— Именно так. Человек растет, испытывает удары судьбы… И вдруг понимает, что им с рождения управляют люди, которые ничуть не умнее и не лучше. Он чувствует себя вещью в их руках. Рабом. Они могут избить его дубинкой, посадить в тюрьму, отправить на войну, требуют повиновения нелогичным нормам и несправедливым законам. Видя это, человек пытается повлиять на политику. Но при такой попытке он обжигает себе руки — таков уж нынешний режим…
— А денежные проблемы? — спросил писатель, подпирая кулаком бороду — Ведь человек может внезапно разориться, лишиться квартиры или сбережений.
— Они тоже относятся к общественным. Не к природным же. — улыбнулся Рэд — Итак, думающий человек видит: ему угрожают природная и общественная стихия. Он понимает: окружающий мир опасен, полон страданий. Но выводы из этого можно сделать разные. И здесь уже проходит вторая грань, о которой мы говорили…
— Между бунтарем и приспособленцем, повстанцами и властями? — вспомнил писатель
— Да. Выбор таков: или ломать систему, или делать в ней карьеру. — голос подпольщика несколько замедлился, сказывалась усталость. — Задумавшись о мире, человек видит угрозу и хочет защититься. Многие выбирают такой вариант: приспособление к системе, успех внутри нее. Ведь богатство и власть — это надежная защита от бед, и природных и общественных. И вот человек пытается пробиться в верхние слои общества. Для этого он расталкивает локтями окружающих, конкурирует с ними. Вы ведь понимаете — чем выше уровень власти, тем меньше людей к нему допущены… Это как в лотерее — один выигрышный билет на миллион. А все равно находятся дураки, готовые играть в эту игру. Некоторые даже преступают закон, но ломать всю систему они не хотят… Отчего вы улыбаетесь?
— Слушая вас, я вспомнил одну фразу… Недавно прочел ее. «Вор уважает собственность. Он хочет ее присвоить, чтобы уважать еще сильнее.»[13]
Рэд рассмеялся:
— Да, об этом я и говорю. Преступники тоже ищут успех внутри системы. Они играют в ту же лотерею, хоть и жульничают…
— В этой лотерее самые большие шансы у выходцев из богатых семей, не так ли? У них ведь начальные условия лучше.
— Вы правы. Но многие бедняки тоже верят в свой успех, с увлечением борются за него. И не замечают, что сама лотерея нечестная. Правила в ней рассчитаны на их поражение. Это похоже на игровые автоматы: обогащается только их владелец, а не игроки. В конце концов, часть людей понимает — правила шулерские. Лотерея без выигрыша!
— И они восстают против нее? Это и есть второй вариант?
— Верно. Человек бунтует. Он не желает быть марионеткой, он рубит ниточки, за которые дергают правители, управляя им.
Чершевский пытливо оглядел собеседника. Пухлая рука писателя переместилась вверх, от бороды — к бугристому лбу. Николай запоминал манеру подпольщика говорить, улыбаться, жестикулировать. Эти наблюдения могли пригодиться при написании новой книги. Наконец, он спросил:
— Что же это за ниточки?
— Покорность законам, патриотизм, религия… — несколько утомленно перечислил Рэд — Бунтующий человек порывает с этим. Непреклонно порывает!
— И тогда он приходит к вашим принципам?
— Приходит, даже без общения с кем-то из нас. Совершенно самостоятельно. Он делается непокорным. Он понимает, что законы не святы, их пишут правители в своих интересах. А когда им выгодно, сами нарушают свои законы. — при этих словах Рэд вспомнил горящее здание парламента, танковые залпы, трупы на площади, кровь на рукаве. Помрачнев, заключил: — Видя все это, человек делает вывод: свергнуть негодяев можно не по их законам, а только силой. Путем революции.
— А патриотизм вы тоже считаете ниточкой в руках властей?
— Конечно! От имени страны всегда говорят власти, верховник, чиновники. На патриотизм они ссылаются, чтобы им подчинялись. Понимая это, бунтующий человек становится космополитом. То есть он признает отечеством всю планету — а не клочок земли, огороженный пограничной проволокой. Пусть правители называют этот клочок «родиной», пусть от ее имени требуют покорности себе — мы плюем на их вранье. О патриотизме мы еще поговорим подробнее. Наши враги — власти и спецслужбы — уверены, что «служба Отечеству» оправдывает все их преступления.
— Еще бы! — энергично согласился писатель — По их мнению, патриотизм лежит в основе морали, поэтому ради него все позволено: убивать людей на войне, следить за гражданами, преследовать инакомыслящих. А космополиты в их глазах— это международный сброд аморальных авантюристов.
— Это лукавство, как вы понимаете. Жуликам куда проще прикрываться словами о «любви к Отечеству». — откликнулся Рэд. — А моральные ценности универсальны, они вне государств и наций. То есть мораль космополитична, одинакова в любой точке планеты, для всех стран и народов. В основе морали — не борьба стран, а борьба добра и зла, прогресса и реакции. Люди, кричащие о своем патриотизме, частенько тянули страну назад, и тем предавали ее. Это относится и к бородатым боярам времен Питера Великолепного, и к Белой Армаде, сражавшейся против революции на деньги иностранных империалистов. Если бы эти «патриоты» победили, то Рабсия уже тогда превратилась бы в колонию. А победа «антигосударственных» революционеров-космополитов сделала ее сверхдержавой. Это ли не загадка?
— Разгадка в том, что белые «патриоты» противились новшествам. — понимающе кивнул Чершевский — И этим тормозили развитие своей же страны, которую они якобы «любят». Революция выбросила их, и дела пошли лучше. А при Юзефе Слатине случилось наоборот. Революционеров-космополитов истребили чиновники, называвшие себя патриотами. Чем же это кончилось? Эти бюрократы продали и промотали революционное наследство. Развалили и разрушили все ценное, что принесла революция.
— А уж нынешний, рабсийский патриотизм — просто рычаг управления в руках негодяев, и больше ничего. — дополнил Рэд
Писатель вновь кивнул в знак понимания, и заметил:
— С религией тоже все ясно. Она учит повиновению властям. И потому бунтующий человек с ней тоже порывает.
— Такова логика бунта. Место религии занимает атеизм, воинствующий материализм.
— Понятно. — улыбнулся писатель — Как поется в песне, «нет тюрьмы страшнее, чем в голове.»[14] Человек разрушает эту тюрьму. И подчиняется властям уже не по убеждению, а только из чувства страха. Внешне он раб, но внутренне уже свободен!
— Человек вообще бунтует ради свободы. — задумчиво произнес Рэд — Социализм мы тоже понимаем как свободу: от нищеты, от безработицы, от безграмотности.
— Ну что ж, я понял как люди приходят к вам. — склонил голову писатель — Они бунтуют против того, что их угнетает и ущемляет. Но разве бунт — это какая-то глубокая философия?
— Вы правы — усмехнулся Рэд — Бунт не философия. Но даже к простому бунту не каждый склонен. Думающих людей мало, бунтующих — и того меньше. А ведь бунтом дело не ограничивается.
Чершевский слушал, приоткрыв рот.
— Я об этом и хотел спросить. Разрушение, ломка старого… Прекрасно. А что взамен? Как изменить мир?
— Чтобы изменить мир, надо его правильно понять. Наши рядовые активисты могут и не знать философии. Чаще всего ими руководит месть. Когда они вступают в организацию, мы не спрашиваем о философии. Только о готовности к борьбе. Им достаточно знать пять принципов: революция, космополитизм, атеизм, свобода, социализм. Начав с этого, они имеют возможность развиваться. — Рэд почесал подбородок, и досадливо качнул головой — К сожалению, многие из них довольствуются лозунгами. Не хотят учиться дальше. Другое дело мы — профессионалы революции. Мы просто обязаны знать философию, изучать ее, иметь стройное мировоззрение.
— Вы изучали философию? — оживился писатель, отняв руку ото лба — И какой вывод сделали? Как справиться с природными и общественными бедами?
— Мы считаем, что защититься от природных катастроф человек может, развивая технику. А от социальных — разумно организовав общество.
Чершевский напряженно вскинул голову и взглянул подпольщику прямо в лицо:
— То есть ваша конечная цель…
Рэд поднял вверх указательный палец, и отчеканил громко и ясно:
— Расширить господство человека над природой, и устранить господство человека над человеком.[15]
— Великолепно сказано! — всплеснул руками писатель.
— О, это не мои слова. Я прочел их в книге Доброцкого. Это краткий вывод, как вы просили. А у нас ведь целое мировоззрение. Создать философскую доктрину очень сложно. — Рэд утомленно облокотился на кулак, и голос его упал. На подпольщика внезапно накатила усталость. — Сам я не философ, честно скажу… Я лишь усвоил и воспринял уже готовые выводы. Нашу философию создал ученый по имени Марел Карс. Он жил двести лет назад.
— Я знаком с его теорией. — писатель был увлечен беседой, и казалось, забыл о позднем времени. — Учение Карса охватывает все, не только политику. Искусство, культуру, законы, мораль, религию, семейные отношения, историю…
— Верно. Если у человека верный метод исследования, он без труда применит его и к природе, и к технике… — медленно и несколько невнятно произнес подпольщик. Глаза его были полузакрыты, он боролся со сном. — Логика тут всеобщая, единая для всех областей знания.
— Но, может быть, мы с вами по-разному понимаем ее? — Чершевский заметил усталость собеседника, но его любопытство оказалось сильнее чувства такта — В одни и те же слова вкладываем разный смысл? Мне очень хотелось бы узнать, как вы ее воспринимаете.
— Мы обязательно поговорим об этой философии… — Рэд тяжко вздохнул, устало потер лоб — Извините, но сейчас у меня глаза слипаются… Я очень утомлен… Может быть, побеседуем завтра или послезавтра?
— О, простите. — откликнулся писатель, прижав руки к груди — Я вижу, вы устали. Благодарю за увлекательную беседу. Она помогла мне понять душу бунтующего человека. Желаю вам спокойной ночи…
Чершевский вышел, чувствуя неловкость.
— Благодарю вас… — пробормотал Рэд в полусне, расстегивая рубаху непослушными пальцами — Доброй ночи.
Планета Мезля.