Исторические персонажи:
БРУНХИЛЬДА (543 — 613) — младшая дочь Атангильда, короля вестготов Испании. Королева Остразии.
ГАЛСУИНТА — старшая дочь Атангильда Вторая жена Хильперика и королева Руана.
ГОНТРАН (532 — 593) — второй сын Хлотара. Король Орлеана и Бургундии.
ЗЙГЕБЕР (535 — 575) — третий сын Хлотара. Король Остразии, муж Брунхильды.
КАРИБЕР (520 — 567) — король Парижский, старший сын Хлотара.
ОДОВЕРА — первая жена Хильперика. Мать Теодебера, Мерове, Хловиса и Базины.
ПРЕТЕКСТАТ — епископ Руанский.
ФОРТУНАТ (Венантиус Гонориус Клементиамус Фортунатус) — римский поэт при королевском дворе Остразии.
ФРЕДЕГОНДА (543 — 597) — третья жена Хильперика. Королева Нейстрии.
ХИЛЬДЕБЕР (495 — 558) — брат Хлотара. Первый король Парижский.
ХИЛЬПЕРИК (539 — 584) — четвертый сын Хлотара Король Суассона, затем — Нейстрии.
ХЛОТАР (498 — 561) — сын Хловиса Франкский король. Отец Карибера, Гонтрана, Зигебера и Хильперика
ЭГИДИЙ — епископ Реймский.
Предисловие автора:
Меровинги
История королевской династии Меровингов реально начинается в 388 году, когда король Хлодион встает во главе салических франков — одного из многочисленных германских племен, которые постепенно наступают на Римскую империю. Салические[1] франки одними из первых становятся союзниками Рима и располагаются между Северным морем и Мезом, на севере современной Бельгии. У Хлодиона, первого исторического короля франков, рождается сын Мерове, который и становится основателем династии «волосатых королей»[2], получившей впоследствии его имя. Правление Мерове будет кратким, но он прославится участием в битве в Каталоникийских полях в союзе с римскими легионами Аэтиуса против гуннов Аттилы. Это было величайшее сражение: в нем участвовали пятьсот тысяч человек и погибли около ста пятидесяти тысяч воинов. Мерове, бесспорно, оправдал свое имя {Marowech означает Великая битва).
После смерти Мерове в 457 году его сын Хильдерик укрепил союз с римлянами, в частности затем, чтобы не опасаться за свой трон, которому угрожали внутренние междоусобицы. Он умер в 481 году, оставив четырех детей, из них одного сына, Хловиса.
Последнему, чье имя на самом деле звучало как Хлодвиг (Clodowig) — Славная битва, на момент смерти отца было 15 лет. Он оказался правителем довольно скромной территории, расположенной между Рейном и Соммой (примерно совпадающей с границами современной Бельгии), со столицей в Туре. По сравнению с ней «римское» королевство Суагриуса, центром которого был Париж, а также владения вестготов в Аквитании, бургундов — от Бургундии до самого Прованса и даже рипуарских франков и аламанов были гораздо более обширными. В течение последующих тридцати лет Хловис завоевал все эти территории, кроме бургундских, и его королевство стало самым обширным на Западе.
По легенде, во время битвы при Тольбиаке он пообещал обратиться в веру своей супруги Хлотильды, Умер Хловис в 511 году, оставив страну мирной и процветающей, управляемой галло-романской администрацией при надежной поддержке Церкви, Согласно салической традиции, четверо его сыновей разделили его владения.
Хлотар
Хлотар был самым младшим и самым жестоким из всех четверых, в наибольшей степени лишенным моральных принципов. Об этом особенно красноречиво свидетельствует следующий эпизод: когда братья предприняли завоевание Бургундии, все еще остававшейся независимой, один из них, Хлодомир, был убит в сражении. Узнав о его смерти, Хлотар велел доставить к себе вдову брата и женился на ней, присоединив таким образом и его владения. Но у Хлодомира было трое сыновей, которые не желали мириться с этим захватом. Их приняла у себя вдовствующая королева Хлотильда, их бабка, и отдала их под покровительство своего другого сына, Хильдебера, короля Парижского. Последний отправил послание своему брату Хлотару: «Наша мать оставила при себе трех наших племянников и хочет видеть их наследниками королевства Поторопись в Париж, мы посоветуемся и решим их участь: либо они обрежут волосы, как все, кто находится на положении королевских слуг, либо они умрут»[3].
В итоге, обоими дядьями был выбран второй вариант: они собственноручно закололи кинжалами несчастных детей — десятилетнего Теодебальда и семилетнего Гюнтера Лишь самый младший, двухлетний Хлодоальд, смог избежать этой резни. Слугам удалось спрятать его и затем увезти в Прованс, к величайшей ярости обоих королей. В старости Хлодоальд вновь вернулся в королевство Парижское, где оставался до конца своих дней, ведя благочестивую жизнь. После смерти он был канонизирован как святой Клод. Его именем был назван город, в котором сохранились его мощи. То место, где находилась его монашеская келья, превратилось в Селль-Сен-Клод[4].
Когда старший из сыновей Хловиса, Тьерри, король Остразии (владения на востоке, между Сеной и Везером), умер от болезни в 534 году, Хильдебер собирался усыновить его сына Тильбера, но тот, уже пятнадцатилетний, предпочел править своими владениями самостоятельно. Так продолжалось до несчастного случая на охоте, послужившего причиной его гибели. После его смерти владения перешли к Хлотару.
В конце концов со смертью Хильдебера 13 декабря 558 года Хлотар становится единственным правителем всех франкских земель. Таким образом, понадобилось 47 лет, чтобы королевство Хловиса вновь обрело единственного правителя.
Владения франков
Эта страна, которую порой называли Франкия, но чаще по имени короля или названию столицы, стала наиболее обширной и могущественной в Европе. Ее территория (не считая расположенной на западе Бретани, остававшейся независимой), простиралась за пределы современной Франции и включала в себя современные Бельгию и Швейцарию, а также часть Германии (до Везера).
Однако сами франки составляли не слишком большую часть ее населения. В период правления Хловиса франков было всего лишь сто тысяч на шесть — десять миллионов галлов. Но зато они были воинами, тогда как галльское население уже давно не брало в руки оружия. Администрация по-прежнему испытывала на себе римское влияние. Впрочем, франки охотно отказались от своего родного германского языка в пользу вульгарной латыни, на которой более или менее свободно изъяснялось все население страны (галльский язык в основном звучал в деревнях, так же как и многочисленные местные диалекты). Оставшиеся франкские слова, довольно немногочисленные, сохранились в основном в области военного дела (виды оружия, воинские звания), а также как составные элементы имен, которые, подобно именам североамериканских индейцев, всегда имели собственное значение. Эти имена, сохранившиеся и до наших дней (Жерар, Робер, Тьерри, Бернар, Ришар и другие), вошли в моду и быстро распространились среди галло-романского населения. Однако некоторые имена могли даваться лишь знатным особам.
Хловис, таким образом, — франкский вариант имени, означающего Славная битва. Приставка С1о-(Хло-), прерогатива королевских особ, очень распространена в именах Меровингов: Хлодион (Славный), Хлотар (Вооруженный славой), а также Хлодоальд, Хлодобер, Хлотильда, Хлодомир... То же самое с суффиксом -bert (-бер), означающим «блистательный»: Зигебер (Блистательный победитель), Хильдебер (Блистательная битва), Гарибер (Блистающий оружием), Дагобер (Блистательный день) и т. д. В них легко можно запутаться, поскольку в королевских семьях младенцу обычно давали наряду с его собственным именем целый ряд имен прославленных предков. Король Хильперик, внук прославленного Хловиса, назовет трех своих сыновей Мерове, Хлотар и Хловис, чтобы подчеркнуть их благородное происхождение.
На момент начала данного повествования Хлотар и Хильдебер, два младших сына Хловиса, правят страной, истощаемой бесконечными войнами, восточным границам которой угрожают саксонцы и тюрингцы, а последних, в свою очередь, теснят гунны. Однако в будущем самой страшной угрозой станут не они, а смертельная обоюдная ненависть двух женщин, двух «пурпурных королев» — Фредегонды и Брунхильды.
Это случится сегодня ночью. Я не знаю, когда они придут, не знаю, кто придет. Нет сомнения, что это будет кто-то, кою я не опасаюсь. Служанка, паж... Или друг. Я даже не знаю, как они собираются меня убить. Ядом, ножом?.. Я предпочла бы нож. Так погиб и твой отец...
Я рассказала бы тебе обо всем, вместо того чтобы . писать, но ты еще слишком мал, чтобы понять ту, кто была твоей матерью. Потом тебе скажут, что я была святой, что я была ведьмой, что я была убийцей королей, принцев и епископов... и даже твоего отца. Однако та единственная особа, которую я по-настоящему ненавижу, до сих пор жива. И именно по ее приказу меня убьют.
Я бы так хотела взглянуть на тебя в последний раз! Стоит мне лишь представить, как ты спишь в своей колыбельке, у меня выступают слезы на глаза и вся моя смелость куда-то исчезает... Я боюсь не смерти — я перестала ее бояться, с тех пор как стала ее ждать, — но того, что отныне ты останешься один и я не смогу защитить тебя.
Так странно сознавать, что я жива сейчас, когда пишу эти строки, но меня уже не будет, когда ты станешь их читать... Надеюсь, мне дадут время, чтобы я смогла рассказать тебе обо всем. Как бы я хотела увидеть тебя снова, поцеловать тебя в щечку и прижать к себе крепко-крепко! Но, даже если я смогу выйти из этой комнаты, мне не удастся до тебя дойти. Эта ночь слишком коротка, чтобы еще укорачивать ее, блуждая по темным коридорам этой крепости. Обреченная на смерть, я предпочту лицом к лицу встретиться с тем, кто придет меня убить, чтобы он не смог избежать угрызений совести в тот момент, когда нанесет удар. Я хочу, чтобы мой последний взгляд преследовал его до конца его дней. И еще я хочу, чтобы ты отомстил за меня, сын мой, — когда будешь достаточно взрослым, чтобы это сделать.
Глава 1. Январские календы
Зима 557 г.
Уаба была уже довольно стара, чтобы обнажаться. Кожа у нее была такой же белой, как у Бовинды, чью маску она носила, но танец — тяжелым, неуклюжим, почти жалким. В свете факелов, в оглушительном шуме нестройных песнопений, хохота и пьяных выкриков собравшиеся простолюдины, спотыкаясь и пошатываясь, с еще большим трудом повторяли за ней движения ритуального танца — три шага вправо, три шага влево, — настолько пьяные и возбужденные, что почти не слышали цитр и флейт. На них тоже были маски — в основном маски животных, сделанные из кожи и соломы. Некоторые женщины были одеты, как мужчины, а мужчины — как женщины. Одни выглядели нелепо, другие — пугающе. Они с силой ударяли босыми подошвами в каменный пол пещеры, их тела уже блестели от пота, а глаза — от желания. Те, что были еще не слишком пьяны, сосредоточенно напивались, немногословные, серьезные, несмотря на свои Шутовские наряды. Снаружи было холодно и шел Дождь со снегом, под которыми мокла тощая скотина, предназначенная в уплату подати франкскому графу и церковной десятины — епископу. Напившись как следует, можно было обо всем забыть, даже собственное имя, превратиться в оленя, быка или корову, брать и отдаваться без разбора, больше не быть уродливым, старым, толстым, бедным... Только один раз в году — в ночь сатурналий, на двадцать седьмую ночь январских календ, — не было ни господ, ни слуг, ни лиц, ни возраста; можно было забыть землю и небо, законы божеские и человеческие.
Спрятавшись в каменном углублении в стене пещеры, затянутом куском холста и выстланном сеном, которое зимой служило постелью пастухам, две девочки наблюдали за происходящим во все глаза, тесно прижавшись друг к другу. Младшей было тринадцать лет, старшей еще не исполнилось пятнадцати. Обе были еще девственницами — и вскоре должны были перестать ими быть, — и у обеих не было имен. Когда хотели позвать кого-то из них, говорили просто Geneta[5]. Так было с тех пор, как чума унесла их семьи. Чума, или голод, или война — кто сейчас об этом помнил? Две безымянные девчонки... Их взяла к себе Мать и воспитала для служения Бовинде, Белой Корове, которая с незапамятных времен охраняла их племя, гораздо раньше, чем появились римляне и франки, а уж тем более епископ со своим единым Богом... Долгие годы Уаба не допускала их к празднику зимнего солнцестояния, но девочки постепенно подрастали, а она старела.
Они в первый раз видели, как Мать танцевала, — ее пугающе бледная кожа блестела от пота в гуще толпы, все росшей и мало-помалу начинавшей двигаться в одинаковом с Уабой ритме. Три шага, полуоборот, хлопок в ладоши — все это в сопровождении монотонного пения, заглушённого маской, из которого девочки слышали только отдельные резкие вскрики. В центре круга на полу лежал плащ, который она недавно сбросила, — до этого собравшиеся лишь иногда могли разглядеть ее пышные формы, открывавшиеся взорам при резких движениях, от которых плащ распахивался. Уаба искусно манипулировала своим плащом, чтобы постепенно разжечь во всех мужчинах и женщинах огонь желания, который в определенный момент, выбранный ею самой, должен был вырваться на свободу.
Затем ритм танца изменился.
Когда Уаба незаметным движением расстегнула фибулу[6], удерживающую плащ у нее на плече, и внезапно предстала абсолютно обнаженной, почти ослепляя собравшихся неожиданно яркой белизной кожи, все ощутили волнение, к которому примешивался страх, даже девочки. Бесстыдная до отвращения, полностью открытая разгоряченным взорам, Бовинда ждала своего возлюбленного. Начиналась ритуальная часть праздника. Все понемногу притихли. Уже не было слышно ни смеха, ни криков; замолчали даже люди, сидевшие за столами в отдалении. Теперь движения танцующих были медленными и торжественными, даже немного жутковатыми. Все стояли настолько плотно друг к другу, что хоровод уже с трудом мог двигаться, и в красноватом полусумраке виднелась сплошная
стена разгоряченных тел, чьи огромные искаженные тени колыхались под сводами пещеры. Однако порой все еще раздавались слабые звуки флейт и цитр, перемежаемые монотонным пением Матери и оглушительным хлопаньем в ладоши всех остальных, — каждый раз это напоминало раскат грома, — и обе девочки вздрагивали. Вначале хлопки были слабыми и неритмичными, но постепенно становились все громче и обретали ритм. Вскоре из центра круга донеслись хриплые стоны.
— Это Уаба! — прошептала младшая из девочек, с длинными черными волосами, в глазах у которой стояли слезы. — Они делают ей больно!
Другая, Старшая, как ее иногда называли, рывком поднялась и с блуждающей на губах улыбкой прильнула к просвету между холстом и стеной.
— Ты нарочно притворяешься или взаправду ничего не понимаешь? — прошептала она. — Началось... Кернуннос соединяется с Бовиндой, чтобы зачать весну. Послушай хорошенько. Думаешь, так стонут от боли?
— Но она сама говорила, что это больно.
— Это вначале больно, а потом хорошо... Интересно, кто стал Великим Быком на этот раз? Ну, разойдитесь же, тупицы! Хочется же его увидеть... Как ты думаешь, это Даго? Однажды он на меня так странно смотрел...
— Он мне не нравится, этот Даго.
Старшая взглянула на младшую с легким сожалением. Единственной одеждой обеих были льняные простыни, подвязанные веревками на талии и мало что скрывавшие. Младшая девочка еще сильнее забилась в угол, обхватив руками колени и тесно прижав их к едва оформившейся груди. Ее лицо было наполовину закрыто длинными черными волосами, но по тому, как вздрагивали ее плечики, Старшая догадалась, что она плачет. Бросив последний взгляд из-за холщовой занавески на происходящее в центре пещеры, она подошла к младшей и присела на корточки рядом с ней.