Великая вещь – привычка. В полной темноте Бран с первой попытки угодил ключом в нижнюю замочную скважину и трижды повернул его. Затем, так же метко попав в верхнее отверстие, два раза крутанул металлический стержень в другую сторону. Запоры по-всегдашнему всхлипнули, дверь отворилась. Задвинув изнутри массивную щеколду, и положив на полку холщовую сумку с купленным по дороге хлебом, учитель нащупал на полочке искрило. С третьего нажатия на тугое колёсико удалось зажечь масляный светильник. Затрещал фитиль, комната озарилась желтоватым светом. Бран сморщился: цены на сальные свечи подскочили за последний месяц почти в десять раз, а о восковых и вообще речи быть не могло. Так что в комнате постоянно припахивало пережаренными лепёшками.
Но как раз лепёшек-то Бран не пёк. Сегодня утром, к примеру, перед уходом на работу учитель замочил в горшочке горох-наут. К вечеру тот разбух, как следует. Бран ещё раз промыл его и поставил на плиту вариться. Берёзовые поленья потрескивали в маленькой печурке, на столе уже стояли простые глиняные чашки. Размоченный наут сварился быстро. Бран добавил масла, перца, быстро поел, запил цветочным чаем, помыл посуду и удовлетворённо кивнул, услышав перезвон колокола на часовой башне. Вот и ещё один рабочий день подошёл к концу. Спать пора.
Бран вымыл уставшие за день ноги, задул светильник и в разношенных шлёпанцах на ощупь добрался до постели. Не налететь бы на табурет… А, вот он, у стены, смутно виден в темноте. Одежда была сложена на табурет, шлепанцы задвинуты под кровать. Вообще-то, сейчас полнолуние, в комнате могло бы быть всё видно, да какой разумный человек будет спать с не закрытым окном? Бран улёгся, с наслаждением подтянул ватное стёганое одеяло к подбородку. Да, окно заперто. А как иначе? Жизнь заставляет! Вот уже двадцать пять лет в Поползаевске вечерами не светятся окна домов. Их старательно затворяют на ночь ставнями изнутри. Боятся, что влетит камень, брошенный на луч света окончательно спятившим пьяницей. А бывали случаи, когда хозяин и стрелу грабителя получал между лопаток.
Бран повернулся на старом жёстком матраце на другой бок. Вообще, после разгрома Чёрного Союза и провозглашения Свободного Большерунийского Народоправия облик города крайне изменился. Дома перестали ремонтировать снаружи, с них на гниющие вымостки и в дорожную грязь осыпалась штукатурка. Зато повсеместно отчаявшиеся жильцы устанавливали на окна решётки и ставни, тщетно пытаясь таким образом уберечь нехитрый скарб от расплодившихся воров. Двери, прежде запираемые на проволочные крючки и защелки, обивали железом, вставляли в них хитроумные замки и укрепляли засовами. Впрочем, помогало далеко не всегда – городские разбойники в ответ усердно совершенствовали умения и навыки.
Бран вздохнул: да, четверть века прошла… Снесены целые слободы Поползаевска – Гончарная, Столярная… На месте больших мастерских теперь разбиты сады, окруженные зубчатыми кирпичными стенами. В садах красуются тщательно охраняемые роскошные особняки лешелюбов. А там, где стояли Кузнечный, Сапожный, Ткацкий Концы ныне тянутся длинные ряды мелких лавчонок, в которых торгуют привозными харадримскими товарами: низкие цены – бросовое качество.
Бран потыкал кулаком подушку. Вымерли, уехали, спились старые мастера - золотые руки. Некогда крупный рабочий город превратился в гнездо торгашей, воров, шлюх, чиновников, стражи… Повсюду, куда ни глянь, на облезлых стенах - яркие многоцветные бумажные простыни с портретами Зуда Крысеня и Хоря Головастика: «Мы – несгибаемые защитники свободы и народовластия!» Везде шелестят бело-фиолетово-оранжевые ленты, флажки и флаги. На их изготовление и развешивание затрачивают деньги, на которые можно для половины поползаевских бездомных бродяг выстроить жильё.
Бран скривился в темноте. Завтра предстояло очередное действо, на котором поползаевцам было предписано выражать своё полное удовлетворение жизнью. Обязали ликовать мелкую чиновничью шушеру, учителей заставили вывести празднично наряженную детвору.
-«Только бы дождя не было!» - от души загадал Бран и уснул.
4.
Дождя по счастью не случилось, стояла прохладная и солнечная погода. Ликование началось в намеченное время. Мальчишек и девчонок из обучалища №6 поставили в первые ряды.
-Отчего цветов мало? –металась взмыленная управительница. –Где флажки и ленточки? Ведь предупреждала вчера: –«обеспечить!» И что? И где?
-Ну, наверное, расходы на любовь к родному городу и свободной отчизне родителями учеников не предусматривались. –позёвывая, безмятежно ответил Бран.
-Опять умничаете? Выпячиваете отношение к властям? Неприятности накликаете? На свою неосторожную голову – пожалуйста! Но обучалищу-то зачем дурную славу создавать? Впрочем, о чём я? С вами разговаривать, словно горох в стену кидать. Хорошо, что есть кому исправлять безобразия! Вчера я закупила три корзины цветов, пусть девочки разберут для возложения к памятнику. Расходы уже вычтены из вашего жалования, почтенный детовод.
Бран благодарно поклонился управительнице в пояс. Ребята с любопытством наблюдали.
-Не отвлекайтесь. –строго заметил детовод. –Поверните носы в другую сторону.
Мордатые, упитанные стражники в серой форме с дубинками у поясов цепью отделяли собранную для ликования толпу от большого бесформенного предмета, накрытого трёхцветным полотнищем. За оцеплением вчера соорудили украшенный еловыми гирляндами помост.
-Венки словно на похоронах. –радостно сказал Бран стоявшей рядом Вече. Мста услышала, оглянулась и хихикнула.
На помост восходили старшие чиновники Поползаевска. Под руки ввели старейшего из народоправцев волости и города. Лень Поползай до уничтожения Чёрной власти был вполне благополучным начальником уездной канавокопательной службы. В воцарившейся неразберихе он сумел мгновенно сообразить что к чему, и с какой стороны слизывать масло с хлеба. Лень объявил, что всегда скрыто ненавидел Чёрного Властелина и является убеждённым лешелюбом от макушки до пят. После чего был назначен волостным головой (поползаевцы упорно называли его не иначе как волостной задницей). За четверть века Лень сумел переименовать Чистоград в Поползаевск, довести волость до совершеннейшего разорения и одичания, сколотить сорок семь миллионов золотых личного достояния и к восьмидесяти шести годам впасть в полное слабоумие.
Леня Поползая подвели к начищенному до бликов жестяному рупору. Волостной голова открыл рот и оцепенел.
-Орёл! –тихо, но восхищенно промолвил Бран. –Мудр и храбр! Умён и бодр! И все женщины ему мысленно отдались!
Веча, прыснув, ткнула Брана в бок локтем. Юркий человечек подсунул Поползаю под оладьевидные ладони листы, исписанные крупно и разборчиво.
-Ага… -сказал Лень в рупор. –Вот это, да? Так… «Дорогие со-о-те-че-ствен-ни-ки! Сегодня – знаменательный день. В озарённом свободой и осенённом народправием Поползаевске открывается памятник первому руководителю независимого Большерунья, обожаемому и любимому Пьюну Громоздиле! Увы, его уже нет на земле(«Вот горюшко-то!» -плаксиво вздохнул Бран), но он в наших исполненных при-зна-тель-но-стью сердцах («В съеденных пьянством печенях!»). Позвольте же явить вашим… а… где это, потерял… ага, вот …вашим взорам ве-ли-чес-твен-ный лик («Свиное рыло!») самого выдающегося из большерунцев!»
-Рукоплескания! –зашипела, лучезарно улыбаясь, управительница и забила в ладоши. Дети недоуменно оглянулись, захлопали. Все собравшиеся последовали их примеру. По площади раскатился шум, напоминавший массовую раздачу пощечин. Трубачи взвыли «Песнь величия и славы», бело-фиолетово-оранжевая ткань сползла складками, открыв гранитную статую: толстяк с маленькими глазками на злобной, одутловатой физиономии.
-Сейчас стошнит. –пожаловалась Веча на ухо Брану. Тот согласно кивнул.
-Цветы! Цветы! –яичницей на сковороде шкварчала управительница. Дети с букетами засеменили к памятнику. Стражники слегка расступились.
-На каких-то прошлых празднованиях, - сказала Веча. –творилось настоящее непотребство. Охрана обыскивала детвору. Разумеется, только из соображений бдительности и во избежание возможных покушений на обожаемое начальство. Вдруг кто-то из школьников спрячет камнемёт в рукаве. Как же серые уроды обшаривали девочек!
Вечу передёрнуло. Брана – тоже.
По завершении процедуры волостное и городское руководство отправилось на пир по случаю и поводу, а для толпы были обещаны на площади у памятника выступления плясунов и музыкантов.
-Останемся? –вяло спросила Веча.
-На кой ляд? – удивился Бран. –Казённая часть закончилась, зрелища не обязательны, за уход из жалованья не вычтут. Ведём мальков по домам.
Около обучалища Бран и Веча в очередной раз напомнили ученикам, как опасно ходить без старших по улицам и распустили до завтрашнего утра.
Они медленно шли рядом по Стылому проезду.
-Теплеет. -заметила Веча. –Наверное последние хорошие деньки стоят, скоро зарядят осенние дожди.
Бран согласно кивнул: -Родная природа, скупая краса… Клёны покраснели, верный признак. Потом заморозки ударят, крупка посыплется. Как надоели зимы, промозглый ветер. То снег, то слякоть. Брр…
-Один юный дятел, -задумчиво сказала Веча, -недавно на уроке успешно проспрягал это слово. Что делать - слякать. Я слякаю, ты слякаешь, он слякает… Мы слякаем – значит, первое спряжение.
-Ну да?! –восхитился Бран. – А ведь молодец дятел! И крыть-то нечем.
-Ох, как порой хочется покрыть. –грустно сказала Веча. –С трудом сдерживаюсь. Еще немного и народ одичает, оскотинится, полностью разучится говорить по-рунски. Мальки вообще перестали чувствовать родной язык. «Чиня крышу, с меня слетел ботинок».
-Не надо! –умоляюще простонал Бран. –Будто ножом по стеклу!
-Вот-вот! И я о том же. Наше поколение вымрет и не станет Руни.
-Пожалуй. –угрюмо согласился Бран. –Думаешь, только на твоих уроках одичание? Сам тому немало способствую.
-Вот те раз! –изумилась Веча. –Как же?
-Да так же! Видно бездарь, не о том рассказываю. И не так. Вот послушай-ка… Сколько мальков сейчас отстаивало на площади? Десятка четыре, да? Все смотрели на трёхцветные тряпки, а у кого ты заметила на лицах какое-либо иное выражение, кроме любопытства? Никакого…
Однажды во время урока по прошлой весне дело было - рассказываю я об окончании Войны Кольца. Вдруг тянет руку Лет, ну, тот что на лиса ещё похож, и спрашивает: -«Учитель, а вы сами-то в Рунской рати служили?»
-«А как же, -говорю, -в полку тяжелых дальнобойных стреломётов.»
–«Правда?! Ранения? Награды?»
-«И то, и другое.» –отвечаю.
–«Бок о бок с чертями воевали? А леших в плен брали? Что с ними делали?»
Ну, я повествую, что, мол. чертей видывал. Что дрались они… гм… как черти… Что леших и водяных встречать на войне не доводилось, не любили они в бой лезть. Безнаказанно из луков на большом расстоянии врагов расстреливать, это да, тут они мастера, а самим подставляться – дураков нет.
А что до пленных, то отношение к ним было на войне разным. К примеру, захватят лешелюба-каменьградца, посадят под замок в крепкий амбар. С ним дело ясное – враг. Сидит взаперти, варёную брюкву трескает, ждёт пока его на кого-то из наших выменяют. Не мёд, конечно: война есть война, плен есть плен, но при всем том никто на него руки не подымет. Зато, когда пленяли наших же рунских изменников, воевавших на стороне лешелюбов, то жить им оставалось ровно столько времени, сколько веревку на суку прикрепляют. По моему разумению, всё правильно – каменьградец же чужак, иноземец, присяги Чёрному Властелину не давал, воевал по приказу своего князя. А эта сволочь присягала, да потом предала, к врагу перебежала.