* * * * *
Теперь, когда это бесконечное ожидание завершилось, Зигебер чувствовал усталость и тревогу, от которой сжималось все внутри, а движения были вялыми и скованными. Он машинально погладил фибулу на плаще, изображавшую герб его королевства, — золотую голову тельца, украшенную гранатами, — и надел головную повязку, расшитую жемчугом. Собственное отражение в отполированном металлическом зеркале ему не слишком понравилось. В такой одежде, с парадным кинжалом в качестве единственного оружия, он скорее был похож на византийского императора, чем на франкского военачальника. Что подумают его приближенные и союзники, если он появится перед ними в таком виде? А сама принцесса? Что она увидит в нем с первого взгляда?
Со стола, на котором были разложены драгоценности, он взял несколько папирусных свитков, где было записано все, что он знал о своей будущей жене. Кроме отчета Готико, был еще довольно плохой портрет, по которому никак нельзя было судить ни о внешности — за исключением того, что принцесса была белокурой, — ни о манере держаться. Что касается похвального отзыва какого-то священника, то он скорее подчеркивал душевные добродетели, чем физические достоинства: «Эта девушка с изящными манерами, весьма миловидная, честных и достойных нравов, разумного поведения, приятная в беседах...»[71] Готико рассказывал о ней с куда большим воодушевлением, но это могло быть продиктовано и какими-то другими причинами, помимо простой объективности.
Вопреки ожиданиям, Зигебер получил руку не старшей, а младшей дочери короля вестготов — Брунхильды. Можно было заподозрить, что Атангильд бережет старшую дочь для более выгодного союза, но Готико клялся, что старый король тут совершенно ни при чем и что он сам в выборе супруги для своего господина решил остановиться именно на младшей. Зигебер сам все поймет, когда ее увидит, говорил он. Не то, чтобы старшая, Галсуинта, не была привлекательной — но младшая обладала воистину изумительной красотой. «Изумительной» — именно так Готико и выразился, и это при том, что он не был ни излишне чувствительным человеком, ни мастером говорить комплименты, а простым воином, здравомыслящим и бесхитростным, который лучше всего себя чувствовал, возделывая свою землю или охотясь в лесу. Человек, на которого Зигебер всецело положился. И раз он так сказал, значит, Брунхильда должна быть воистину прекрасной...
Зигебер снова посмотрел на себя в зеркало. Ему был тридцать один год, ей — девятнадцать лет. Он был высок и хорошо сложен, с правильными чертами лица, окаймленного длинными темно-каштановыми волосами. Но достаточно ли этого, чтобы ей понравиться? Его любовницы, конечно, считали его привлекательным, но, без сомнения, они в первую очередь видели в нем короля. Брунхильда и сама была королевской дочерью. Поэтому она увидит в нем прежде всего мужчину — на двенадцать лет старше себя, облаченного в эти роскошные одежды, стесняющие движения...
Зачем он вообще ввязался в эту игру? Зачем ему понадобилось подвергать себя такому испытанию — жениться на этой незнакомке, блещущей всеми добродетелями, с риском вызвать у нее безразличие, страх, отвращение? Может быть, она даже будет презирать его — настолько двор ее отца превосходил роскошью, утонченностью и блеском культуры все дворы франкских королевств. Почему он просто не женился на одной из своих любовниц? Хильперик вчера весь вечер похвалялся достоинствами этой своей Фредегонды, которую обрюхатил... По крайней мере, он сам ее выбрал!
Зигебер резко отшвырнул папирус, который все еще держал в руке. Нет, это смешно. В конце концов, он тоже сделал свободный выбор, не довольствуясь первой встречной, не польстившись на чью-то очаровательную улыбку или соблазнительные формы. Теперь он женится на Брунхильде — и это имя отдавалось в ушах всех германских народов, съехавшихся в его город, как обещание грядущей славы. Вгипiakhildis — Латы Хильды, богини войны и победы... Это было воистину имя для королевы, для победоносной воительницы и, по удивительному совпадению перекликалось с его собственным, Sigh'Berkht — Блистательный победитель. И достойному королю вовсе не подобает дрожать от страха, как девчонке, чувствуя, как сердце колотится уже в горле, а ноги подкашиваются при одной только мысли о предстоящей встрече.
Бросив последний взгляд в зеркало, он все же снял расшитую жемчугом головную повязку и вышел.
* * * * *
Вцепившись в перила, огораживающие высокий деревянный помост на церемониальной повозке, Брунхильда старалась ни на кого не смотреть, однако ничто не ускользало от ее внимания. Отсюда, с высоты двух першей от земли, с этого неустойчивого возвышения, похожего на башню и украшенного серебряными пластинами, девушка походила на богиню, имя которой носила, — величественная и недосягаемая в своем пурпурном плаще. Ее длинные белокурые волосы, слегка развевающиеся на ветру, удерживала диадема, инкрустированная аквамаринами и изумрудами. На шее блестело ожерелье из сардониксов, бросавших вокруг пурпурные отблески, а запястье охватывал широкий браслет, украшенный халцедонами и яшмой. Под роскошным плащом на ней было просторное белое одеяние, расшитое золотом и драгоценными камнями, схваченное на талии широким поясом, украшенным топазами, — свадебный наряд. Все вместе не только свидетельствовало о богатстве, невиданном в зел4лях франков, но вызывало ощущение хрупкости и утонченности, почти трогательных в своем совершенстве. Однако сама Брунхильда, стоя в полном одиночестве на своем возвышении, сейчас чувствовала лишь нарастающую тревогу, от которой сдавливало горло и к глазам подступали слезы.
Прямая мощеная улица, расстилавшаяся перед ней, вела к большому высокому строению, которое издалека казалось полностью укрытым синими знаменами. Толпа по обе стороны от кортежа, сдерживаемая выстроившимися цепью стражниками, постепенно становилась все гуще. Перед огромной дверью стояла группа людей, неразличимых с такого расстояния. До них оставалось примерно триста шагов, и Брунхильда видела лишь переливчатый блеск их разноцветных плащей и туник, но одним из них должен был быть Зигебер. Зигебер, о котором она ничего не знала и которого могла отличить лишь по длинным волосам — и которому предстояло стать ее мужем сегодня вечером... Не поднимая головы, она возвела глаза к небу и несколько раз медленно и глубоко вздохнула, чтобы немного уменьшить охватившую ее тревогу. Три сотни шагов — и для нее начнется новая жизнь, вдалеке от солнца Испании, в этом мрачном королевстве грязи, пива и крови, рядом с человеком почти вдвое старше нее...
На мгновение она закрыла глаза. Повозку то и дело встряхивало на неровной дороге, и это вызывало у нее тошноту. В самом начале ее долгого путешествия вид окружающих толп и приветственные возгласы, которые она слышала с высоты своей серебряной башни, вызывали у нее радостное возбуждение. В Авенио[72] она тайком поменялась местами со своей дамой-компаньонкой, Батильдой, — единственно ради удовольствия понаблюдать за этим зрелищем со стороны, и была буквально ослеплена. Батильда держалась прямо и горделиво, совсем как она сама, в красном пурпурном плаще, придававшем ей сходство с римской императрицей, стоя на верху сверкающей серебряной башни, на которую невозможно было смотреть, не сощурившись. У подножия этой башни, на бархатных покрывалах, устилающих повозку, сидели девушки в белых одеждах, бросавшие в толпу цветы и монеты. Охрана из тщательно отобранных вестготских солдат была в кольчугах, покрытых отполированными стальными чешуйками, также ослепительно сверкавшими на солнце. Из них лишь один человек имел право занять место рядом с принцессой на башне. Это был гот высокого роста и невероятной силы, рядом со своей бледной белокурой госпожой казавшийся особенно черноволосым и смуглым. Его звали Зигила, и он был одним из наиболее знатных лиц при дворе вестготского короля. Сжимая рукоять своего длинного меча, он не спускал с принцессы глаз. Здесь, в столице Остразии, среди этой пестрой разношерстной толпы, следовало охранять ее внимательнее, чем где бы то ни было.
Внезапно повозка остановилась, и их взгляды на мгновение пересеклись. Потом Брунхильда подняла глаза и увидела, что они находятся всего в нескольких шагах от дворца. Среди мужчин и женщин в богатых одеждах, которых она заметила еще издалека, она в первую очередь узнала епископа Эгидия в его фиолетовой сутане, затем Готико, который улыбнулся ей. Прерывисто дыша и чувствуя, что краснеет, Брунхильда, полностью очнувшаяся от своих размышлений, быстро окинула взглядом остальных — и невольно подалась назад. В первом ряду стояли двое одинаково роскошно одетых мужчин — и у обоих были длинные волосы.
В то же мгновение ее внимание привлек негромкий оклик. Зигила вошел в деревянную башню с приставной лестницей и теперь ждал у подножия, чтобы помочь принцессе спуститься.
— Который из двух? — прошептала Брунхильда, оказавшись рядом с ним.
— Тот, что повыше. Второй — его брат, Хильперик.
Гот уже вышел из тесного деревянного сооружения и протянул Брунхильде руку, но она на мгновение замешкалась.
— Как я выгляжу?
Зигила скорчил гримасу и пренебрежительно хмыкнул:
— Сойдет...
Брунхильда тряхнула головой, улыбнулась и оперлась на протянутую руку. Зигила уже начал спускаться по лестнице, которую приставили снаружи к повозке, когда Брунхильда удержала его, слегка сжав его руку.
— Толедо....— прошептала она.
Зигила быстро оглядел глинобитные домики, утоптанную землю на площади перед дворцом и низкое серое небо, сквозь которое не пробивался ни единый лучик солнца.
— Лучше о нем забыть, — вполголоса посоветовал он. — Окажи честь твоему отцу.
Когда Брунхильда вышла из повозки, ее лицо снова казалось выточенным из мрамора. Она быстро взглянула на двух королей, чуть задержавшись на том, кто был выше. Девушки в белых платьях, уже ожидавшие ее рядом с повозкой, двумя рядами окружили ее, Батильда подхватила край ее пурпурного плаща. По бокам выстроились стражники с обнаженными мечами, с Зигилой во главе.
— Пошли...
Все одновременно тронулись с места. Над толпой повисла тишина. Глаза принцессы были опущены. Она не поднимала их, пока Зигила приветствовал ее будущего супруга от имени короля Атангильда. Затем он отступил в сторону — и Брунхильда подняла глаза. Зигебер стоял прямо перед ней. Ни он, ни она не сделали ни единого жеста, словно на мгновение окаменели. Затем среди тишины раздался резкий звук лютни, а за ним — слащавый голос, торжественно произнесший по-латыни:
— De domno Sigibertctho rege et Brunichilde reginal.
Принцесса вздрогнула от неожиданности, увидев рядом с королем человечка лет сорока, по виду южанина, одетого и причесанного на римский манер. Он улыбнулся ей, коротко поклонился и под аккомпанемент стоявших позади него музыкантов начал декламировать:
О, дева, которой я восхищаюсь, которую возлюбит будущий супруг,
Не сравню тебя с нереидой, возникшей из глубин Иберийского моря,
Ни с прекраснейшей нимфой лесов и лугов —
Все они склоняются пред тобой.
На твоих лилейных щеках расцветают розы.
Роза и лилия, золото и пурпур соперничают в красоте,
Но не могут сравниться с тобой.
Сапфир, бриллиант, хрусталь, изумруд, яшма — все побеждены.
Испания подарила миру новую жемчужину.[73]
Проговорив все это, человечек поклонился с нарочито скромной улыбкой, но явно довольный собой. На тот короткий миг, пока он оставался склоненным, взгляды жениха и невесты снова встретились, и видно было, что оба едва сдерживают желание расхохотаться. И, словно бы этот заговорщический обмен взглядами наконец разрушил какую-то невидимую преграду между ними, Зигебер приблизился к Брунхильде и взял ее за руку.
— Благородная принцесса, могу я представить вам одного из наших наиболее знаменитых поэтов? Это Венанс Фортунат, специально прибывший из Италии, чтобы воспеть нашу свадьбу... и вашу красоту.
— Моя красота, безусловно, не заслуживает таких похвал, — ответила Брунхильда, в свою очередь поклонившись, — но это самые прекрасные стихи, которые я слышала... со дня моего прибытия в Галлию.
Улыбка, освещавшая круглое лицо Фортуната, слегка померкла, когда он почувствовал сдержанность этого комплимента. Не хочет ли вестготская принцесса сказать, что поэты при дворе ее отца в Толедо самые талантливые на всем Западе?
— Это только самое начало, — проговорил он уже не так уверенно. — Может быть, вы окажете мне честь выслушать всю мою эпиталаму[74]?
— Ну конечно! — заверил его Зигебер, от души хлопнув по плечу, — от этого удара поэт слегка пошатнулся.
Затем Зигебер отвернулся и, предложив Брунхильде руку, провел ее вдоль рядов воинов, священников и знати, выстроившихся у входа во дворец, чтобы каждый мог ее приветствовать. Все были очарованы изяществом, с которым девушка отвечала на приветствия, порой неуклюжие, но еще больше восхищены непринужденностью, с которой она заговорила по-латински с епископом Эгидием, и почтительностью, с которой обращалась к наиболее знатным вельможам королевства и королю Хильперику.
Позже, когда слуги будущей королевы отвели ее в приготовленные для нее покои, чтобы она отдохнула перед церемонией бракосочетания и свадебным пиром, Готико приблизился к королю с довольным видом и спросил
— Ну? Скажете, я был не прав?
Зигебер покачал головой. Его лицо светилось блаженством.
— Она более чем прекрасна, — тихо произнес он. — Даже если бы ее сестра обладала лишь четвертью ее красоты — она тоже могла бы считаться очаровательной женщиной.