Волосатик не обратил внимания ни на слова, ни на слезы.
- Вас зовут Ульшин и вы обвиняетесь в попытке свержения существующего строя. Только учитывая ваши большие заслуги и огромную популярность в народе, вы приговариваетесь не с смертной казни, а к битью палками. Битье состоится завтра, в четыре в центральной пыточной, прошу быть точным и не опаздывать.
- Что я сделал?
- Вы интересовались преступной скульптурой Шао Цы, корни которой расшатали часть фундамента. Это государственное преступление. Вход в музей вам отныне запрещен.
Он зашел к Полине. Полина грела чай и улыбалась своим тайным мыслям, как заговорщица.
- Ты знаешь? - спросил он.
- Знаю. Все знают. Мне дали билет бесплатно, как твоей знакомой.
- Тогда чему ты улыбаешься?
- Ничего не будет. Мы с тобой убежим.
- Куда?
- Говорят, есть много камер, где никто не живет. Я буду носить тебе еду.
Битье палками в восьми случаях из десяти заканчивалось смертью и тело выбрасывали в черную трубу. Тот, кто оставался жив, становился инвалидом со сломанными коленями, руками, и обязательным повреждением позвоночника.
- Ты этого хочешь? - спросила Полина.
- Нет. - Он вспомнил дальнюю галерею. - Я знаю, куда я хочу идти. Но больше всего я хочу сбежать отсюда.
- И не думай, - ответила Полина. - Думаешь, мне в этом сне нравится? Будешь лежать на диванчике, а меня оставишь здесь? Будешь смотреть на банку с пивом? Да я тебе глаза выцарапаю.
Последние слова она произнесла нечетко, потому что втягивала чай с ложечки.
4.
У входа в музей стоял наблюдатель. Полина подошла и заговорила с ним. Наблюдатель оказался отзывчивым и пустил в ход руки. Как быстро, подумал Ульшин, а ведь Полина совсем не хороша.
Он сдвинул набок берет и прошел мимо наблюдателя. Был вечер и в музее никого не оставалось, кроме двух глухонемых. Их Ульшин не боялся, потому что они не смогут рассказать.
- А вот и сможем! - сказали они и высунули языки.
Ульшин не обратил внимания. Глухонемые плескались водой из фонтанчика. В кармане Ульшина было несколько плиток пластилина, завернутых в фольгу. Служители уже сменились, не оставалось никого из утренних, помнивших Ульшина.
Пройдя в галерею с пнем, он подождал Полину. Еще раз убедился в том, что пень сделан не из пластилина - у него была структура, которой мягкий материал лишен.
- Договорилась встретиться завтра на твоей экзекуции, - сказала Полина, - даже подарила ему билет. Хороший парень, любит свою работу.
- Тогда не нужно было идти со мной, - сказал Ульшин грубо.
Полина обиделась и показала несколько жестов глухонемых.
Они поднялись по ступенькам и свернули за угол. Здесь галерея становилась шире и выше. Здесь и там из пола торчали ровно срезанные пни. Среди них не было одинаковых. Ульшин узнал коридор, регулярно снившийся ему раньше.
- Что это такое? - спросила Полина о пнях.
- Остатки великого искусства. Меня приговорили за то, что я интересовался ими.
- К счастью, - сказала Полина, - меня они не интересуют. Такая гадость!
- Они расшатывают камни, - сказал Ульшин.
- Это опасно.
- Но мы ведь живем в тюрьме, подумай об этом.
- Все живут в тюрьме, только тебе чего-то не хватает. А вдруг камни выпадут?
- Я думаю, - сказал Ульшин, что древние мастера к этому и стремились. Что-то должно быть за камнями. Что-то очень цветное. То, что я видел в снах.
Они шли по большим неровным камням и камни шевелились под ногами.
- Я боюсь, - сказала Полина, - у меня все шатается под ногами. Я дальше не пойду.
Она села на пол.
- Тогда дальше я пойду сам.
- Ты изверг, - сказала Полина, вставая.
Галерея была очень длинной, казалось, ей не будет конца. Пни встречались все гуще, на некоторых были странные ответвления, неаккуратно срезанные или сломанные. Ульшин отломил тонкую полоску и рассматривал её в тусклом свете. Полина молчала, ожидая. В тишине они услышали человеческий голос. Голос напевал.
Здесь галерея разделялась на три рукава, обозначенных на стене рукописными стрелками. Одна из стрелок была намалевана жирнее. Они заглянули в этот коридор.
Воздух был свежее, чуть-чуть тянул сквозняк и нес смесь запахов: винные пары, горелая резина, запах пластилина - чуть потише, запах косметики - совсем тихо, шепотом; освещенное сзади и сбоку возвышалось настоящее дерево, такое же как у Шао Цы и в то же время немного другое (Ульшин вспомнил, что не было двух одинаковых пеньков). Рядом с деревом поднималась его маленькая и простенькая копия из пластилина. Возле дерева стоял мужчина спиной к ним.
Мужчина обернулся и Полина вскрикнула, вцепившись в руку: во рту незнакомца были два больших клыка.
Рудой обернулся и оскалил зубы: из-за поворота вышли двое. Мужчина был худ и небрит, в сером берете и обыкновенном халате заключенных; на ногах пластиковые туфли с резиновой подошвой. Женщина в вязаном платье до пят; с большой грудью; вся в веснушках. Испугана. Первые люди за два года.
- Подойдите ближе. Еще ближе, - сказал Рудой.
Он расставил руки будто бы для обьятий.
Он был маленького роста и очень худ - отчасти из-за того что мало ел, отчасти из-за того, что много пил. Из-за первого и второго он давно уже не был человеком - а лишь оболочкой человека, как надувной шарик, из которого вышел весь воздух. Если бы можно было расправить его морщины, Рудой оказался бы вдвое больше по обьему и втрое по весу. У него выпали зубы, все, кроме двух больших клыков. Клыки оставались белыми как в детстве. Рудой часто задумывался о причине этого и смотрелся в зеркальце с мутными серебрянными волдырями - и находил, что очень похож на вампира.
Двое приблизились. Испуганная женщина держалась сзади, касаясь локтя мужчины и находя в этом успокоение.
- Меня зовут Ульшин, - сказал мужчина.