Тристан удержал ее взгляд и откинул покрывало. В глазах Пруденс он нашел такое понимание, такую глубину, какой никак не ожидал увидеть, и ощутил прилив тепла - как в ту весну, много лет назад, когда их впервые нестерпимо потянуло друг к другу. Честность и серьезность ее глаз была единственной истинно достойной вещью в его жизни.
Пруденс повернула лицо к огню и закрыла глаза.
Он смочил кончики пальцев остатками портвейна и легко прикоснулся к ее соску, ощутив, как напряглась грудь Пруденс. Так было в юности, в ту ночь, когда он лишился девственности, и Тристан ощутил желание, которое уже давно его не посещало.
Кожа ее груди уже не была такой гладкой и эластичной, как много лет назад, когда он прикоснулся к ней в первый раз. Он закрыл глаза и вспомнил, как, горя от нетерпения, впервые увидел ее грудь и как его охватило возбуждение, когда он дотронулся дрожащими пальцами до ее тела. Тристан коснулся губами соска, слизнул капельку портвейна. Затем сорвал покрывало и сбросил его на пол.
Пруденс приподняла колени и начала развязывать ночную рубашку.
- Почему ты не хочешь рассказать, что тебя действительно тревожит, Тристан?
Его губы выпустили сосок и начали медленно спускаться вниз.
- Почему ты думаешь, что я встревожен?
Она решительно оттолкнула его и села, закрыв грудь подушкой. В ее глазах появился гнев.
- Я всегда считала тебя своим другом.
Резкость ее слов удивила Тристана. Возбуждение пропало.
- Конечно, ты мой друг, - удивленно произнес он.
- Тогда перестань играть со мной в прятки. Я слишком стара для подобной чепухи. И всегда знаю, когда тебя что-то тревожит, - я разбираюсь в твоих настроениях лучше тебя самого. Обычно ты рассказываешь мне обо всем. Зачем же сегодня разыгрывать скромника?
Тристан вздохнул: она его поймала. Он испытывал грусть. Отвратительно, когда видишь, как женщина, которую любил и с которой множество раз делил постель, начинает становиться похожей на твою мать. Жуткое напоминание о том, к чему в конце концов приводит старение, заставляло думать о потере, в возможность которой он не хотел верить.
А еще он мучительно боролся с воспоминаниями о Рапсодии.
Тристан не мог забыть ее с того самого момента, как она покинула его замок. Более того, мысль о Рапсодии, которая по собственной воле помогала полководцу болгов, заставляла его кровь кипеть. Когда он представлял себе Рапсодию в объятиях полукровки, в нем вспыхивала совершенно необъяснимая ярость - а ведь он провел в ее обществе совсем мало времени и не должен был даже помнить ее имя.
Он взглянул на Пруденс и улыбнулся, заметив, как пристально она на него смотрит.
- Хорошо, - со вздохом проговорил он. - Я расскажу тебе, если моя история не помешает нам заняться любовью. Мадлен скоро будет здесь, и я хочу максимально использовать оставшееся в нашем распоряжении время.
Пруденс радостно улыбнулась:
- Как пожелаете, ваше высочество!
Тристан смотрел в потолок, дожидаясь, пока ее руки и его скрытые мысли помогут ему вновь ощутить желание.
- Ты знаешь земли, которыми когда-то управляли намерьены? Канриф?
- Смутно, - ответила Пруденс, продолжая гладить его тело. - Где-то в горах, на востоке?
- Да, правильно. Вот уже четыреста лет там живут фирболги.
Пруденс провела ладонью по рубашке, скрывающей грудь Тристана, потом ее пальцы сжали его плечи.
- А кто такие фирболги? Тристан рассмеялся:
- Не кто, а что... Они - чудовища, человекообразные существа, которые питаются крысами и друг другом. А также людьми, если тех удается поймать.
Пруденс сделала вид, что ей ужасно страшно, и стянула с него рубашку. Отсветы пламени заплясали на его мускулистых руках и плечах. Он совсем не изменился с их первой ночи.
- Звучит ужасно.
- Они такие и есть, уж поверь мне. Каждый год я пытаюсь покончить с ними. Армия находит мародеров-фирболгов в окрестностях Бет-Корбэра. Приближается время, когда мне пора встать во главе своих войск.
Пруденс поставила ступни обеих ног ему на грудь. Потом мягко столкнула его с постели, в результате чего он оказался на коленях на полу.
- Получается, что ты делаешь это каждый год в течение последних десяти...
- Почти двадцати лет. Раньше этим занимался отец.
- Хорошо, двадцати. Если все эти годы ты отправлялся в поход, почему так тревожишься сейчас?
Тристан взял ее за ноги, опрокинул на спину и со смехом потащил к краю кровати. Потом раздвинул ее колени и наклонился вперед.
- Похоже, у них появился новый полководец. Однако я не очень понимаю, что это может изменить. Недавно он прислал эмиссара - женщину, которая в чрезвычайно резкой форме сообщила мне, что они окажут сопротивление, если мы не откажемся от многовековой традиции "Весенней чистки".
- Так ты называешь ежегодную операцию по уничтожению мародеров возле Бет-Корбэра?
- Да. - Тристан водил руками по животу и талии Пруденс, пока ладони не добрались до груди.
Он закрыл глаза и представил себе ее прежнюю грудь - маленькую и упругую, золотой кулон, танцующий между ними, стройную талию... Он ощутил волну желания и склонился над постелью.
Пруденс изогнулась и обхватила ногами его бедра.
- Так в чем же проблема? Если они хотят, чтобы солдаты больше не приходили, им достаточно прекратить грабить окраины Бет-Корбэра, верно?
- Верно.
- Ты так и сказал эмиссару?
- Да. Точнее, я отослал девушку обратно вместе с язвительным посланием ее повелителю. - Ладони Тристана вспотели, когда он вспомнил лицо Рапсодии, сияющие пряди волос, обрамлявших гладкую розовую кожу, и прекрасные зеленые глаза, потемневшие, когда она его выслушала.
Пруденс взяла его руку и положила между своих бедер.
- Тогда что тебя тревожит, Тристан?
Он вспомнил великолепные ноги Рапсодии. Он вспомнил, как она их скрестила, и его дыхание участилось. Его окатила волна жара; рука, ласкающая тело Пруденс, задрожала, и его затопило чувство вины.
- Я не верю полководцу фирболгов. Мне кажется, он планирует напасть на нас в этом году. Ведь теперь - если верить слухам - болги объединились.
Пруденс приподнялась, чтобы встретить Тристана, влажная от пота грудь прижалась к нему, руки обхватили плечи. Целую жизнь она практиковалась в искусстве угождать Тристану в постели и теперь повторяла движения почти автоматически. Но сегодня все было иначе - Пруденс ощущала какое-то напряжение, словно он стал жертвой темной страсти, готовой выплеснуться наружу.