна и попросила его, чтобы он приехал. Клейн не произнес ожидаемой тирады. Он просто заметил довольно усталым тоном, что раз уж слово Миляги стоит так мало после всех тех усилий, которые он, Клейн, предпринял, чтобы найти ему работу, то не лучше ли им разорвать деловые отношения прямо сейчас. Миляга принялся умолять его о снисхождении, на что Клейн сказал, что позвонит в мастерскую через два дня и если никто ему не ответит, он будет считать сделку расторгнутой.
- Твой хер - это твоя смерть, - сказал он на прощание.
Во время полета Миляге хватило времени подумать и об этом замечании, и о разговоре на Холме Змеев, воспоминание о котором по-прежнему беспокоило его. Во время самого разговора он пережил эволюцию от подозрения к недоверию, затем к отвращению и в конце концов принял предложение Эстабрука. Но несмотря на то, что последний сдержал свое обещание и вручил ему на путешествие более чем достаточную сумму денег, чем больше Миляга вспоминал, тем сильнее в нем возрождалась его первая ответная реакция - недоверие. Его сомнения сосредоточились на двух пунктах рассказа Эстабрука: на самом убийце (пресловутый мистер Пай, нанятый неизвестно где) и, в особенности, на человеке, который свел Эстабрука с наемником, - на Чэнте, чья смерть служила пищей средствам массовой информации в течение нескольких последних дней.
Письмо погибшего, как и предупреждал Эстабрук, практически не поддавалось расшифровке, располагаясь в диапазоне между проповеднической риторикой и опиумными фантазиями. То обстоятельство, что Чэнт, зная, что вскоре его убьют (эта часть письма не вызывала сомнения), дал себе труд излагать горы чепухи под видом жизненно важной информации, свидетельствовало о серьезном душевном расстройстве. В каком же душевном расстройстве должен был тогда пребывать сам Эстабрук, имевший дело с этим чокнутым? И, продолжая эту мысль: не оказался ли Миляга еще безумнее, взявшись выполнять поручение Эстабрука?
Однако в центре всех этих фантазий и умствований находились два неоспоримых факта: смерть и Юдит. Первая настигла Чэнта в брошенном доме в Клеркенуэлле - тут уж никаких сомнений не было. Вторая же, не подозревая о злодействе своего мужа, могла стать ее следующей жертвой. Его задача была простой: успеть встать на пути между ними.
Он вселился в отель на углу 52-й и Мэдисон в пять с небольшим вечера по нью-йоркскому времени. Из его окна на четырнадцатом этаже открывался вид на город, но гостеприимным его назвать было никак нельзя. Пока он ехал из аэропорта Кеннеди, заморосил дождь, грозивший в любой момент перейти в снег, и сводки погоды обещали дальнейшее похолодание. Однако его это устраивало. Серый сумрак, оглашаемый гудками и визгом тормозов, доносившимися с расположенного внизу перекрестка, соответствовал его расположению духа. Как и в Лондоне, в Нью-Йорке у него тоже когда-то были друзья, которых он впоследствии потерял. Единственным человеком, которого он собирался здесь разыскивать, была Юдит.
Откладывать поиски не имело смысла. Он заказал кофе, принял душ, выпил, надел свой самый теплый свитер, кожаную куртку, вельветовые брюки и тяжелые ботинки и покинул отель. Такси поймать было трудно, и, прождав десять минут у обочины под навесом отеля, он решил пройти несколько кварталов в направлении центра города и, если повезет, поймать такси по дороге. Ну а если не повезет, то холод по крайней мере прочистит ему мозги. Когда он достиг 70-й улицы, снег с дождем перешел в легкую морось, и шаг его стал более энергичным. В десяти кварталах отсюда Юдит была занята обычными вечерними приготовлениями: возможно, она принимала ванну или одевалась, чтобы провести вечер вне дома. Десять кварталов - по минуте на квартал. Через десять минут он окажется перед ее домом.