— Можно взглянуть? — Тони потянулся к пистолету. — Ты не поверишь, все мои братья обзавелись целым арсеналом разных дурацких пушек. — Я передал ему пистолет. Шэдоу, задрав голову, с интересом следила за нами; как и все собачье племя, она свято верила, что любой предмет может оказаться съедобным. — О, перламутровая рукоятка. Двадцать второй калибр. Похоже, он рассчитан всего на один выстрел.
Я бросил взгляд на крыльцо, но старичок, очевидно, потерял всякую надежду дождаться своего блудного сына и ушел в дом, не забыв выключить за собой свет. Свет в окнах тоже погас, и дом погрузился в темноту. Мне показалось, что теперь я гораздо лучше понимал, почему в течение всего вечера мисс Словиак не проявляла особого желания поскорее вернуться под родительский кров. Тони взвесил пистолет на ладони и покачал головой.
— Фантазер.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, видишь ли, такая игрушка могла бы оказаться в сумочке Бетти Дэвис. Представляешь? Маленькая расшитая серебристым бисером сумочка. — Тони ухмыльнулся. — Спорим, этот пацан был бы гораздо счастливее, если бы мог перевоплотиться в Бетти Дэвис и застрелиться из перламутрового пистолета, нежели жить в своем теперешнем облике — симпатичного мальчонки с пухлыми губами, одетого в старый вонючий плащ.
Тони сжал рукоятку пистолета, его веки с длинными пушистыми ресницами пару раз дрогнули и сомкнулись. Мечтательно закрыв глаза, он осторожно поднес дуло ко рту. Хотя я уже успел проверить пистолет и знал, что оружие не заряжено, внутри у меня все похолодело. Впервые за сегодняшний вечер я четко осознал, что несколько часов назад Джеймс Лир, мой студент, собирался покончить с собой.
— Я, пожалуй, пойду, — пробормотал я. — Мне еще надо спасать Джеймса Лира.
Тони опустил пистолет и протянул его мне. Я махнул рукой.
— Оставь себе. Эта штука тебе очень идет.
— Спасибо. — Он окинул взглядом темный облупившийся фасад дома и нахмурился. — Возможно, он мне самому пригодится.
— Ха, смешно. — Я нащупал в кармане пиджака ключи от машины.
— Эй, Грэди, — позвал Тони, когда я сел за руль и уже собирался захлопнуть дверцу. — Я бы на твоем месте отправился домой и завалился спать. Судя по твоему виду, тебя самого пора спасать.
— Неплохая идея. — Я закрыл глаза и представил, как сворачиваю на Деннистон-стрит, подъезжаю к нашему чистенькому, увитому плющом дому, вхожу в просторную прихожую, небрежно кидаю пальто на перила лестницы, поднимаюсь в спальню, плашмя падаю на вечно неубранную постель и остаюсь лежать среди сбитых и скомканных простыней. Но потом я вспомнил, что дом пуст и никто не ждет моего возвращения, и нехотя открыл глаза. — Пока. — Я кивнул Тони и взялся за ручку, собираясь поднять стекло, но вдруг остановился. — Черт, совсем из головы вылетело. Что мне делать с этой проклятой тубой?
— Оставить себе. — Тони наклонился, просунул руку через опущенное стекло и потрепал меня по щеке — жест, которым он мог бы приласкать толстенького розовощекого младенца. — Эта штука тебе очень идет.
— Большое спасибо, — сказал я и поднял стекло. Отъезжая от тротуара, я мельком бросил взгляд в зеркало заднего вида: Тони Словиак подхватил чемоданы, вошел в калитку и, миновав статую Девы Марии, печально взирающую на него из своей ниши, поплелся по дорожке к дому отца. За ним по пятам бежала маленькая черная собака, при каждом шаге пудель радостно прихватывал его то за одну, то за другую брючину.
Бар «Хай-хэт» был нашим с Крабтри открытием. Мы обнаружили его во время одного из первых визитов Терри в Питсбург. Это был период между моим вторым и третьим браком, ставший закатом той великой эры, которая звалась нашей беззаветной дружбой, наши последние незабываемые деньки, когда мы сами себе казались лихими пиратами и когда все небесные созвездия еще были на своих местах, а в дремучих лесах, под железнодорожными насыпями и на темных ночных улицах еще скрывались злые индейцы, и отчаявшиеся безумцы, и опасные, как острая бритва, женщины с мистическим взглядом, похожим на взгляд королевы, изображенной на картах Таро. Я в то время еще был кровожадным монстром, лесным чудовищем, снежным человеком из американских комиксов: жирный орангутанг, который яростно колотит себя кулаками по шерстистой груди. Я носил длинные волосы и весил двести тридцать пять фунтов — цифра не очень изящная, но поддающаяся уменьшению при некотором усилии воли. Я свободно ел все что хотел с беспечностью молодого здорового мужчины и вваливался в бары с грацией кубинского танцора, у которого из-за голенища сапога торчит рукоятка ножа, а за лентой черной широкополой шляпы красуется пышный цветок.
Мы обнаружили «Хай-хэт», или просто «Хэт», как называли заведение Карла Франклина постоянные посетители, в районе Хилла в одном из обшарпанных зданий на Централ-авеню, где оно было втиснуто между еврейской рыбной лавкой с разбитой и заколоченной досками витриной и аптекой, витрина которой отличалась изысканно-мрачным дизайном: за мутноватым стеклом обитало, и живет там до сих пор, небольшое семейство безголовых, безруких и безногих человеческих торсов, одетых в специальные брюки для вправления пупочной грыжи. Со стороны улицы находился наглухо закрытый пожарный выход и висела ржавая металлическая табличка с витиеватой надписью «У Франклина»; чтобы попасть в само заведение, вам надо было свернуть в боковой переулок и войти во двор, где вы, миновав небольшую парковку, оказывались нос к носу со здоровенным верзилой по имени Клемент, в чьи обязанности входило для начала окинуть вас пристальным взглядом и определить степень ваших дурных наклонностей, а затем ощупать с головы до ног, если возникало хотя бы малейшее подозрение, что потенциальный посетитель может быть вооружен. При первой встрече Клемент не производил впечатления дружелюбно настроенного парня, со временем у вас также не возникало ощущения, что он питает к вам теплые чувства. Хозяин бара, Карл Франклин, родился и вырос в районе Конклин-стрит, в нескольких кварталах от Централ-авеню, в шестидесятых годах Карл играл на ударных в больших джаз-бандах и маленьких ансамблях, в его карьере был даже недолгий период работы у Дюка Эллингтона; затем Карл вернулся в родной город и открыл «Хай-хэт», он разрекламировал его как ночной джаз-клуб в надежде привлечь элитарную публику. В заведении имелся красавец «стейнвей» — замечательный старинный рояль, одна из стен была обшита зеркальными панелями, на других все еще висели фотографии Билли Экстина, Бена Вебстера, Эрролла Гарнера и Сары Ваган, но джаз-клуб давным-давно перешел в разряд обычных баров, где негритянские оркестры играют песенно-танцевальную музыку в стиле ритм-энд-блюз, покачиваясь в лучах ядовито-розового света, который заливает зал, пропахший дешевыми духами, пивом и соусом для барбекю. Веселящуюся в баре толпу вряд ли можно было назвать элитарной публикой, в основном она состояла из мужчин среднего возраста и сомнительных профессий, пришедших в сопровождении своих возлюбленных обоих полов и всевозможных оттенков кожи.
Я приехал в Питсбург, чтобы начать новую жизнь в качестве профессора английской литературы, и уже три месяца влачил безрадостное существование в жалкой квартирке, расположенной на втором этаже над украинской закусочной в Саут-Сайде, когда ко мне явился Крабтри, одетый в форменный полицейский плащ из блестящей кожи, с приличным запасом марихуаны в одном кармане и шестьюдесятью пятью долларами в другом, что составляло выходное пособие, выплаченное владельцем модного журнала для мужчин, который решил раз и навсегда избавиться от неприбыльного бизнеса и начал с увольнения литературного редактора. Мы с Терри немедленно отправились в путешествие с целью изучения баров и ночных клубов, имеющихся в моем городе. Побывав «У Дэнни», и на «Заставе у Джимми», и в «Дорожном колесе» — забегаловки, давно исчезнувшие с карты Питсбурга, — мы приземлились в «Хай-хэте», где в тот субботний вечер выступали «Голубые петухи» — любимцы местной публики, к которым присоединилась заезжая знаменитость Руфас Томас. Степень нашего опьянения к тому моменту достигла столь высокого градуса, что теплая атмосфера, царящая в «Хай-хэте», и качество развлекательной программы показались нам не просто более-менее приемлемыми — мы были убеждены, что все вокруг безумно нас любят, и, насколько я помню, искренне верили, что Руфас исполнял «My Way», французское лирическое стихотворение, на мелодию песенки «Walking the Dog». Правда, немного позже случилась маленькая неприятность: одного из посетителей жестоко избили в соседнем переулке, и он приковылял обратно в «Хэт», придерживая рукой оторванное ухо, да еще мы с Крабтри, с аппетитом умяв четыре порции свинины на ребрышках, остаток вечера мучались несварением и поочередно бегали в туалет. С тех пор, когда Терри навещает меня в Питсбурге, мы обязательно заглядываем в это милое местечко.
Было около половины одиннадцатого, когда я подошел к бару и предстал перед сканирующим взглядом Клемента. Я порадовался, что догадался отдать пистолет Тони Словиаку; ходили слухи, что даже если вы попытаетесь спрятать оружие в самых укромных уголках вашего тела, Клемент предпримет все необходимые меры, но, так или иначе, вытряхнет из вас запрещенный предмет. Оркестр ушел на перерыв, оставив вместо себя музыкальный автомат, который разливался мелодией Джимми Роджерса. Я остановился на пороге в том месте, где начинался ковер веселого оранжевого цвета, напоминающий растворимые таблетки детского аспирина, и окинул зал ностальгическим взглядом. Я не был здесь года два, за это время обстановка в моем любимом баре заметно ухудшилась. Ковер истерся, и местами сквозь прорехи был виден коричневый линолеум, прожженный окурками от сигарет и покрытый какими-то пятнами, о происхождении которых мне даже не хотелось думать. Плитки на знаменитой зеркальной стене кое-где отвалились, и она стала похожа на щербатый рот, зато возле эстрады для оркестра появилась фреска, на которой был изображен сам хозяин заведения, отбивающий зажигательный ритм на гигантской ударной установке. Посетители внесли в полотно свои коррективы, пририсовав к барабанным палочкам волосатые яйца, а под носом у Карла Франклина выросли шикарные усы а-ля Сальвадор Дали. Танцевальная площадка была испещрена следами от каблуков. Я оглянулся по сторонам, ожидая увидеть шумную компанию участников Праздника Слова, окутанную клубами розоватого дыма. Однако в баре сидели лишь завсегдатаи «Хай-хэта», некоторые с насмешкой и досадливым раздражением косились на ворвавшегося в зал незнакомца. Я не сомневался, что на моем собственном лице было написано глупое удивление.
На танцплощадке конвульсивно подергивались с десяток пар, изображавших нечто вроде ритуального танца голодного дикаря под тягучую и невыразимо прекрасную мелодию «Baby What You Want Me to Do». В гуще танцоров я заметил Ханну Грин и К., человека, в чью жизнь бесцеремонно вторгался его собственный призрак. Ханна была неуклюжим, но энергичным танцором и обладала поразительной способностью проделывать нижней частью туловища различного рода непристойные движения. К чести старика К. нужно отметить, что он, отнюдь не цепляясь за такое устаревшее понятие, как чувство собственного достоинства, все же не столько сам отдавался ритму бешеной пляски, сколько наблюдал за ритмично подпрыгивающей грудью Ханны Грин. Я помахал им рукой, Ханна улыбнулась и, когда я, картинно оглядевшись по сторонам, в недоумении пожал плечами, ткнула пальцем в дальний угол зала. За столиком перед нескончаемой вереницей пивных бутылок сидели Крабтри и Джеймс Лир. Вернее, Джеймс полулежал на стуле, прислонившись головой к стене и закрыв глаза. Можно было подумать, что он крепко спит. Что же касается Крабтри, то он с выражением блаженной сосредоточенности на лице смотрел невидящим взглядом куда-то в пространство поверх голов танцующих. Рука Терри была опущена вниз и отведена немного в сторону. Однако я видел его руку только до локтя, остальная часть скрывалась под скатертью и уходила в направлении коленей Джеймса Лира. Я с тревогой посмотрел на Ханну. Вероятно, у меня был настолько испуганный вид, что Ханна растянула губы в жуткой полуулыбке, закатила глаза и сложила ладони на груди — жест, которым вы могли бы проводить завывающую сиреной машину «скорой помощи».
Я подозвал официантку, попросил принести мне порцию «Джорджа Дикеля» и направился к столику. Когда я прибыл на место, обе руки Крабтри лежали на скатерти, Джеймс тоже выпрямился и более-менее ровно сидел на стуле. Его высокий лоб, безупречная чистота которого в свое время натолкнула меня на мысль, что Джеймс — мальчик из богатой семьи, был усеян капельками пота, на щеках играл лихорадочный румянец. В расширенных глазах мальчика застыло выражение то ли безграничной эйфории, то ли беспредельного ужаса.
— Джеймс, ты хорошо себя чувствуешь? — спросил я.
— Я пьян, — с искренним раскаянием в голосе сказал Джеймс. — Извините, профессор Трипп.
Я опустился на стул рядом с Крабтри и с облегчением вытянул ноги — укушенная лодыжка ныла все сильнее.
— Ничего, Джеймс, ты в полном порядке. — Я одарил его светлой улыбкой, пытаясь поддержать и подбодрить парня — уже который раз за сегодняшний день: сначала, когда его рассказ был растерзан беспощадными товарищами, и потом по дороге в спальню Гаскеллов, когда я успокаивал Джеймса и говорил, что все будет хорошо. — Все хорошо, — повторил я.
— Просто отлично, — добавил Крабтри. Он протянул мне свою початую бутылку пива. Я запрокинул голову и одним большим глотком допил тепловатую жидкость. — Трипп, дружище, мы боялись, что потеряли тебя.
— Где все остальные? — Я широким жестом опустил на стол пустую бутылку, словно только что показал пример невероятной алкогольной лихости. — Неужели вас только четверо?
— Больше никто не пришел, — сказал Крабтри. — Сара и… как его, Вальтер сказали, что заскочат ненадолго домой, а потом присоединятся к нам. Но, наверное, передумали и решили провести вечер, уютно устроившись на диване перед телевизором в обнимку с собачкой.
Я бросил взгляд на Джеймса, ожидая, что на его лице промелькнет виноватое выражение, но он находился слишком далеко отсюда. Я засомневался, помнит ли Джеймс Лир о том, что натворил в доме ректора. Однако он все же ненадолго пришел в себя и даже начал моргать глазами, но затем голова Джеймса склонилась набок, и он снова безвольно привалился к стене.
— Это только пиво? — спросил я, мотнув подбородком в сторону бездыханного тела.
— В основном, — кивнул Терри. — Хотя подозреваю, что вы успели немного позабавиться, когда добрались до фармакологических запасов старины Крабтри.
— Ну-у, так это когда было. — Я поморщился и, опустив руку, осторожно пощупал рану на лодыжке. — Кодеиновый кайф — штука недолговечная.
— Верно, но господа грабители не все забрали, — он похлопал по нагрудному карману своего серовато-зеленого, как новенькая долларовая купюра, пиджака, — кое-что осталось, а Джеймс оказался любопытным мальчиком. — Крабтри с ласковой улыбкой посмотрел на молодого человека. Тот мирно посапывал в своем углу, его губы были слегка приоткрыты, из уголка рта вытекла тоненькая нитка слюны.
— Парень в отключке, — заметил я.
Мы некоторое время помолчали, наблюдая за тем, как под блеклой серой рубахой ритмично поднимается и опускается хилая грудь Джеймса Лира; его похожий на удавку галстук наполовину развязался и уныло болтался на шее, как сломанный цветок. Крабтри взял полотняную салфетку и аккуратно промокнул слюну, вытекшую изо рта Джеймса, он действовал с такой нежностью, словно вытирал перепачканные кашей губы младенца.
— Он написал книгу, — сообщил Терри. — Целый роман.
— Да, знаю. Про какую-то демонстрацию, вернее про парад — парад любви.
— Почему же ты мне ничего не сказал?
— Да я сам только сегодня узнал. Он таскает рукопись с собой в рюкзаке.
— Ну и как тебе его творчество, есть что-нибудь стоящее?
— Нет, — сказал я, — пока нет.
— Мне бы хотелось почитать этот «Парад любви». — Лоснящийся жирным бриолиновым блеском локон упал Джеймсу на лоб, Крабтри протянул руку и осторожно пригладил мальчику растрепавшиеся волосы.
— Крабтри, ради бога, — я понизил голос, — не делай этого.
— Не делать чего?
— Он еще совсем мальчик, и к тому же мой студент. И вообще, я не уверен, что его ориентация соответствует…
— Соответствует, — Крабтри убежденно кивнул, — уж поверь мне на слово.
— Не верю, мне кажется, он гораздо более тонкий и сложный человек, поступки которого нельзя объяснять такими примитивными вещами. Я требую, чтобы ты оставил его в покое.
— Требуешь? А в чем, собственно, дело?
— Ему и так хреново, — я перешел на шепот. — По-моему, сегодня вечером он собирался покончить с собой. Я, конечно, не уверен, но мне так показалось. В любом случае, у парня в башке полный бардак, и ему совершенно не нужны еще и сексуальные эксперименты.