— Там… выйди… — позвал Савва.
Осаждавшие дров не жалели. Костры пылали в опасной близости от насыпи, в которую был вкопан окружавший заставу палисад. Снег под жаром таял и, громко журча, сбегал вниз, превращая землю в раскисшее, чвякающее под ногами болото. Шуршала прошлогодняя трава. Заставу оточили с трех сторон — кроме той, что выходила к Черте. К ней сошлись и бездомные беженцы, и жители окрестных селений, науськанные пыльными, готовые кого и что угодно обвинить в бедах этой зимы. Врагов, пусть необученных и плохо вооруженных, но страшных в своей ненависти, приходилось примерно по два десятка на каждого из шестидесяти пограничников.
— Выходите! Отдавайте ведьм!
Кто-то выкрикнул хулу. Смердящее войско внизу отозвалось гоготом.
— Эй, вы!
Толпа затихла, должно быть, говорить собирался один. Ястреб вдруг ощутил такое же давление на голову, как в Кроме, в присутствии Пыльных стражей. Изнутри по черепу побежали шершавые лапки.
— Хватит! Выходите! Признайте силу!
— Чью?
Внизу засмеялись и всхлипнули, точно насмешнику зажали рот. И лишенный выражения голос произнес отчетливо:
— Луна разбита. У вас два пути: поклониться нам — или умереть.
— Да пошел ты! — сказали у Ястреба над ухом.
И тут свистнул ветер.
Ястребу рассказали потом, что бродяга, оглашавший волю Пыльных, стал и примером уготованной непокорным судьбы. Он корчился, извивался, но не мог убежать. И крикнуть тоже не мог, точно невидимая рука зажимала бедняге рот. А пыль, налетевшая вместе с ветром, как «шкурка», сдирала плоть с костей. На какую-то минуту все застыли. А потом тренькнула тетива. Это Лэти точным выстрелом прервал затянувшиеся страдания. То, что осталось от человека, упало в липкую грязь под частоколом, утонув в ней смеющимся белым черепом. Говорят, руки дергались еще, скребли землю. Потом вестник затих.
— Напрасно, — прямо в головах произнес все тот же голос. — Впрочем… я даю вам два дня… думайте.
Бродяги опять засмеялись, медленно возвращаясь, но смех их был вымучен. Жар костров и вонючей плоти раздувало ветром. Сбивая дыхание, летела пыль.
— Щедрые!.. Двух дней не пожалели!
Командир Ястребиной заставы Хаук витиевато и беспомощно выругался. Ястреб в который раз за этот вечер отжал в миске с холодной водой полотенце и обмыл горящие глаза. Застонал, не сдержавшись. Собравшиеся на совет пограничники притворились глухими.
— Ведьм отдайте, значит, поклонитесь, отрекитесь и катитесь с миром.
Русокудрый Андрей зашипел, как огонь, в который выплеснуло варево. Тронул шрам на затылке под волосами:
— Ща! Разбежались…
— А везде то же самое, — печально сообщил патлатый Савва. — И еда кончается. А детей и женщин с нами вон сколько.
— Никого отдавать не будем.
— Выйти в мечи?
— Прорвемся.
— Кого и сложат, — вступил курносый Вихраст, явившийся со своими людьми через картину-ключ из Кромы день назад, когда там вовсе стало трудно дышать. — А кто и прорвется. Если разом со всех застав ударить. Пограничник — он же за одного возьмет десятерых.
Кто-то хмыкнул.
— Оно-то можно, — Хаук подышал на ладони. — Но эти… бродяги… они тоже люди Берега. Как мы против них?
— А как они против нас?
— Нет.
— Крому назад забрать, и выщемить эту пыльную дрянь! Тогда заколдованные опомнятся.
— Да как?
— Пусть ведьмы скажут! — глаза присутствующих обратились к призванному на совет ковену Кромы, дополненному носительницами дара из Ишкольда, Ромоя и из мелких окрестных селений. Всеми, кто спасался на Ястребиной. Соланж оторвалась от остывающей печки, возле которой напрасно пыталась согреть замотанную в шерстяные платки тощую спину. Растерянно развела руками. Повторила то, что уже говорила Ястребу: что присутствие Пыльных стражей ломает или искажает ведовство.
Хаук ожесточенно поскреб заросшее курчавым волосом темя:
— Значит, вы нам сейчас не помощницы.
— Так мы не мужики, что ли? — вскипел Вихраст. — Стыдно за женскими спинами прятаться.
— Стыд будет, если мы им погибнуть дадим, — Ястреб вздернул подбородок. — И тем, за стенами, тоже.
— А что ты надумал?
— Уйти за Черту.
Тихо заплакала Соланж.
Есть птицы, которые летают ночью. На других заставах должны были узнать о решении, принятом Ястребиной, обсудить его, взвесить и решить тоже.
Следующей ночью, в самый темный ее час, вслед за проводниками пограничники и те, кто отважился пойти с ними, ушли в Черту. Их было около семисот, примерно две трети пограничной стражи Берега.
16.
Тихо звякнули металл и стекло. Этот звук теперь обозначал для Ястреба наступление утра, когда медсестра входила в палату, чтобы сделать уколы, а также несколько сегментов суток: до полуночи. Потом наступало мучительное забытье.
— Татьяна Арсеньевна вам импортные витамины выписала, очень хорошие, — оживленный голосок медсестрички Ирочки слегка вздрагивал — так было всегда, когда она с Ястребом заговаривала: одновременно виновато и оживленно-радостно. Сперва оживление было фальшивым, но за полторы недели все больше превращалось в настоящее. От Ирочки пахло свежестью и сладкой, тяжеловатой для юной девушки косметикой, а еще крахмалом от халатика и лекарствами. Ирочка прерывисто, почти испуганно вздохнула, невзначай коснувшись Ястреба коленкой. Стала закатывать ему рукав. Кожа у Ирочки была теплая и очень нежная, коготки слегка царапали. Плечо мужчины жестко обхватил жгут; еще раз дзынькнуло, резко пахнуло спиртом.
— Кулачком поработайте, — сказала Ирочка робко. Ее пальчики прошлись по сгибу локтя. — Кололи-кололи, совсем вен нет. Ой…
Игла больно оцарапала, потом вена, наконец, нашлась. Боль была примерно такой же, как от жгута. Ястреб тихо зашипел. Теперь, когда он ослеп, прикосновения казались острее, а звуки и запахи стали ярче и резче. Он без труда определял: так пахнет сухая краска, гнилое дерево, штукатурка, лекарства. А вот аромат сухой травы, занесенный в процедурную внезапным сквозняком. Шуршат крахмальный халат и тапочки, шумно дышит Иринка. А этот наждак по ушам — фальцет старика Афанасьевича из-за двери. Все полторы недели, проведенные Ястребом в этой больнице, старик был хронически недоволен: супом в столовой, медсестрами и больными.
— Дык опять без очереди позвали! — надсаживался Афанасьевич. — Как старого — не зовут. А этого: ишь ты поди ж ты… Никакого уважения.
Ирочка выдернула иглу, зажала сгиб локтя проспиртованной ваткой, сняла жгут и согнула руку Ястреба в локте:
— Подержите так пока.