— Впрочем — продолжил Новиков — это неудивительно. Сам предмет разговора очень темный, он вне науки. Вот попробуйте дать определение: что такое «бог»?
— Ну… — замялся Клигин — Это… это высшее существо… всесильное и доброе… Оно правит историей и природой.
— Если оно всесильное и доброе — хитро улыбнулся Новиков — то почему вокруг творится столько зла? Мы же видим его повсюду! Одно из двух: либо со злом бог справиться не способен, значит он не всесилен. Либо он не желает покончить со злом, а значит — он не благ.
Воцарилось молчание. Существование зла как-то не вписывалось в версию о всемогущем и добром правителе Вселенной…
Чеpез полминуты Клигин, поняв что терпит провал, бросился в контратаку:
— И все же, молодой человек, вы не доказали правоту атеистов. Из ваших реплик следует одно — претензии церковников на истину имеют шаткие основания. Но это еще не значит, что у вас основа прочнее. Вы не доказали, что бога нет — и даже не брались это доказывать. Так что сойдемся на моей нынешней точке зрения: ни «да» ни «нет». — примирительно заметил Клигин. Однако в его умиротворенном тоне Новиков расслышал самоиронию. Студенту вдруг показалось, что Клигин лишь надел на себя маску, а сам на его стороне. Между тем, краевед продолжил: — Ведь нет никакой научной причины верить в атеизм …
«…Научная причина — в том, чтобы не выдумывать лишних гипотез. Ведь религия утверждает, что дважды два — не всегда четыре, а надо умножить результат еще на «божью волю»». Но главная причина быть атеистом — политическая! Ведь «божья воля» всегда совпадает с волей властей» — подумал Новиков, и оцепенел от ярости при одной мысли об угрозе духовного порабощения. Зрачки его расширились, лицо побелело, однако внешне он казался невозмутимым. — «Лучше умереть, чем позволить им решать, сколько будет дважды два! Потому что их поправки — всегда во вред народу, на пользу только грабителям и мучителям. Религия неразрывна со всем, что мы ненавидим и против чего мы боремся. Поэтому ни о какой терпимости к ней, ни о каком тепловатом агностицизме — речи быть не может! Воинствующий атеизм — вот что порвет духовные оковы, в которые нас хотят заковать!»
Размышляя так, Новиков сдержался и не произнес ни слова. Публика же, получив немалое удовльствие от диспута, громко аплодировала обоим участникам. Студент очнулся от минутного оцепенения, признательно кивнул залу и легким шагом сошел с трибуны.
Пока Новиков дискутировал с Клигиным, музыкант Зернов успел пошептаться с очень многими из присутствующих. Он снисходительно приветствовал даже прыщавого Тумачева — студента с репутацией доносчика, а его соседу шепотом рассказал о выходе своего нового диска. Перебрался в другой ряд, перекинулся парой фраз с Истоминой. Раздал контрамарки четырем поклонницам…
Уделяя равное время каждому из членов клуба «Социум», Зернов создавал впечатление, что одинаково дружен со всеми. Так, «пряча лист в лесу», он скрывал своих кандидатов средь толпы случайных знакомых. Согласившись помогать подполью, все они становились осторожны и сдержаны. Художник Юрлов знал Юлию Истомину и по клубу «Социум», и по салону «Кентавр», не подозревая о ее согласии работать на подполье. Ему и в голову бы не пришло заговорить с ней о политике, выдать себя. По тем же причинам, не желая раскрыться, избегала таких разговоров и сама Истомина. Она знала Юрлова лишь как художника, но не как революционера. Прийти на явку им тоже предстояло поодиночке, в разное время.
Подсев к художнику, Зернов прошептал:
— Ну, все по плану. Добро. Завтра в десять утра пойдешь к реке… У заброшенного мола сидит старик в соломенной шляпе, ловит рыбу. Ты ему скажешь: «Что, отец, много ли окуньков поймал?», он тебе — «Да разве это клев. На три окунька семь лягушек». После этого он тебе даст адрес, и пойдешь туда на собеседование…
— А ты разве адреса не знаешь? — меланхолично шепнул Юрлов — А что за старик?
— Ни адреса, ни старика не знаю — искренне ответил Зернов. Действительно, музыкант не знал адреса квартиры Чершевского. Не знал он и фамилии старика-рыболова, отправленного на берег Арсением Рытиком.
«Что ж» — подумал музыкант — «Истомина и Юрлов предупреждены. Первую я отправил на берег к двенадцати, второй придет туда на два часа раньше. Встреча со стариком займет пару минут, после чего каждый из них немедленно уйдет оттуда. Так что столкнуться друг с другом им не придется… Чудесно. Теперь на очереди Новиков. Ему я назначу на 14–00. Кажется, он уже закончил доклад… ».
Аплодисменты публики смолкли, Новиков спустился с трибуны в зал. Однако Зернов не пытался подойти к нему. Лишь после прений, когда собравшиеся стали расходиться, Зернов и Новиков несколько замешкались. Они встретились в пустом коридоре первого этажа. Новиков, как и все кандидаты на роль подпольщиков, стал сдержан и осторожен в контактах. Он затаился, прекратил с приятелями разговоры по душам, и ждал сигнала к действию. Однако избиение на митинге его соседа, студента Батурониса, не оставило Новикова равнодушным — он горел желанием рассказать об этом Зернову, чтобы тот попытался установить с избитым парнем контакт, привлечь к революционной работе. Сам же Артур не имел права посвящать в тайну подполья своих знакомых.
— Привет, Артур — негромко сказал Зернов — Хороший доклад. Ты замечательно подготовился.
— Спасибо, Артем — столь же тихо ответил Новиков.
Они перешли в темную нишу, где стояла кадка с пальмой. Тут Зернов поощрительно улыбнулся студенту и произнес:
— Мне кажется, доклад звучал весьма радикально. Не рискованно ли это?
— Ну, не могу же я из всем известного атеиста в одночасье стать верующим — улыбнулся в ответ Новиков — Такой перелом никого бы не убедил, и привлек бы внимание РСБ к моей персоне. До знакомства с вами я частенько говорил ребятам о своих атеистических взглядах. Пока все вписывается в привычный имидж.
— Верно, резких переломов в поведении не надо. Оставайся самим собой, раскрывайся с привычной им стороны. Здесь ты прав. Оплошность я вижу в другом — Зернов прикусил губу — Ты сказал одну фразу… «те, кто использует религиозный миф для политического господства — жулики и негодяи», так кажется? Эта фраза могла бы насторожить стукачей, будь они внимательнее и чуть умнее.
— Ну, мы ведь их вычислили. Мы с вами их обсуждали… Это двоечники, дубы. Ничего не читают, политически безграмотны.
— Так-то оно так… Все же не стоит недооценивать противника. В следующий раз на философских дискуссиях — ни слова о политике. Категорически. И еще совет: не стоит спорить так эмоционально…. На полтона ниже. Впрочем, совет пропадет зря. Уж такой у тебя характер. Горячий, ничего не попишешь.
— Сам не рад — улыбнулся Новиков — А насчет политических реплик в докладах… Тут вы правы. Буду избегать их. Конечно, от этого пострадает моя аргументация…
— Но зато выиграет наша безопасность! — негромко рассмеялся Зернов.
— Артем, я хотел вам рассказать… Это важно… Про одного парня с нашего двора.
— Что за парень?
— Студент юридического. Зовут его Янек Батуронис. Он отправился на недавний митинг, и там его избили полицаи. Об этом он в подробностях рассказывал, сидя во дворе и охая от боли. У парня были иллюзии… Но, похоже, это избиение пошатнуло его пацифизм. Неплохо бы проверить, что он собой представляет. Может быть, вам стоит привлечь его?
— А ты его не пытался агитировать?
— О, нет… Ну, посочувствовал. Обратил его внимание на исторические параллели… Но о подполье, конечно, ни слова.
— Будь осторожен. Кто еще слушал его рассказ?
— Дворовая компания. Хулиган Ловкачин, еще группа пацанов… Они потом разошлись, и не слышали как я говорил с пострадавшим.
— Хм… Янек Батуронис, студент юридического… С вашего двора, значит? Ну, запомню… Сейчас за ним могут следить, а после задержания у него начнутся неприятности. Это уж как пить дать. Выдержит ли он такое давление? В любом случае, надо повременить. Сейчас РСБ за ним наблюдает плотно. Я подумаю. Ты, главное, молчи. Его привлечение — это теперь моя забота. Может ничего и не выйдет.
— А если выйдет, мне об этом знать ни к чему, да? — на лице студента отразилось понимание.
— Молодец, Артур. — Зернов ободряюще кивнул — Ты понял саму суть конспирации. Каждый знает лишь свой участок и говорит лишь о том, что нужно для дела… Ну, а теперь о главном. Завтра, в два часа дня…
Указав Новикову явку на берегу реки и назвав ему пароль, Зернов попрощался с Артуром. В темный и пустой вестибюль он спустился уже после того, как студент покинул здание университета. Музыкант вышел на вечерние улицы и зашагал к остановке. «Надо вернуться домой вовремя, лечь пораньше.» — подумал он — «Завтра ведь придется колесить по городу. С утра до вечера, из конца в конец».
В этот вечер подполковник Доброумов, как всегда, задержался на работе — в закрытом НИИ компьютерных исследований. Он чувствовал раздражение, мешавшее сосредоточиться. В таких случаях Никита старался понять причины досады. Предстояло вытащить их из подсознания, чтобы устранить. Вроде бы день прошел удачно — кибернетики-монтажники в белых пылезащитных скафандрах корпели над микросхемами, а перед обедом даже ознакомили Никиту с очередной своей удачей. Правда, их успех относился не к проекту «Нанотех-Анпасс», а был куда прозаичнее: завершена работа над новой миниатюрной системой подслушки. Вообще-то, тема подслушивающих устройств была разработана досконально. Казалось, что изобрести здесь нечто новое уже невозможно. РСБ располагала приборами, способными подслушать разговор в помещении, используя как мембрану его оконное стекло — для этого было достаточно направить на стекло маломощный лазерный луч. Также можно было принимать сигналы от «жучка», вмонтированного в окно, встроенного в телефонную сеть или выключатель освещения. Существовали системы считывания данных с экранов работающих компьютеров, использовались микрофоны узконаправленного действия, и так далее, в тысячах вариаций. Особенность нового «жучка» была в лишь том, что все его детали состояли из токопроводящей керамики. Поэтому данный «жучок» не определялся металлодетектором. Это усложняло его поиск и обнаружение контрразведкой противника. Способ передачи подслушанной информации тоже был таким, что обнаружить ее источник было крайне сложно. Это достигалось накоплением информации в подслушке, с последующим ее шифрованием и моментальной выдачей в эфир.
Сейчас Доброумов вертел в руках сигнальный образец нового «жучка», закамуфлированный под авторучку. Рядом лежали миниатюрные наушники для приема данных, со встроенным блоком расшифровки.
«Нет» — подумал Никита — «В профессиональной сфере у нас все идет нормально. Но что же так раздражает меня? Что?» Наконец, он вспомнил. Перед глазами встало объявление, виденное в центральном офисе РСБ:
17 АВГУТСА В 18–00 В АКТОВОМ ЗАЛЕ СОСТОИТСЯ ЛЕКЦИЯ: «ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРАЙНИЗМ И МЕЖДУГОРОДНЫЙ УЖАСИЗМ — ГЛАВНЫЕ УГРОЗЫ БЕЗОПАСНОСТИ РАБСИИ.» ЯВКА ВСЕХ СОТРУДНИКОВ СТРОГО ОБЯЗАТЕЛЬНА.
Поняв причину досады, Никита Доброумов хмыкнул.
«Вот черт!» — подумал он — «Делать мне нечего, как транжирить время на этом бессмысленном сборище. Я еще понимаю, когда пропагандистскую лапшу вешают на уши населению… Нас-то зачем агитировать? Очевидно, политотдел хочет показать, что не зря проедает свой хлеб.» Доброумов по старой привычке назвал «политотделом» службу, занимавшуюся агитацией, хотя сейчас она звалась иначе. Официально считалось, что РСБ свободна от какой-либо идеологии.
«Хорошенькое дело» — улыбнулся Доброумов — «Разве патриотизм — это не идеология? И разве от нас его не требуют? А в последнее время и рабославная религиозность тоже стала хорошим тоном. Можно подумать, религия — это не идеология, не мировоззрение… Да о какой «деидеологизации» речь? Фактически ее никогда и не было, а сейчас Медвежутин уже заявляет открыто о том, что его «национальная идея» должна господствовать в государстве. Что ж это — снова к тоталитаризму? Опять нас отвлекают от работы эти болтуны! Ладно, пойду — попробуй не пойди… А вот пусть бы они заняли мое место в лаборатории по расшифровке «Нанотеха» — посмотрел бы я на них… Да и тема лекции меня достала! Словечки «КРАЙНИЗМ» и «УЖАСИЗМ» не сходят с телеэкранов. Еще и на работе об этом слушай! А ведь это, если вдуматься, фантомы. Какие-то химеры, смесь бульдога с носорогом. Ну, что такое «крайнизм»? Кто определяет, где середина, а где край? Государство? Так бы и сказали: все, что не нравится Медвежутину, и есть крайнизм! Ведь фактически это так. А когда Медвежутин бомбит соседние страны — это крайнизм, интересно? По-моему, это не только «крайнизм», но и самый настоящий «ужасизм». Глупые словечки…»
Доброумов почему-то вспомнил, как один из монтажников рассказывал ему об изобретении новой амальгамы — сплава разнородных металлов.
«— Амальгама! Именно так. Cлова «крайнизм» и «ужасизм» — это пример амальгамы в политике. Такие политические сплавы обожал диктатор Юзеф Слатин. Он мешал в одну кучу всех своих противников — и революционеров во главе с Доброцким, и контрреволюционеров, и просто уголовников. И левых, и правых… Также и тут.» — с неудовольствием подумал Никита — «Смешали в одну кучу и вахасламских боевиков, которые убивают детей — и Союз Повстанцев, который мстит чиновникам. Среди убитых повстанцами попадались исключительные негодяи, которым я руки бы не подал… Повстанцы мстят за дело, что скрывать! А их приравняли и к вахасламским боевикам, и к фашистам. Бред! Фашисты борются за ту же же «национальную идею», что и верховник. Просто они чуть решительнее. Если такие разные группы обозначают одним словом «крайнизм» — значит это слово бессмысленно. Обвинения в «ужасизме» и того лицемерней. Любой политик использует методы устрашения и убийства, а верховник Медвежутин куда чаще остальных. У него возможностей больше. Я догадываюсь, что именно по его приказу устроили поджоги в Моксве… И такие вот люди «осуждают» ужасизм!
Никита включил электрическую кофеварку, и вновь погрузился в раздумье.
«— А разве полиция на улицах не устроила «ужасизм», не запугала население? Будь это не полицаи, а обычные грабители — удалось бы им так легко шарить по чужим карманам? Но им помогает полицейская форма, всеобщий страх перед государством. Разве это не «ужасизм»? А недавнее убийство старика на выборах — не «ужасизм»? Выходит, не в том дело, что верховник против насилия. Он хочет сделать насилие своей монополией, вот и все. Устрашая и убивая врагов, он любые попытки сопротивления объявляет «ужасизмом». Но какое моральное право он имеет на монополию насилия? Разве он избран народом? Нет, всем известно, что выборы — это фарс. Разве его идея верна? Нет, она бредова! Опираетеся, видишь ли, на «рабсийские традиции»… Традиции бывают разными! От некоторых надо избавляться. А он взял худшие из них — традиции бессловесного рабства, бесправия, нищеты и невежества. Средневековье какое-то. И они еще будут меня учить…»
Если бы коллеги Доброумова узнали, о чем думает подполковник, его моментально выгнали бы из РСБ, лишили всех званий и установили бы за ним постоянную слежку. Но живя в атмосфере проверок и провокаций, Доброумов научился скрывать свои мысли. Он пришел в РСБ еще в те годы, когда революционные и гуманистические ценности были в почете, хоть их часто и подавали в упрощенном, искаженном виде. Впрочем, обществознание не было стихией Доброумова. Все эти годы он был занят чистой наукой. К политическому сыску Никита имел косвенное отношение. Вертя в руках новую подслушку, он предпочитал не задумываться о том, против кого ее будут использовать. Решение инженерных задач увлекало его всецело. Ради этой работы он пожертвал даже семьей — жена Катя оставила его, не стерпев ночных отлучек. Формально Доброумов с нею не развелся — в РСБ это не поощрялось. Однако жили они раздельно, квартиру разменяли.