Эта книга — собрание фактов, хотя и странных, необычных… Автор их не выдумывал. То, мимо чего, стыдливо отвернувшись, проходит большинство представителей современной науки, собрано им в надежде, что все же оно «когда-нибудь да пригодится». Но чтобы эти факты не лили воду на мельницу изживаемых предрассудков и суеверий, автор, когда это оказывалось ему под силу, пытался давать им свои объяснения, за которые он принимает всю ответственность на себя.
Чистый вымысел принужден всегда быть настороже, чтоб сохранить доверие читателя. А факты не несут на себе ответственности и смеются над неверящим.
Пусть он пишет, пишет, пишет и пишет. Со временем получится нечто необычное и редкое по своему содержанию. Пусть установит утренний ритм, начиная хотя бы с десяти минут. Если даже записывать по одному случаю в день, через год будет уже 360 случаев, но в действительности соберется и больше, ибо ритм пойдет крещендо.[1] Помощь оказана будет. Можно даже сопровождать каждую запись краткими пояснениями. Можно придать им художественную форму. Нельзя переоценить нужность подобной работы. Понадобится в будущем. Факты дадут изложению внутреннюю убедительность. Пусть пишет, если внутри вспыхнет вдруг огонек и собственный импульс к творческой работе этого рода.
В наше время, когда на общество обрушился поток сочинений по оккультизму, биоэнергетике, антропософии и магии, когда за пирамидами книг по экстрасенсорике порой уже невозможно отличить истину от лжи, нам особенно ценна фигура истинного подвижника науки, бескорыстного ученого и писателя, посвятившего всю свою долгую, почти столетнюю жизнь поискам истины, — фигура Альфреда Хейдока (1892–1991).
Латыш по происхождению, он родился в 1892 году в одном из самых живописных уголков Латвии, в лесистой местности, недалеко от реки Амата, на хуторе Долес.
Когда ребенку исполнилось три года, родители сменили местожительство и переехали в другую волость на хутор Адлер. Здесь и прошло детство будущего писателя. Отец работал кузнецом и имел свою слесарную мастерскую. Мать хозяйничала по дому и воспитывала двоих сыновей. Природа всегда была близка мальчику. И в ветреные дни, когда ветер свистел в дымовой трубе, ему казалось, что это духи стихий бушуют, скулят и плачут и зовут его лететь вместе с ними в далекую, сказочную страну русалок, гномов и фей. Богат и прекрасен был этот таинственный, сказочный мир ребенка.
А в летние вечера, когда родители и старший брат Янис уже давно спали, мальчик любил задерживаться в окутанном синими сумерками дворе и прислушиваться к таинственному и сумрачному молчанию леса, примыкавшего к хутору. Он ясно слышал непонятные, чарующие душу звуки, доносящиеся с далеких полей за дорогой. Все было полно тайны и глубокого смысла, природа говорила с ребенком на своем таинственном, лишь ему одному понятном языке символов и тайн.
А осенью в лесу пели "осенние скрипки" и лес плакал, роняя золотые слезы осенней листвы и храм Природы был так торжественен и печален, что великое молчание охватывало душу ребенка и глубокой печалью было наполнено его сердце.
Когда мальчику исполнилось восемь лет, мать стала обучать его грамоте. Он проявил удивительные способности к чтению, и вскоре все книги домашней библиотеки уже были прочитаны. Начались поиски книг по далеким хуторам у соседей. Двенадцати лет от роду он нашел старинную бабушкину Библию в кожаном переплете и прочел ее от начала до конца. Бабушка и мать были людьми глубоко верующими, а отец и старший брат более склонными к атеизму. В те годы среди крестьян, посещавших кузницу, вошло в моду неверие в Бога. И тогда маленький Альфред яро вступал в спор со взрослыми. Он защищал религию и, благодаря начитанности и бойкому языку, обыкновенно побеждал своих оппонентов.
Мальчика отдали в начальную школу; он скоро овладел зачатками русского языка и стал частенько наведываться в школьную библиотеку за русскими книгами. Он мечтал стать писателем. Но родители были бедны, и денег на дальнейшее обучение детей не хватало. Юноша начал помогать отцу в кузнице. Альфред обладал богатой фантазией и любил размышлять и рассказывать о прочитанном отцовским подмастерьям. Стоя у горна и качая рычаг мехов, он сочинял свои бесконечные фантастические романы с продолжениями, а в его сердце горела тоска по еще неизведанным дальним странам, по голубым снежным горам, по широким просторам Сибири.
Юноше исполнилось 16 лет, когда его дядя Карл взял его с собою в Тверскую губернию работать на лесопильном заводе, куда вскоре переехала и вся семья. Юноша полюбил этот край в верховьях Волги. Шли годы. Разразилась первая мировая война; он был призван в армию и работал на фронте санитаром.
В жизни каждого человека приходит час, когда сужденное совершается, оживают заложенные в прошлых жизнях кармические связи и, притянутые мощным кармическим магнитом, происходят жизненные встречи. И случилось так, что весной 1917 года в городе Благовещенске он встретился с той, кто через полгода стала его женой. А еще через 17 лет в далеком Харбине состоится его встреча с Н. К. Рерихом, который стал для него Учителем. А поток жизни тем временем продолжал мчаться, и вот волна революции занесла Альфреда Хейдока и его супругу в далекий Харбин. Они собирались здесь обосноваться, но поток беженцев был столь велик, что жилья на всех не хватало.
Сюда, в Харбин, в конце апреля 1934 года, во время своей Маньчжурской экспедиции, прибыл Н. К. Рерих со своим старшим сыном Юрием. И здесь в кабинете Рериха происходит незабываемая встреча Хейдока с Николаем Константиновичем. Хейдок с детства полюбил репродукции картин Рериха и в 16 лет считал, что нет в мире лучшего художника, а теперь встретился непосредственно с самим великим мастером и мыслителем, чьи книги "Пути Благословения" и "Сердце Азии" были так близки и дороги Хейдоку. И здесь он впервые узнал об Учении Живой Этики от самого Рериха. Время шло, встречи учащались, велись беседы о Новой Эре планеты, о Новом человечестве, о сотрудничестве и братстве народов. Люди стремились к Рериху. Эти встречи остались для Хейдока памятными на всю его дальнейшую жизнь, и он становится пламенным пропагандистом идей Рериха.
И Хейдок в своей статье "Еще об Учителе Жизни". посвященной столетнему юбилею Н. К. Рериха, пишет о том, как в бедах и несчастьях люди приходили к великому Мыслителю и Художнику не за материальной, а именно за духовной помощью.
"Так в сумраке серой обыденщины, над морем человеческих страстей и устремлений, среди борьбы сталкивающихся интересов и поверх границ стран и народов светило пламенеющее любовью к людям сердце Николая Константиновича, и на этот тихий свет, манящий и притягивающий, равно приходили за помощью как обездоленный русский, так и впавший в несчастье индиец и получали эту помощь".
Творческое наследие Хейдока многогранно. Тут и "Маньчжурские рассказы", написанные в Харбине, тут и прекрасные трактаты по Агни-Йоге… Но его основная работа — это талантливые объемные переводы из мировой оккультной литературы, за которые он поистине заслуживает всемирного уважения, и, наконец, "Радуга чудес", которую он писал последние 60 лет своей жизни. В этой книге собраны рассказы очевидцев о пока не объясненных наукой случаях полтергейста и телекинеза, о явлениях, связанных с оборотнями, колдовством и телепатией. И Хейдок дает им свое вполне научно обоснованное объяснение. Это его миропонимание, с которым можно соглашаться или не соглашаться, но оно существует и оно интересно само по себе, как поиск научного подхода для объяснения феноменов.
Об этом и многом другом рассказывает книга Альфреда Хейдока. Она станет прекрасным подарком для каждого думающего человека и особенно для нашей молодежи.
Старая восточная поговорка гласит: "Держи в себе радость с утра в течение часа, а она будет держать тебя целый день". Эти слова в полной мере можно отнести к книге Альфреда Хейдока "Радуга чудес": понявший ее — получит радость.
«… В Оренбургской губернии, которая известна мне более других, я заметил странное явление: колдунов там довольно….»
Это рассказал мне лесник из окрестностей Риги. Оба мы находились в лагере заключенных. Плоская с чуть заметными пологими возвышенностями тундра раскинулась за проволочной оградой, упираясь на востоке в Уральские горы; иногда они, особенно перед закатом, переливались неясными красками и будили во мне томительную мечту…
Передаю рассказ, стараясь сохранить его простоту непосредственности и искренности — двух сестер убедительности.
Да, говорят, что нет колдунов, суеверие и все такое прочее, а вот мне-таки пришлось повозиться с одним. Кабы не Финк,[2] так не знаю, что и получилось бы.
Женился я на единственной дочери вдовы — в километрах восьми от меня жила. У нее хуторок был свой, землицы не так уж много — с дочерью вдвоем обрабатывали. Жили, главным образом, от коров. Ну, я и говорю теще после свадьбы: «Дочку я у тебя забрал — как жить будешь? Не под силу тебе одной с хозяйством справиться. Продай хутор и переезжай ко мне, будем жить вместе».
А она в ответ:
— Всю жизнь сама была хозяйкой. У тебя жить — покоряться придется, хотя бы и тебе. Не позволяет мне характер! Хозяйкой была — хозяйкой помру. А на лето работника нанимать буду. Но только ты наведывайся — может, и помочь придется…
Зажили мы с женой хорошо. Через пару недель жена села на велосипед — поехала к матери. Возвратилась и говорит: «Плохо у мамы все: все коровы заболели. Лежмя лежат — не встают. Может, ты ей что-нибудь посоветуешь».
Поехал я к старухе — плачет. Ветеринаров, говорит, вызывала — не помогает.
Думал я, думал, и пришла мне мысль в голову — поеду к Финку. Прихожу я к Финку и говорю: так и так.
— Не сможете ли помочь? Что стоит — заплачу.
Ушел он куда-то в задние комнаты, и минут 15 его не было. Потом приходит и говорит: «У вашей тещи по соседству колдун живет. Крупный такой мужчина с большой бородой. Ему земля вашей тещи приглянулась, хочет вашу тещу разорить, выжить с хуторка, чтоб землю ее купить — он и наслал болезнь».
«Ну, — говорит, — ничего, справимся».
И дал он мне ситечко небольшое с волосяным дном и обгорелую свечку, какие на рождественской елке зажигают.
«Ровно в полночь, — сказал, — зайди в хлев к коровам. Зажги свечку и прилепи ее где-нибудь: потом накрой свечку ситечком, и увидишь сам, что будет». И словно прочитав мои мысли, с улыбкой добавил: «Если тебе страшно одному, возьми кого-нибудь с собой».
От денег Финк отказался… Вернулся я домой. Идти со мною в полночь в хлев теща отказалась. Пошел я один. Коровы лежат и сопят тяжко. Зажег свечку, накапал воску, прилепил и ситечком накрыл. И удивляюсь — пламя как раз пришлось на уровне волосяного донышка, через него проходит, а донышко не горит…
Не успел я об этом хорошенько подумать, как вдруг раздался взрыв, да такой сильный, что двери хлева настежь распахнулись. Коровы сразу зашевелились и, повременив еще немного, одна за другой начали вставать… К утру уже поедали корм — ну, одним словом, выздоровели.
Затеяла потом моя теща сарай пристраивать в хлеву, наняла плотников. А меня просит: ты, говорит, наведывайся, приглядывай, как они строят; ты же мужчина, а я женщина, в строительстве несмышлена…
Вот я опять и прикатил на ее хутор. Посмотрел, как рубят плотники, — вроде бы ничего. Еще к теще не заходил: подвернулась жена старшего плотника (всей артели еду готовила) — разговорились. И вот она рассказывает, что вчера необыкновенный случай был. Она сготовила обед примерно так часам к двенадцати, и все плотники сели обедать в сарайчике. И вдруг такой раскат грома разразился, что все углы сарайчика затряслись. Выскочили на двор, глянули на небо, а там — ни одного облачка. Небо голубое, голубое… Откуда гром взялся?!
От плотничихи пришел к теще, а там беда — коровы снова заболели.
— Когда заболели?
— Вчера после обеда.
Я прикинул в уме: гром — в двенадцать. Коровы — после обеда… Не штучки ли тут доброго соседа? — и поехал опять к Финку. Тот, как и в прошлый раз, выслушал и опять — в заднюю комнату. Вышел и говорит: «Ну и соседушка у тещи напористый! Я в прошлый раз окружил хлев защитным кольцом, а он кольцо мое прорвал — оттого-то и гром был. Подлая тварь… Суди его сам — дело твоей совести. Могу совсем убрать его с твоей дороги», — а сам пытливо на меня уставился.
Я сгоряча хотел было сказать: сживи его со свету, как тебе удобней, но нехорошо как-то на душе стало — точно холодная змея по сердцу проползла… Сволочь он… а пачкаться о него не хочу…
— Не надо, — говорю.
На этот раз Финк дал мне четвертную бутыль с водой и велел ею коров обрызгать. И опять денег не взял.
Обрызгал. Помогло. Зажили опять тихо, спокойно. И пошел я однажды (уже под осень было дело) в обход своего участка. Вдруг как начала у меня грудь болеть. Сначала помаленьку, а потом все больше и больше — хоть волком вой! Участок мой граничил со станционным поселком, а в нем врачебный пункт. Пошел к врачу. Тот стукал, стукал меня по грудной клетке, то здесь, то там послушает; порасспросил и говорит:
— Нет у вас, молодой человек, никакой болезни, а сердце ваше такое, что сам хотел бы иметь его, если бы можно обменяться, мое уже никуда не годится…
Хотел я его спросить: если так уж все у меня хорошо, то почему мне так плохо, да махнул рукой — что толку?
Иду по станционному поселку, ломаю голову — что предпринять? И тут навстречу мне Кристина, непутевая девка, слегка выпивши. Когда неженат был, у меня с нею… мм… дружеские отношения были. Впрочем, это к делу не относится…
И пристала ко мне Кристина: дай на бутылочку… Я говорю: денег у меня мало. А она: покажи кошелек, говорит, и руку мне в карман сует. Пришлось раскрыть кошелек, а в нем самая малость. И тут я соврал, что эти деньги мне на автобус, так как я сейчас еду по делам в Ригу (и как раз в это время рижский автобус подходит и останавливается). И тут я спохватился — отчего бы мне в самом деле не съездить к Финку посоветоваться? Может быть, опять…