Котище похлопал загоревшимися в сумерках глазами:
— Ага, кашу. С молоком и сахаром. И маслом.
Ястреб, не вставая с крыльца, подпер скулу ладонью. Повертел головой, то ли восхищаясь, то ли возмущаясь Яшкиной наглости.
— Или не умеешь? Тогда черняя своего буди. Откуда выкопался такой? Не старик, а сед, и на лицо точно темный чулок натянули…
— Он проводник.
Яшка отскочил, выпустил когти, шерсть на загривке встала дыбом.
— Не бойся, он не за тобой пришел. Мы Берегиню ищем. Ее душу выплакать заставили.
— Вот и ладно, — домовик злорадно осклабился. — Пусть поживет, на себе почует, каково это — без души.
Отскочил, хрустнув ветками. Ястреб стиснул зубы, уложил руки на коленях.
— И тебе не совестно?
— Совестно?! А она братьев моих жалела? Когда они в Черте вместе с домами горели!! У нас души-то нет. И вырий нам заказан. Все, что есть — родной дом. И мы его по правде любим, не как вы. Пусть хоть теперь поймет!
Яшка забыл, что надо бояться. Вышел из зарослей весь, уперся лапами в землю, взглядом — в пограничника.
— Мы же плакали, мы же криком кричали, предупреждая о Черте. Что ж она не вмешалась?
— Я слышал вас… однажды. Когда Черта внезапно стронулась. Мы тогда шалашики из еловых лап сделали и хлеб в них положили…
— Нужны нам ваши шалашики!! Думаете, нам из дома в дом охота переезжать? Нужда гонит. А вы нам — угольки из старой печки, веник али валенок… Тьфу! Иные так и умирают вместе с домом. Потому что, любя его, от посмертия отказались. Знаешь же, что мы внешностью с пращуром сродственны. Тем, что дом ставил.
Он утер капнувшую слезу.
— Стыдно винить за глаза, — сказал Ястреб. Вынул ладанку, вытряхнул камушек на ладонь. Яшка вздрогнул. Но, как ни упирался всеми лапами, а будто притянуло. Обнюхал голубую капельку, щекотнув усами ладонь.
— Тебя, доможила, величают мышиным хозяином.
Котяра согласно кивнул. Не удержавшись, похвастал:
— Еще муравьям велеть могу, паучкам, мокрицам, землеройкам. Воробьям тоже, и ласточкам.
— Так вот. Мышка туда проберется, куда человеку хода нет. Пусть бы поискало серое племя эти камушки, Берегинины слезы. Как вернется к ней душа — тут ей и ответ держать.
Домовой сердито сощурился:
— Хитрый ты. Может, камушки в реку давно побросали, рыбам на потеху.
— Не верю. Пыльные воды боятся. Не зря два последних года сушь стоит.
— Это у меня в горле сушь стоит, — Яшка пнул пустую миску, из которой хлебал давеча пиво. — Так будет сегодня каша?
20.
Пойманная взглядами старушек у подъезда, Татьяна Арсеньевна втянула голову в плечи и сгорбилась, как под мелким осенним дождем. Стесняться у нее поводов не было, а вот поди ты… Она взбежала по лестнице, сердито позвонила. Сергей Владимирович открыл мгновенно: будто стерег у двери. Запнувшись, Таня разглядывала его, точно впервые. С дверью, пожалуй, вышло случайно. Просто он вернулся откуда-то: на паркетном полу валялся совершенно неуместный рюкзак, на вешалке висела мокрая куртка. Бывший пациент стоял посреди прихожей в голубой, очень идущей к его загару рубахе, распахнутой у ворота, и некрашеных джинсах со шнуровкой по бокам. Босой. Под взглядом докторши он перемялся с ноги на ногу, вызывающе расправил плечи. Таня подумала, что мужчина выглядел бы красивее, не будь они столь широки. Проглотила слюну.
— Здравствуйте!
И тут из недр квартиры вырвался сопящий диванный валик, уперся кривыми лапами гостье в колени. Свесил язык. Завздыхал, умильно заглядывая в глаза. И так замел ушами и хвостом, что поднялся ветер.
Удивляясь себе, Таня присела на корточки, потрепала шагреневое ухо.
— Это кто?
— Вейнхарт, — Сергей пригладил короткие соломенные волосы. — Бассет-хаунд.
— Какая прелесть!
Тут же Таня смешалась. Никогда не было у докторши желания завести собаку: в ее квартире та была бы попросту неуместна. И вообще, почему она ведет себя, как дура?
— Я могу войти?
— Вы уже вошли.
Ответ показался грубым. Татьяна Арсеньевна закусила губу. Наклонила голову.
— Почему вы пропустили осмотр у офтальмолога? Вот, у меня записано… — она полезла в сумочку за блокнотом, уронила ее, нагнулась за рассыпанным. Просто скверное кино.
Да еще Вейнхарт топтался рядом, обнюхивал все подряд. Докторша сердито замахнулась.
— Не надо, — Сергей перехватил ее руку. — Цапнет.
— Не бойтесь, — огрызнулась она. — Я стерильная.
Они рассмеялись.
Вместе запихали вещи в сумочку.
Разувшись, вслед за хозяином прошла Таня на кухню.
— Раз уж так получилось, я вас осмотрю?.. А завтра непременно запишетесь на прием. Очки нужно выписать. Потом может наступить улучшение.
— Вы всегда навещаете бывших пациентов?
— А что? — Татьяна немедленно выпустила колючки. — Я делаю свое дело. Если и не хорошо, то старательно. Почему меня не должен заботить результат? А вот вы… хоть бы попробовали… Где у вас можно помыть руки?!
В ванной она долго, остервенело терла руки намыленной губкой, держала под жесткой струей и терла снова, стараясь успокоиться. Вернулась в кухню.
— Повернитесь к свету. Нет, сядьте, а то мне не видно. Ой…