— Трое наших братьев мертвы, — повторил он уже тише, приближаясь к пленным. — Пусть эта жертва искупит вашу вину, и да не удалитесь вы отныне от Божественного света... Идите. Возвращайтесь к своим семьям.
На некоторое время пленники оцепенели от изумления, потом начали понемногу расходиться — вначале медленно и несмело, еще не веря в неожиданную милость этого напыщенного аббата; затем, видя, что он улыбается, а франкские солдаты не двигаются с места, они со всех ног бросились к своим, встречавшим их плачем или, наоборот, радостными возгласами.
Уаба и Старшая остались позади всех. Ступая по снегу босиком, прижавшиеся друг к другу и обе укрытые лишь одним шерстяным плащом, они были в числе последних. Однако аббат в сопровождении двух стражников преградил им дорогу:
— А вы останьтесь.
* * * * *
К полудню в городке воцарилась тишина. На улицах не было видно ни одной живой души, кроме франкских солдат. Все не покидали домов, даже те, кому было не в чем себя упрекнуть, словно бы новое внезапное вмешательство аббата или командира франков могло в одно мгновение нарушить это хрупкое спокойствие. Да и к тому же была зима — время, когда делать особо нечего. Прясть шерсть, чесать пеньку, задавать корм свиньям, чинить одежду — вот пожалуй и все. В другой день мужчины могли отправиться рыбачить на пруды близ Суассона, в шести лье отсюда, ставить силки или собирать хворост, но только не сегодня. Страх в сердцах местных жителей был все еще силен.
Суд на холме прошел очень быстро — никто не захотел ничего сказать в защиту Уабы и ее подопечной. Обеих приговорили к рабству. Претекстат, освободивший всех остальных, по сути, возложил весь груз вины на двух женщин. Наряду с этим он лишил Жерара возможности получить существенную прибыль в виде части выкупа[11], но надеялся, что обе рабыни будут для него достаточной наградой.
Уаба и Старшая были обвинены в том, что навели чары на остальных и обманом завлекли их в пещеру сатурналий. По закону салических франков это считалось святотатством и могло быть прощено только за выкуп размером в две с половиной тысячи денье, шестьдесят два с половиной золотых су[12], — это была огромная сумма, которую несчастные конечно же не могли заплатить. Дело было решено быстро. Чтобы еще усилить наказание, был послан военный отряд сжечь селение Бальма и завалить камнями вход в пещеру.
Спускаясь с холма, аббат чувствовал себя неуютно под взглядами Жерара и его подчиненных. Обе женщины, конечно, могли развлечь сотника, по крайней мере время зимы, но была и еще одна, самая младшая из всех — та, которую Арнульф отвел в комнату аббата по его собственному распоряжению... Претекстат ускорил шаги и, поскользнувшись, едва не упал в жидкую грязь, утратив тем самым некоторую часть своего достоинства, которое так старался поддерживать. До бревенчатого палисада, огораживающего небольшую крепость Жерара, аббат добрался почти бегом Он миновал стражников у ворот, опустив голову, и вошел в крепость, не сбавляя шагу. Лишь оказавшись в спасительном укрытии каменных стен, он остановился, чтобы перевести дыхание, и расстегнул плащ, отяжелевший от мокрого снега Здесь было хоть немного теплее, чем на улице, и от его одежды начал подниматься пар, а на полу образовалась грязноватая лужа Аббата бил озноб, и от холода и усталости он никак не мог собраться с мыслями. Недавний суд можно было, конечно, считать победой, как над языческими верованиями жителей убогой деревушки, так и над мирской властью — что наверняка обрадует епископа Но эта полуголая девчонка у него в комнате. Несомненно, это было ошибкой. Почему он не оставил ее ночевать в караульной, среди стражников? По крайней мере, тогда он мог бы спокойно выспаться в своей кровати и сейчас не чувствовал бы себя таким разбитым
Он всполошил двух окоченевших женщин, дрожавших под одним тонким плащом на ветру, обдувавшем вершину холма со всех сторон. Они тоже были накрашены, как и девочка, и младшая из двух чем-то походила на нее. Должно быть, его первая интуитивная догадка была верной. Несмотря на свой возраст и кажущуюся невинность, это наверняка была meretrix[13], шлюха из языческого лупанария[14], творившая нечестивые обряды. Вот кого они спасли благодаря этому болвану Арнульфу! Battationes, saltationes out coratdas auf cantica diabolica...[15] Он медленно, почти против воли пошел по коридору. Стражник, которому он велел оставаться у дверей своей комнаты, был по-прежнему на посту. Девчонка наверняка еще спала
— Благодарю, — пробормотал он, обращаясь к франку и пытаясь улыбнуться. — Можешь идти.
Стражник кивнул, пробормотал что-то — аббат даже не пытался разобрать его слов — и медленными шагами удалился в сумрак коридора Претекстат подождал еще немного и вошел в комнату.
Девочка была здесь. Завернувшись в холщовую простыню, с голыми ногами, она сидела перед очагом Увидев его, она вздрогнула.
Заметив ее испуганный взгляд, молодой священник ощутил неловкость, почти досаду. Он снял промокший плащ, сел на деревянный дорожный сундук, в котором хранилось все его имущество, и принялся стаскивать сапоги.
— Как тебя зовут? — спросил он, не поднимая на нее глаз.
— Geneta imi[16].
Аббат с трудом стянул один сапог, задубевший от холода и сырости, и, облегченно вздохнув, наконец осмелился взглянуть на нее. Длинные черные волосы спадали на плечи, наполовину закрывая скрещенные на груди руки. Кожа у нее была белее снега, а зеленые глаза. казались бездонными. Она не нашла, во что одеться, и, вероятно, не осмелилась ни у кого попросить найти ей одежду. Но, по крайней мере, она стерла краску с лица Так она выглядела еще красивее. Под простыней на ней ничего не было.
— Uimpi geneta est[17], — прошептал он. Мгновение он наблюдал за ее реакцией, потом занялся вторым сапогом. — Видишь, я тоже не забыл старый язык, — заметил он. — А другого имени у тебя нет, Geneta?
Она покачала головой.
— Только у рабов нет имен. Ты родилась в рабстве?
И снова единственным ответом было покачивание головой.
— Зачем ты пошла в ту пещеру вчера вечером?
Девочка опустила голову. Блестящие глаза исчезли под длинными черными прядями. Не меняя позы, она не произносила ни звука, оставалась настолько безучастной, что аббат на мгновение даже испугался, что перед ним одна из деревенских дурочек, которые обычно подбирают колосья в полях после жатвы, — если только не чародейка, не обученная общеупотребительному языку.
— Ты, по крайней мере, понимаешь, что я говорю?
— Да, сеньор, — прошептала она
Претекстат невольно вздрогнул. Он поднялся и начал стаскивать влажную шерстяную рясу, кожаную котту, которую носил под ней, потом льняную рубашку. Теперь он был в одних штанах, и на обнаженный торс падали отблески факела. Телосложение его было более крепким, чем можно было предположить. К тому же он был моложе, чем казался на первый взгляд, но тонзура, окруженная венчиком коротких волос, его преображала и старила, так же как монашеская ряса.
— Помоги мне обсушиться.
Девочка снова вздрогнула. Аббат встал к ней спиной, повернувшись лицом к очагу. Она поискала глазами полотенце или простыню и, не найдя, приблизилась к нему и принялась осторожно вытирать уголком холстины, в которую была закутана сама Ощутив прикосновение ее руки, Претекстат резко обернулся и схватил ее за запястья.
— Ты хоть понимаешь, что мне достаточно сказать слово, чтобы над тобой тоже состоялся суд?
Их лица были совсем рядом Их тела соприкасались.
— Та женщина, Уаба... ты тоже была с ней. И ты танцевала для них, как и твоя подружка.. Ты шлюха, meretrix, доступная всем и каждому! Знаешь, что с ними стало? Теперь они рабыни сотника и будут его ублажать, как он пожелает. И ты тоже можешь разделить их участь — мне достаточно лишь отдать приказ...
Жестом, полным отвращения, он сдернул едва прикрывавшую ее холстину и мгновенно отшатнулся, удивленный еще больше, чем она, своим неожиданным порывом, но прежде всего — представшим ему зрелищем душа этой стоявшей перед ним девочки казалась полностью обнаженной, как и тело. Чувствуя, как колотится сердце, он опустился на корточки, чтобы лучше ее рассмотреть. Из-за своей белоснежной кожи она казалась статуей. Безмятежная красота этой бесстыдной девственницы восхищала его несравнимо больше, чем наружность всех тех женщин, которых он мог бы познать, еще до того как надел рясу... или после. Она не шевелилась, но в сумраке комнаты ее светлый силуэт оживляли мягкие танцующие отблески пламени. Ее талию обвивал черный кожаный поясок с висевшими на нем какими-то амулетами. Варварские суеверия.. У тех тоже было что-то в этом роде... На животе виднелась засохшая струйка крови, словно от укола тонким острием. Она спускалась к темному треугольнику между бедер, словно указывая на него всем желающим Geneta закрыла глаза Когда она их открыла, аббат был еще более смущен.
Этот человек был у ее ног, полураздетый и ничуть не более впечатляющий, чем Акселлос недавно в пещере. В его лихорадочном взгляде читались те же неуверенность и страх. «Они все будут без ума от тебя, — говорила ей Уаба — Ты будешь deva — богиня, о которой эти мужланы будут мечтать каждую ночь...» Женская магия, о которой так часто говорила Мать, не смогла защитить ее саму, но сейчас девочка видела, что она действует. Uiro nasei es menio... Эти слова отдавались в самой глубине ее существа, когда он прижался лицом к ее животу — так крепко, словно собирался навсегда оставить на нем отпечаток... Он мог бы оттолкнуть ее, встать... Достаточно было одного ее неосторожного слова или смешка, чтобы разрушить это ужасное оцепенение. Тогда бы он просто отшвырнул ее, как ребенка, которым она и была Но именно его покорность и растерянность и делали ее женщиной.
И она почувствовала свою силу.
Мужчина, стоявший перед ней на коленях, едва осмеливавшийся гладить ее бедра, опьянявшийся запахом ее тела, нежностью ее кожи, больший,раб, чем последний из рабов; человек Бога, склонившийся перед ней, как вассал, приносящий присягу королеве, полностью во власти того желания, которое она породила в нем...
Отныне так будет всегда.
Я не знаюу как смогла уберечься от змей в ту ночь. Может быть, они решили подарить мне это яйцо... Оно до сих пор у меня. Оно спасло меня от суда после сатурналий. Оно помогло мне привлечь твоего отца. Но цена была высокой...
Я помню туман раннего утра, когда вышла из лесу. Мое платье запачкалось в грязи и порвалось, на него налипли обломки сучьев... Волосы были спутаны, лицо, руки и ноги исцарапаны... Вначале я увидела только лошадь, стоявшую возле огромного дуба, потом — свою подругу. Она тоже заметила меня и бросилась мне навстречу, но внезапно остановилась. Лицо ее застыло от ужаса. Я все еще прижимала к себе скатанную полу плаща, в которую были завернуты яйца, но руки у меня тряслись. Каждый шаг был мучителен, все тело ломило. Руки были исцарапаны, перепачканы грязью и засохшей кровью — в тех местах, где остались следы змеиных зубов.
Я остановилась перед ней на расстоянии вытянутой руки. Я вся дрожала, мне не хватало дыхания. Руки, судорожно вцепившиеся в складки ткани, не слушались меня. Наконец мне удалось разжать левой рукой скрюченные пальцы правой, я осторожно развернула полу плаща и показала подруге свою добычу — награду за перенесенные мучения. Два змеиных яйца, подобранные рукой девственницы в безлунную ночь зимнего солнцестояния... Самые ценные талисманы, помогающие отвести клевету и обвинения и приблизиться к высоким особам... может быть, даже к королю.
Моя подруга была старше меня, но я увидела, как она опустила глаза от стыда, что не пошла со мной.
— Это мое, — сказала я. — Я ни с кем не поделюсь.
Я схватила одно яйцо, бросила его на землю и раздавила ударом башмака. Вот так моя жизнь перевернулась. С того дня я стала Фредегондой — гораздо раньше, чем узнала об этом.
Глава 3. Фредегонда
Несмотря на дорожные ухабы, скрип повозок и недовольное мычание быков, девочка наконец заснула. Много часов подряд она боролась с усталостью, уверенная в том, что, как только она уснет, кто-нибудь из франков перережет ей горло. Эти бесконечные часы она провела, сидя прямо на голых досках, замерзшая, скорчившаяся среди мешков с зерном и бочонков с пивом, пристально следя за каждым жестом, взглядом и словом окружавших ее людей. Из этих наблюдений она заключила, что человек, который сейчас шел рядом с упряжкой быков, не опасен, так же как и тот, который вел вторую повозку. Они были не из этого городка — ни тот ни другой, — но, кажется, они не были солдатами. Опасность исходила от двух других. Закутанные в длинные плащи, подбитые мехом, они ехали без стремян на низкорослых гнедых лошадях с длинными гривами. На поясе у каждого был боевой топор и скрамасакс В первые часы путешествия она не отводила глаз от этих ужасающих мясницких орудий, невольно представляя, как холодная сталь входит в ее плоть и рассекает внутренности и дымящаяся кровь льется на снег... Когда они достигли леса и очертания Ла Сельвы растворились в тумане, она едва не решилась выпрыгнуть из повозки и попытаться убежать, помчавшись прямиком через заросли, — всадники на лошадях вряд ли смогли бы ее преследовать. Но куда ей было идти потом? Сиссонн, ближайший город, был во многих лье отсюда, к тому же говорили, что там нет никого, кроме саксонцев, которые еще хуже этих грубых франков... У нее не было ни теплого плаща, ни прочных сапог — только накидка из грубой шерсти и кожаные башмаки, которые нашел для нее аббат, и в лесу она рано или поздно погибла бы от холода или волчьих клыков. Лучше уж мгновенная смерть под ножом этих убийц...
В результате отказа от побега ею полностью завладела уверенность в том, что она не сможет избежать своей участи. Понемногу впадая в забытье, она пыталась представить себе знакомые лица Уабы и Старшей, но видела только образы, оставшиеся в памяти после той ужасной ночи, — словно бы все эти годы они были ее единственной семьей.
Внезапно одно из деревянных колес угодило в колею с замерзшей водой, и девочка мгновенно проснулась с криком ужаса, что привлекло внимание одного из всадников. Он взглянул на своего приятеля, и оба расхохотались. Затем они отъехали, больше не обращая на нее внимания.
— Ты хорошо поспала, малышка?
Девочка села и плотнее запахнула потрепанный шерстяной плащ. Погонщик быков расположился в повозке, удобно устроившись среди мешков с зерном На его лице были видны лишь смеющиеся глаза, толстый нос и покрасневшие скулы — все остальное было скрыто бесформенной шапкой и густой седой бородой.
— Ты совсем замерзла, как я погляжу, — сказал да, — Садись рядом со мной, так быстрее согреешься. Он распахнул полы подбитого мехом плаща, и девочка, не раздумывая, скользнула к нему. Погонщик был толстый, и от него шел крепкий запах конюшни и кухни. Она прижалась к нему, словно к отцу. Сердце у нее билось учащенно, горло сжималось.