На второй день визита Рогачев устроил на даче для дорогого французского друга русскую баню и обед, которые Биттеран почему-то упорно норовил назвать странным словом барбекю.
Когда по второму разу уже выпили за гласность и по третьему — за здоровье Каисы Раксимовны, когда спели Подмосковные вечера и Шевалье де ля табле рондю,[3] мосье Зэро, находившийся в свите и представлявший деловые круги, лягнул Биттерана под столом и влажно шепнул в волосатое ухо президента:
— Пора!
— Дорогой друг, — с жонтийной улыбкой начал президент. — В вашей прекрасной стране уже четвертый год идут замечательные процессы преобразований, которые повернули жизнь вашего общества лицом к развитым странам Запада…
— И это правильно, — кивнул Рогачев задумчиво.
— Ваше общество стало более открытым, народы Советского Союза получили доступ к целым слоям западной культуры, считавшимся табу все долгие годы так называемого железного занавеса…
— Йестердэй, ол май трабелз симд соу фар эвэй… — завыл вдруг сидевший подле Рогачева Александр Тыковлев.
— Иди проспись, — Рогачев, сбросив оцепенение мечтательной задумчивости, раздраженно ткнул своего зама раскрытой ладонью в лоб. — Продолжайте, пожалуйста, — со смущением и любезностью повернулся он к Биттерану.
— Движение к демократизации общества, начатое непосредственно по Вашей инициативе, уважаемый господин Рогачев, сделало вашу страну более привлекательной для инвестирования денег и ноу-хау, так необходимых для реформ вашей экономики. В общем, как сейчас говорят у вас в России, процесс пошел…
— И это главное, — поддакнул генсек, сменив романтическую задумчивость на лице выражением государственной озабоченности.
— Так в чем дело, бабки-то давайте! — влез подслушивавший сбоку премьер Мавлов.
— Не так сразу, — с легкой брезгливостью отодвинулся Биттеран. — Необходимо сначала позитивно осуществить один — два проекта со сравнительно небольшим объемом капиталовложений. Вот тут мне мои советники предлагают один проект, — он бросил взгляд на напрягшегося рядом Зэро. — Предлагают сделать у вас в Москве музыкальную радиостанцию…
— Так у нас же вроде есть этот, как его, Маяк… — неуверенно, в явной растерянности замычал Рогачев.
— Это не то, — замахал руками Тыковлев. — Мне бизнесмены зарубежные, да и весь дипкорпус давно жалуются, что едешь по Москве — слушать в машине совсем нечего.
— Как же нечего, я в машине еду — всегда Маяк слушаю или эти, как их там, новости, — продолжал упрямствовать Рогачев.
— У них в машинах приемники с другим диапазоном, — принялся объяснять Тыковлев. — Они Маяк не ловят.
— Ну, так пускай они наши приемники поставят, или сделайте, чтоб Маяк на ихней волне ловился, — как-то неуверенно предложил генсек.
Паузу разрядил Биттеран. Он улыбнулся одной из своих коронных улыбок и тоном, принятым в общении с детьми, когда их приглашают разрезать именинный пирог, предложил:
— Давайте сделаем в Москве советско-французское музыкальное коммерческое радио!
— Я, в общем, не против, — в растерянности оглядывая советников, промямлил Рогачев. — Вот, может, ты чего скажешь? — он снова ткнул ладошкой в тыковлевский лоб.
— Тут надо Зуткина спросить, — уклонился тот от прямого ответа. — Может, это дело вообще технически неосуществимо. Тут надо специалиста спросить.
Одному из генералов КГБ поручили достать Зуткина, и чтобы одна нога здесь, а другая там. Генерал, дозвонившись на зуткинскую квартиру, выяснил, что тот два дня как отдыхает в Болгарии на Златых Пясцах и собирается делать это еще две недели. Генерал не стал докладывать Рогачеву и, подумав: Невелика шишка, пусть протрясется, — отдал команду от имени генерального секретаря: отпуск прервать и немедленно прибыть на дачу в Знаменское.
Сменив два военных самолета и вертолет, Зуткин прибыл через три часа с четвертью, когда генсек уже уехал на московскую квартиру, потому что Каиса Раксимовна позвонила, что никак не может найти старых университетских фотографий, а тут пришли девочки и хочут посмотреть. Биттеран тоже укатил.
Оставшийся было подышать и половить в Москве-реке рыбки Александр Тыковлев сильно об этом пожалел, потому что мосье Зэро впился в него, как голодная пиявка.
— Вы слышал? Ваш патрон велел! Он сказал: перестройка делать, радио делать, гласность делать? Вы слышал, ваш патрон велел: радио делать, перестройка делать…
Тыковлев, сидя на деревянных мостках и с кислейшей улыбкой грустно глядя на поплавок, лишь бормотал невыразительно, что приедет Зуткин, что он, Зуткин, специалист, а он, то есть Тыковлев, не специалист, и тому подобное.
Наконец, Зуткин приехал и как был — в суконном костюме-тройке, едва найденном со страха в курортном гостиничном номере, — предстал перед Тыковлевым — в трусах, с голым торсом и в соломенной шляпе — и Зэро, все еще завернутым в банную простыню.
— Не-е, свободных частот нет, — только поняв, о чем речь, заявил он безапелляционно.
— В УКВ у нас восемь рабочих частот, на пяти из них идет Маяк, на трех остальных — Первый канал, — с явной неохотой объяснять что-либо дальше выдавил из себя Зуткин.
— Зачем так много частот Маяк? — дотошно каркал Зэро.
— Потому что так надо, — с тупой усталой злостью отвечал главный спец.
— А почему у вас нету вещаний в ФМ? — настаивал мосье.
— Потому что у нас в ФМ работают службы управления полетами гражданской авиации и милиция.
— У нас тоже работает полиция, но у нас в ФМ сорок рабочих частот для сорок разных радиостанций в Париже.
— У вас, может, и сорок радиостанций, а у меня вон: хотели мы Маяку еще одну частоту нарезать, так в Теплом Стане фантомным сигналом всю агентурную связь забило — девиация!
Такой примерно разговор продолжался еще полтора часа, пока над Москвой-рекой не сгустились сумерки и Тыковлев не предложил разъехаться по домам.
Поздно ночью, несясь по Рублевскому шоссе в посольском ситроене, Зэро открыл свой ноутбук и написал следующее:
Проект Радио. Расход.
Зуткин — восемь поездок в Париж с семьей. Музыкальный центр Панасоник. Брелок Эйфелева башня. 22 000 франков.
фр. нар. песня — Рыцари круглого стола