— Значит, видимо, он из южных областей. Советую поискать в картотеке, кто попадал в плен тринадцать лет назад, может что-то и накопаете… Сколько лет вору на вид?
— Лет двадцать… Или двадацть пять.
— Ну вот. Значит, в период войны ему было от семи до двенадцати. Нет, вряд ли найдете. Да плюнь ты на это, сейчас перед тобой новые задачи поставлены…
Никита Доброумов перестал вслушиваться в чужой разговор, и отправился за разрешением на доступ в компьютерный зал. "На южных окраинах.." — неспешно думал он — "А ведь брат изобретателя Левшова, мой объект поиска, тоже потерялся на южных окраинах… И кстати, тоже был в то время ребенком. Интересное совпадение".
Разрешение на доступ было получено без проблем. Обман с незакрытой скобкой и вписыванием дополнительных данных тоже прошел незамеченным. Усевшись перед компьютером, Доброумов облокотился на руку. При этом он так повернул пальцы, чтобы объектив перстня-камеры глядел на экран. Никтита принялся перебирать личные дела всех детей, пропавших без вести в период тогдашнего конфликта, но впоследствии получивших приют в детстких домах. Он читал пятое по счету досье. Под старым, выцветшим фото мерцала надпись:
"Александр НАЙДЕНОВ. Год рождения: предположительно 3983. Принят в Азиркентский детдом 17 октобера 3993 года. Задержан полицией при попытке украсть булки со склада хлебобулочных изделий: перебрасывал их через стену склада с помощью самодельной деревянной катапульты. По приеме в детдом прошел инфекционный контроль. Травм нет. Необходим курс реабилитации от последствий шока, а также усиленное питание. Ребенок страдает дистрофией (причина — хроническое недоедание). В результате нервного потрясения частично потерял память, свою фамилию и адрес родителей не помнит. Новая фамилия (Найденов) дана в детдоме. С его слов, потерял родных в период войны 3991 года, в восьмилетнем возрасте. Полтора года работал на хлопковых плантациях в плену у азирийских националистов. Бежал из плена в 3992-м, во время налета правительственных сил на лагерь бандитов. На левом плече — стандартное клеймо, выжигаемое рабсийским пленным: полумесяц и номер АР789."
Доброумов обладал фотографической памятью, и завидев номер, не мог сдержать возгласа изумления. Он вспомнил недавнюю беседу полицаев в коридоре. Вот так совпадение! Подойди он к беседующим чуть раньше или чуть позже — и не услышал бы ключевой информации, вот этого сочетания: "АР789". Значит, по крайней мере один из пропавщих в те годы детей, того же возраста что и Саша Левшов, находится сейчас здесь в Урбограде, промышляя воровством! Если "Найденов" — это и не сам Левшов, то он по крайней мере мог с ним видеться или вместе учиться! Рука Доброумова задрожала, он затаил дыхание, опасаясь что объектив видеокамеры-перстня собъется с ракурса — но ничего не мог с собой поделать. Наконец, он взял себя в руки и по-особому, впитывающе, погрузился в материал:
"… После приема в детдом, десятилетний мальчик был определен в 1-ый "Б" класс. На протяжении учебы отличался любознательностью, проявлял интерес к изобретательству, истории техники. За все годы учебы отличные оценки по природоведению, позднее — по физике, химии, математике. Аккуратен, настойчив, наблюдателен. Самостоятельно мастерил приборы и механизмы, некоторые из них были экспонированы на выставке "Творчество воспитанников". Характер независимый. Трудновоспитуем. Учась в пятом классе, подложил на стул рабославном священнику, пришедшему в детдом для ознакомительных лекций о религии, самодельную петадру с замедленным химическим взрывателем, за что получил в четверти двойку по поведению. В 5-м классе, по его просьбе, был переведен в класс "В" (специализированный технический). Результаты экзаменов и тестов профориентации выявили гибкость и образность мышления, высокий уровень концентрации внимания, отличную память, пространственное воображение, незаурядные технические и математические способности. Победитель трех школьных олимпиад. По окончании восьмилетнего курса, в 4001 году переехал из Азиркента в Рабсию, в Моксву — поступать в столичный инженерно-физический техникум. В соответсвии с соглашением о помощи в трудоустройстве, Найденову было предоставлено на время учебы место в общежитии".
Доброумов набрал в строке поисковой системы: "Моксовский Инженерно-физический техникум", чтобы проследить путь воспитанника далее. Тут Никиту ждало разочарование: тогда же, в 4001-м году, техникум был расформирован по решению аттестационной комиссии, как убыточный. В здании техникума разместилась теологическая рабославная академия, в общежитии — ее воспитанники. Инженеры, будущие изобретатели, были выброшены на улицу режимом Медвежутина: они стали избыточными и ненужными для рабсийской экономики, нацеленной на вывоз минерального сырья и ресурсов. Таким образом, след Найденова-изобретателя, молодого ученого — терялся в Моксве. А спустя три года в Урбограде объявился вор, с той же татуировкой АР789. Впрочем, этот вор был изобретателен и использовал технические средства для добычи пропитания, как и в детские годы. Теперь это была не примитивная деревянная катапульта, а электромагнитная удочка. В этом вся разница. Потенциальный талантливый инженер оказался излишним для правящего режима.
"Возможно, в семье Левшовых талант к технике врожденный. Или же в этой семье детям с малых лет прививали интерес к изобретательству" — подумал Доброумов — "Если это так, то технические таланты Найденова вполне объяснимы. Вероятно, Найденов и Левшов — одно и то же лицо. Мне необходимо поймать его быстрее, чем это сделает полиция. Впрочем, не исключено, что Левшов и Найденов — разные люди. Для надежности, необходимо сфотографировать и досье других азирийский беспризрников их возраста, попадавших в детдома и спецприемники…" И Доброумов погрузился в работу, снимая информацию с экрана камерой-перстнем.
…А этажом ниже, в операторной видеонаблюдения, кряжистая фигура Кондратия Шкуродерова нависла тяжелой глыбой над компьютерным столом лейтенанта Подлейшина. Сам лейтенант стоял поодаль, заискивающее улыбаясь, и переминаясь с ноги на ногу. Его розовое лицо, при показном смирении, выражало довольство. Шкуродеров впился гипнотическим взглядом в экран.
— Это он! — хрипло и медленно проговорил начальник, полуобернувшись к подчиненному.
С экрана в зал операторной смело глядел Рэд, заснятый камерой слежения на платформе урбоградского полустанка.
Шкуродеров свирепо засопел, протянув огромную ручищу к селектору внутренней связи.
Планета Мезля.
Рабсийская Федерация.
4004 год бронзового века.
18 авгутса. Вторница.
— Я поражен… Да, просто поражен этим потоком людей. Ежедневно к нашему гостю приходят по трое-четверо товарищей… И заметь, это уже четвертый день, а он приехал на неделю. Никогда бы не подумал, что в нашем городе столько революционеров. Урбоград, не в пример другим, всегда считался стабильным городом. И откуда столько недовольных? Алексей Чершевский, задав этот вопрос, обернулся к двоюродному брату. Николай прищурился, обдумывая ответ. Одетый, как всегда, небрежно, он стоял сейчас у подъезда, держа под мышкой фанерные планки. С начала своей провинциальной ссылки, писатель нашел себе новое хобби: выпиливание лобзиком по дереву. Отсутствие возможности печататься и выезжать за рубеж очень угнетало его. Столярная работа в пустующем гараже была отдушиной. Это, увлечение было и прикрытием иного: на гаражной полке, среди промасленных инструментов, писатель хранил коротковолновый радиоприемник: в гараже он узнавал новости зарубежных информационных агентств. При Медвежутине над Рабсией опустился занавес тотальной цензуры. Иначе и быть не могло: чтобы навязать народу шовинистический угар и церковное мракобесие, требовалось отсечь все альтернативные источники информации. Техники РСБ создали Великую Электронную Стену. Виртуальная твердыня отсекла рабсийский сектор компьютерной сети от международного. В рабсийском секторе была введена предварительная цензура информации, пользователей обязали вводить при входе в сеть номер паспорта. Информационный голод был одной из причин интереса народа к подпольной прессе. Но тайная пресса доходила не до каждого, и большинство рабсиян круглые сутки пробавлялось официальной пропагандой, в духе "традиционных рабсийских ценностей": самодержавия и рабославия. Цензура требует тотальности: в тот же период были заново пущены в строй глушилки, их свист и вой забивал в эфире иностранные передачи. Тогда же, четыре года назад, обрушились репрессии на владельцев коротковолновых радиоприемников. Чершевский, храня приемник, нарушал закон. РСБ об этом прекрасно знала — в гараже опального писателя спецгруппа провела тайный обыск в первые недели его приезда. Однако Николая не тронули. Полковник Шкуродеров, отвечавший за борьбу с "политическим крайнизмом", не желал скандала: ведь писатель Чершевский имел международную известность, а работая в столичных архивах, обзавелся и связями в разведсообществе. Приказ из Моксвы гласил: "писателя изолировать, но сохранить". Что ж — сыщики РСБ оставили радиоприёмник на прежнем месте, посреди железяк и промасленных тряпок… Сейчас Николай и Алексей шли столярничать, рассчитывая послушать в гараже запретные радиостанции: "Инглезианскую волну" и "Голос Армарика".
— Спокойный город, говоришь? Ну…. — протянул писатель, обращаясь к брату — не стоит преувеличивать это благополучие. Оно ведь дутое. Мы с тобой за каждым обедом обсуждали очередные выходки и преступления властей. Неужели ты думаешь, что кроме нас никто в городе этого не видит?
Они зашагали сквозь пустынный двор. Трава газонов под косыми лучами Слунса казалась изумрудной. Где-то вдалеке, на игровой площадке, стучал мяч, доносились звонкие ребячьи голоса… Миновав чугунную оградку, собеседники вышли на узкую улочку.
— Были и попытки сопротивления, — покачав головой, продолжил Николай — Вкривь и вкось, но все же были. То уволенный рабочий поджег склад на спичечной фабрике. То студент дал пощечину реакционному профессору на глазах аудитории… Мы ж обсуждали.
Разглядывая жестяной наконечник водостока, напоминавший сморщенный окурок, Алексей перебил родича, досадливо и нетерпеливо:
— Это стихийные выходки, личная месть. А я говорю об организации. Сейчас вот к нашему гостю приходят его соратники. А до этого они себя ничем не проявляли. По радио изредка передают о других городах: диверсии, акции возмездия, денежные экспроприации…. И все это под эгидой "Союза повстанцев". А у нас в Урбограде — мертвый штиль. Откуда вдруг столько подпольщиков? Почему о них до сих пор не было слышно?
Писатель снисходительно улыбнулся наивности собеседника.
— Алексей, у меня есть версия на этот счет. Ты ведь знаешь: в прошлом, по роду писательской работы, мне часто приходилось общаться с разведчиками. Я подбирал документы, чтобы писать очередной детектив, а получить материалы можно было лишь у сведущих людей. Вот и Женя Прямиков, мой одногруппник, работал в разведке. Сейчас он уж в отставке, постарел…
— К чему ты это вспомнил?
— А к тому, что Прямиков часто говорил: в разведке всё начинается с вербовки. С привлечения людей. Это самая важная часть работы, и самая первая. А мы с тобой видим, судя по всему, уже эпилог. Если к нашему гостю приходит столько товарищей, значит кто-то, где-то, когда-то их набрал.
— Логично… — проговорил Алексей.
— Ну вот. — вздохнул Николай — Мы с тобой не видели этой кропотливой работы по набору людей. Мы не видели, с каким трудом и сомнениями достигалось их согласие работать на повстанцев. Мы не знаем, сколько кандидатур пришлось при этом отклонить, сколько людей в последний момент отказались. От нас сокрыты неудачи вербовщиков. Мы видим лишь конечный результат, вершину айсберга: уйма набранного народу приходит в твою квартиру, и получает от нашего гостя некие инструкции. Он принимает тех, кого уже набрали. Их набирали до его приезда, в течение многих лет. Ну вот… Мы же не удивляемся, что по улице идет колонна солдат: если они идут колонной, значит их ранее призвали в армию. Так и здесь.
Сворка из трех собак, лохматых и веселых, выбежала из подворотни, обнюхала увлеченных беседою прохожих, побежала прочь. Спутники приостановились, огляделись. Улица была почти пуста. Лишь в дальнем ее конце гордой походкой шла стройная девушка в длинном зеленом платье. Алексей обернулся к собеседнику, спросил утверждающе:
— Выходит, наш гость принимает уже набранных, согласившихся, проверенных? Пожинает урожай?
— Да, Алеша. Потому их и так много, потому и беседы с ними коротки. Он вовсе не убеждает их вступить в Союз Повстанцев, и не проверяет их готовность к борьбе. Не его это дело. Задолго до него это сделали вербовщики. Неизвестные для нас вербовщики, живущие в нашем городе. А наш гость снимает сливки с их многолетней предыдущей работы….
Родственники двинулись дальше, писатель продолжал на ходу строить предположения:
— Возможно, здесь поработала целая команда, когда наводчик намечает недовольного, другой вербовщик с ним знакомится. А третий, по сведениям первых двух, подбирает неотразимые аргументы. Получает согласие. Затем он предлагает кандидату затаиться, лечь на дно, ждать приказа к активизации. Вербовка людей — самый долгий и сложный этап, но мы его не видим. Видим развязку, конечный результат: поток людей в твою квартиру, когда приказ отдан.
— Хм… Ну, тогда все встает на свои места… А зачем бы понадобились эти беседы, переговоры? Что затевается, как думаешь?
Они свернули на улицу более широкую, но столь же пустынную. Разогретые плиты мостовой излучали жар.
— Об этом наш гость хранит молчание. — покачал головой писатель — Он сколько угодно готов со мной говорить о философии, об абстрактных проблемах, теоретических тонкостях программы повстанцев… Но стоит мне завести речь о конкретных вещах — он сразу замыкается, отшучивается, переводит разговор на другую тему. Я понимаю, конспирация необходима. Нет, я не обижаюсь…
Тени деревьев перемежались светлыми полосами. Мимо прокатил велосипедист. Яркие оранжевые цветы на высоких стеблях, вдоль тротуара, были роскошны.
— И все же… — задумчиво спросил Алеша — Николай, какие у тебя гипотезы? Когда я встречаю в прихожей новых гостей, мне бросается в глаза их волнение, тревога… Такое чувство, что все происходящее для них внове, а нашего гостя они уж во всяком случае не знают, приходят к нему впервые. Это по их скованности видно. Они зажаты, они волнуются.
— Ну вот, ты и ответил на свой вопрос. Скорее всего, этих навербованных людей наш гость инструктирует, раздает задания. Первые задания для новичков. Согласие помогать повстанцам они дали давно, еще при вербовке — но до сих пор не помогали ничем. Были на консервации. Сейчас положение изменится. Скорее всего, мы видим рождение повстанческой организации в Урбограде. Исторический момент, Алеша! Впрочем, возможно я ошибаюсь.
Николай задумчиво прервался, разглядывая уродливые наросты на липовом стволе — дерево страдало от опухоли. Укоризненно покачав головой, литератор обернулся к собеседнику:
— Есть иная версия: эти люди уж давно ведут работу, только не громкую, без эффектов. Скажем, вся эта толпа людей предоставляет повстанцам почтовые адреса для тайной переписки. Или например, на их сберкнижки малыми суммами положена касса повстанцев. Или они, как мы с тобой, укрывают нелегальных приезжих, а в Урбограде планируется какой-то съезд, и вот сейчас понадобилось их предупредить о том, что к ним приедут участники съезда. Впрочем, первая гипотеза, о создании организации из завербованных прежде новичков — представляется мне самой правдоподобной. Уж больно различны типы наших гостей, и слишком волнуется каждый из них….
Родичи дошли до оживленного перекрестка — улочка пересекала широкую магистраль. Грохот трамваев, рев маневренных скутеров, скрип шин… Переходя дорогу, Алексей обдумал предположение брата.
— Что ж… Я доверяю твоей интуиции. Впрочем, истинную цель моего постояльца мы никогда не узнаем. Слишком скрытен. Но уж о философии вы с ним, надеюсь, говорили подробно?
— Это да! Здесь он избыточно откровенен. Я этим пользуюсь, и позволил себе большую бестактность, на грани свинства…
Писатель криво усмехнулся в седую бороду.
— Это какую же? — иронически вопросил собеседник.
— Не давал ему спать, чуть ли не до рассвета… Расспрашивал. Его бессоница стала моей союзницей. — рассмеялся писатель — О чем мы только не успели переговорить с ним в эту ночь… Я получил цельное впечатление об этом типе. Хоть в роман вставляй…