Если его придется ударить, подумал я, то лучше сделать это ногой, как тот парень, подручный Габера.
Но когда Фул повернулся, я передумал. Хватило короткого резкого удара ладонью чуть ниже желтого оттопыренного уха. Фул странно ахнул и навалился грудью на стол.
В карманах доктора ключей не оказалось, но это меня не остановило — спецкурс по открыванию сейфов в АНБ читали виднейшие специалисты. Две минуты, и стальной сейф раскрылся. Две минуты, и содержимое сейфа — пистолет, две обоймы, пачка купюр, истории болезней, сводки химанализов лежали передо мной.
Но прежде чем приступить к пересъемке материалов, я перетащил Фула на диван. За этим занятием меня застала сестра:
— Что с ним?
— Алкогольное отравление, — я подошел к дверям и закрыл их на ключ. — Кто, кроме вас, дежурит в клинике?
— Аронсайд и Герта. Что вы собираетесь делать? — испуганно вскрикнула она.
— Привязать вас к креслу. Вы мне мешаете.
Мне был противен страх сестры. Я толкнул ее к креслу, и она села сама. У нее хватило благоразумия не сопротивляться.
Фотографируя документы, я ни на секунду не забывал о сестре. Дрожа от страха, она все-таки смотрела не столько на меня, сколько на Фула. Она жалела этого пьяницу!
Я усмехнулся. Если меня бросят вот так же на диван, кто-нибудь меня пожалеет?.. Вряд ли… Кто в Консультации столь слаб, что готов расчувствоваться над неудачей? Берримен? Он не простил бы мне поражения Шеф? Он сделал бы все, чтобы я не встал с дивана. Может, Кронер-младший? Чепуха!.. И шеф, и Берримен — все они шали разницу между победой и поражением!
На секунду я подумал о Нойс. И усмехнулся. Таких, как я, жалеть ей не следовало.
И вдруг подумал — Лесли! Человек, под носом которого я пустил по ветру фармацевтов Бэрдокка, человек, под носом которого я пристрелил Эксперта!.. Да, Лесли должен был меня ненавидеть, и все же…
Однажды, когда, связанный, я лежал перед ним, Лесли заметил: “Ты этого добивался?” На что я пожал плечами: “Лесли, ты промышленный контрразведчик, я — промышленный шпион. У нас такая работа!” — “Работа! — усмехнулся Лесли. — Твоя работа ничуть не похожа на мою. Твоя работа противозаконна. И, как всякое преступление, она никогда не окупается. Воруя у частных фирм, ты воруешь у государства, у своей страны, наконец. У той самой, за которую ты сражался во Вьетнаме!” — “Вонючая война! — Мне хотелось позлить Лесли, ибо я не верил в его выигрыш. — Беря у одной фирмы, я даю другой. Законное перераспределение капитала. Разве это не помогает общему прогрессу?” Лесли покачал головой: “Прогрессирующим бывает и паралич. Шпионы, даже талантливые, никогда не кончают так, как им бы хотелось”. — “Я — исключение”. — “Забудь про исключения! У тебя есть только один выход”. — “Перейти к вам, в промышленную контрразведку? Охранять то, что вчера приходилось воровать?..”
Лесли… Странно, но он, кажется, и впрямь бы меня жалел…
Впрочем, нет. Лесли всегда жалел не меня. Он жалел мои возможности, которые сам он употребил бы иначе. Он жалел мой талант, поставленный на службу Консультации, а не ему, Лесли.
Закончив съемку, я взглянул на сестру. Она злобно ощерилась. Она уже поняла — ее не убьют. Это придало ей смелости. И я заколебался… Через час — другой она найдет возможность выбраться отсюда…
Час — другой…
“Должно хватить! — сказал я себе. — Мне ведь никто не гарантировал вечность.”
Заперев кабинет снаружи, я бесшумно прошел длинный полуосвещенный коридор.
Привратник меня ждал, я кивнув ему:
— Еду в “Креветку”. После таких переживаний следует напиться, не правда ли?
— Вас будут спрашивать?
— Да, может быть, Габер. Может быть, Сейдж. Но вы знаете, — я в “Креветке”!
На полпути к Старым дачам радиотелефон захрипел. Вызывали мой номер. Я не откликнулся, но телефон не отключил.
— Машину Гарриса видели у клиники, — перекликались незнакомые голоса.
— Привратник подтверждает.
— Так чего вы ждете? — вмешался в радиотелефонный разговор Габер. — Вышлите наряды в клинику. Перекройте все выходы на шоссе.
Я усмехнулся — они будут искать не там. И посмотрел на часы. Три часа ночи. Мое время истекло, но я был уверен — мне, как всегда, повезет.
Машину я бросил на берегу, сразу возле кирпичной стены, отгораживающей от мира Старые дачи. Именно это место называл Брэд, рассказывая мне о резервации моргачей. Мотор смолк, меня сразу обступила гнетущая тишина. Светились гнилушки развалившейся от ветхости шхуны, чуть плескался у ног слабый накат.
Вдали над водой вспыхивали слабые огоньки постов, охраняющих выходы сточных вод.
Затянув пояс эластичной непромокаемой куртки, я медленно вошел в маслянистую неприятную воду, погрузился по плечи, поплыл, преодолевая тошнотворный тяжелый запах.
Раза три я отдыхал под осклизлыми каменными быками, на которых лежали мощные трубы. Раза три вспыхивали надо мной зажигалки солдат охраны, доносились приглушенные разговоры. И все же я заплыл далеко, так далеко, что попал в зону водоворотов, над которыми стояли серые шапки скользкой не расходящейся по воде пены. Я осторожно заполнил пробирки водой из труб, водой океана, пеной, затянул их специальным пластырем и спрятал за пояс.
“Вот и все”.
Но это было еще не все.
Вода попала под куртку, заполнила башмаки. Если бы куртка не вздулась одним большим пузырем, я давно погрузился бы на самое дно. Я совсем выбился из сил, пока не выполз, наконец, на отмель, прямо под кирпичную стену Старых дач.
Луч прожектора пробежал по берегу, чуть не задев меня, уперся в стену, ушел вправо.
Держась в тени, я пробрался в какой-то загаженный вонючий переулок (а может, так пахло от меня) прямо в резервацию моргачей, в самый ее центр, такой темный и безмолвный, что, казалось, тут нет ни единой души.
Одну за другой я рвал на себя обшитые цинком двери, ни одна не поддалась. Собрав силы, я перемахнул через забор. И замер.
В тусклом свете фонаря прямо передо мной сидел на плоской ступеньке сгорбленный седой старик и с идиотическим упорством пытался пересчитать пальцы на положенной на колено собственной руке.
— Эй, — негромко окликнул я старика. — Покажи мне брод на тот берег. Тут должен быть брод, я знаю. Я тебе заплачу.
Оставив свое бессмысленное занятие, старик быстро заморгал:
— Ты заплачешь?
— Заплачу, — нетерпеливо пояснил я. — Дам денег.
— Ты не будешь плакать, — успокоился моргач и вновь взялся за пальцы: — Это три… Да, это три…
Я встряхнул его:
— Ну? Как найти брод?
Он что-то вдруг понял и поманил меня за собой.
Дом, в который мы вошли, одинаково служил как людям, так и голубям. Голуби сидели на высоком шесте, горизонтально прибитом к стенам, возились на полу, заляпанном грязными лохмотьями сырого теста, и тут же, под низким, забранным решеткой, окном, лежал на животе распухший полуголый дебил, придавив собой обезумевшего от боли голубя. Оскаленные желтые зубы, пена на губах, вытаращенные сумасшедшие глаза — нельзя было понять: смеется моргач или он впрямь собирается убить птицу.