Да, - согласилась Полина.
На самом деле она считала, что лист безвкусно ярок.
- Тебе нравится?
- В общем, да. Это тоже на тебя снизошло?
- Ну ты же видишь, что это не из пластилина.
Когда выключили лампы и Ульшин крепко заснул (намаялся бедный, таская камни, вечно какие-то фантазии, не может жить как все люди), она взяла птицу, листок и фонарик и отправилась искать яму.
Ямы были в каждом отделении тюрьмы - одно из самых необходимых приспособлений. Часто кого-нибудь казнили или пытали, иногда происходили дуэли, множество самоубийств каждый год, немного реже - убийства, частые болезни, от которых нет лекарств, несчастные случаи, старики - всем этим людям требовалась яма, чтобы умереть. Кроме того, в ямы бросали все старое и ненужное: старую мебель, портретики изменивших любимых, просто мусор. Поэтому ям было очень много, примрено одна яма на десять-пятнадцать камер. Некоторые ямы были оккупированы обществом спиритов. Спириты вызывали духов, а духи рассказывали, каково им там, в ямах, живется. Иногда духи предсказывали будущее и часто угадывали потому что будущее всегда однообразно.
Она нашла яму в четвертой по счету камере. Пол в камере был неровным, некоторые камни шатались, казалось, что вот-вот провалишься - множество пней в этом секторе окончательно расшатали фундамент. Еще несколько таких и мы получим дыру в полу, а потом и стены рухнут. Ульшин и вправду преступник, если занимается этим. Нет, он не преступник, он сумасшедший он такое говорил сегодня - о том, что всякие штучки спускаются к нему с неба. А те, которые он делает сам, без помощи неба - те ненастоящие. Он сумасшедший. Но его можно вылечить. Например, покой, долгий отдых, никакого пластилина, никаких разговорв об этом и, конечно, успокоительное, успокоительное, успокоительное. Все будет хорошо, мой милый Ульшин. Кто же тебя спасет, если не я?
Яма была сделана очень удобной: с одной стороны невысокий каменный парапет и резкий обрыв, с другой стороны плавный гладкий спуск. Кому что нравится. Что бы выбрасывать мебель, лучше обрыв, а самоубийцы любят постепенность почему-то.
Она протянула руку над ямой и выпустила из пальцев зеленый листок. Листок выпорхнул и стал опускаться медленно и неровно, будто толчками, потом прилип к стенке ямы и соскользнул. Вот его уже нет. Осталась птица. Она бросила птицу в яму, но птица затрепетала крыльями,громко стуча ими под грудью, и взлетела, села рядом на парапет. Полина попробовала ещё раз, но снова не вышло. Птицу было невозможно убить. Как-то раз Ульшин говорил ей об этом: "настоящее искусство нельзя убить". Да, именно так он и говорил. Значит это было не просто фокусничанье словами. Или я тоже схожу с ума?
Она оставила птицу у ямы и вернулась к Ульшину. Разбудила, поворочалась в вялом экстазе и заснула первой.
6.
На следующий день, когда Полина ушла за едой, Ульшин решил обследовать галерею дальше. Широкая галерея со многими боковыми камерами, большими и малыми, очень пыльными обычно, неуловимо поворачивала каждые сто шагов и через время Ульшин не видел ничего, кроме грубых каменных стен впереди и таких же сзади. Здесь и там встречались пни - это была та самая длинная галерея пней, которая казалось ему загадочной когда-то, в другой жизни, которая часто снилась ему раньше. Сейчас о той жизни он почти забыл.
Он слышал звуки,настолько неотчетливые, что сомневался в том, что действительно слышит их. Бывает, что в полной тишине принимаешь собственное дыхание или шелестение бумажки в кармане за громкие знаки близкого чужака. Тишина вообще многое меняет. Например, сейчас ему казалось, что Полина просто грубое и сластолюбивое животное и предаст его при первой возможности, или просто от скуки. Когда он увидит Полину ему будет стыдно этих своих мыслей. Но тишина слишком многое меняет.
Он услышал отчетливый стук. Кто-то ударил в стену с той стороны. За стеной кто-то был. Ульшин пошел быстрее. Потом побежал.
Остановившись, он заметил, что тишина исчезла. Галерея превратилась в обыкновенный коридор, очень знакомый. За ближайшим поворотом слышались два голоса, ласкающих друг друга. Ульшин дошел до поворота и увидел полногубую старушку с молодым любовником: старушка обвивалась и смотрела змеиным взглядом, любовник дополнял картину.
- Фу! - сказала старушка и ушла. Любовник последовал с покорностью, как старая кобылка.
Старушка положила руку любовнику на шею и стала ласкать. Любовник не отвечал.
- Я тебе не нравлюсь? - спросила она тем тоном, которым спрашивают "не отдадите ли кошелек?", а нож, для верности, приставлен к горлу.
- Нравишься, - сказал любовник уныло.
- Всегда тебя нужно об этом спрашивать. А я о тебе все время думаю. Приготовила тебе сюрприз, смотри.
- Что это?
- Документ. Теперь ты прописан в моей камере. Твоя ведь была такая маленькая. Теперь доволен?
- Это большая неожиданность, - сказал любовник. - Давай где-нибудь сядем.
Они вошли в ближайшую камеру с ямой и сели на каменный парапет. Любовник обнял старушку за талию и положил вторую руку ей на грудь. Старушка замурлыкала. Он убрал руку и толкнул старушку назад. Она перевернулась, задирая платья, и повалилась в яму. Падая, она успела схватиться за рубашку любовника. Она кричала о том, что отдаст все, о том, что все простит, о том, что позволит приводить молодых, о том, что не хочет умирать, о том, что у неё спрятан мешок с деньгами, о том, что документ о прописке фальшивый (последнее и предпоследнее - явная ложь) и о другом на ту же тему. Но дело было сделано. Ее пальцы разжались и она успела произнести напоследок довольно длинное словосочетание, которое любовник вполне заслужил.
Он отряхнулся и поднял драгоценный документ, чтобы прочитать его ещё раз.
- Извините, я кажется помешал, - сказал Ульшин.
- Убийца, убийца! - закричал любовник, - о моя бедная маленькая Миленочка, он убил тебя!!! Изверг! Помогите кто-нибудь!!!
Ульшин бросился бежать, но выбрал не то направление. Выбегая из камеры с ямой, он получил удар булыжником в шею и едва не свалился с ног.
Он бежал, стараясь не двигать шеей. Ничего страшного, уверял он себя, ничего с твоей шеей не случилось. По правой руке забегали мурашки. Он попробовал поднять руку к глазам, но ниже локтя рука онемела. Онемение поднималось выше. Левая рука тоже была вся в мелких иголочках, но пока слушалась. Все камеры на пути были знакомы. Значит, галерея делала полный круг и возвращалась в жилой сектор. Вон там родная камера. Там наверняка засада.
Ноги двигались со странной легкостью, будто во сне. И, будто во сне, он почти не двигался. Дверь приближалась медленно, слишком медленно. Вот она совсем рядом. Ну и что, что там засада?
Он открыл дверь, почти падая, но не упал от удивления. На нарах сидели две старшеклассницы, совсем голые (ух ты, в самом пике вегетации), и жевали хлеб. Рядом лежала колода карт.
- Наконец-то, милый, - проговорили они в унисон. - Мы тебя заждались.
Он сел на нары.
- Почему вы не одеты? - спросил он.
- Мы играли с Прокрустом на раздевание, а он все время выигрывает. Помоему, у него невозможно выиграть вообще, - сказала одна.
- Почему его здесь нет?
- Ушел за ножницами и щипцами.
- Понятно, - сказал Ульшин, - вы договорились играть до обеда. И никто не может выйти из игры, пока не прозвонят обед. Так?
Прокруст делал это не в первый раз. Большой мастер играть в карты и выдумывать развлечения, лишенный любимой профессии: вытягивать и разрезать, он со скуки зазывал незнакомцев и начинал играть на раздевание, договорившись на несколько часов игры. Когда незнакомец оставался совершенно гол, Прокруст доставал ножницы и щипцы и продолжал играть. Вначале он вырывал ногти, потом начинал срезать куски кожи (продолжая раздевание таким образом), потом выбрасывал оставшееся в яму. В молодости он был одним из солдатов Гамби, но был исключен за несколько слишком зверских разбоев. В Гамби он служил батальонным Прокрустом: клал всех новичков на ложе, отрезал им лишнее или вытягивал недостающее. Процедура называлась "прокрустинация". Так как все солдаты должны быть одинаковы ( если вдуматься хорошенько, то грандиозная глупость даже в настоящем мире), то следующим этапом была шлифовка лиц. Лица сошлифовывались наждаком до полного отсутствия черт. После этого будущие солдаты Гамби оскоплялись и были пригодны для военных упражнений.
- Возьмите все, что есть в чемоданах, - сказал Ульшин, - и наденьте на себя. Вы теперь мои женщины и будете слушаться только меня.
Школьницы оделись, доели корки хлеба, и стали играть в карты вдвоем, от скуки.
Прокруст возвращался с инструментом. Его душа цвела. К прелестям школьниц он был равнодушен (следстие прокрустинации, которую он провел на самом себе в бытность солдатом Гамби), но как они будут кричать! Давно не было такой удачи!
Прокруст был среднего роста, но очень силен. Лицом и сложением он походил на быка. Живого быка он однажды видел: в верхнем ярусе, где жили солдаты Гамби и воевали друг с другом, чтобы не потерять выучки. Там росли деревья, травы, цветы; водились собаки, лошади и быки. Все это было государственной тайной. Рассказать об этом на нижнем ярусе означало смертную казнь.
Он вошел в камеру и увидел школьниц одетыми. Рядом с ними сидел Ульшин.
- Это мои женщины, - сказал Ульшин, - я буду играть вместо них.
- У тебя сломана шея, - сказал Прокруст с профессиональной уверенностью (немало сломал в свое время), - сломана шея, ты долго не протянешь. Но если хочешь, сдавай.
- Доверяю тебе.
- За что такое доверие? - Прокруст улыбнулся почти доброй улыбкой.