Алексей почесал в затылке, и предположил:
— Выходит, его убили не по идейному, а по классовому признаку?
— Я еще раз повторяю: его убили за то, что он негодяй. — отложив головоломку, заговорщик разъяснил подробнее: — Взгляните на состав нашего Союза Повстанцев: никакой социальной дискриминации мы не исповедуем и не проводим. В наших рядах есть и обеспеченные люди: чиновники, военные, технические специалисты, гуманитарии, торговцы, рабочие, студенты… Выходцы из всех классов населения. Но каждый из этих товарищей выбрал для себя прогрессивную роль в истории. А депутат Остолопов сам избрал роль негодяя. То, что он реакционер по взглядам — еще не повод для убийства: будь он простым рабочим, его бы не тронули. То, что он депутат, тоже не повод — он мог бы примкнуть и к нам. Это свободный выбор. Он сам выбрал иное — сочетать, совмещать свое депутатство с мракобесными взглядами и проектами. Этот личный выбор объективно превратил его в негодяя, мучителя народа. Вот его и убили за то, что он негодяй. Теперь понятнее?
Чершевский неуверенно кивнул, прикусив губу.
Рэд, пользуясь его молчанием, завершил свою мысль:
— Классовая принадлежность, идейные взгляды — если брать их по отдельности — недостаточны, чтобы судить о ком-то. А вот сочетание гнусных взглядов с большими возможностями — превращает персону в негодяя. Таких негодяев мы обобщенно называем "свиньи", "медвежутинцы", или "медвежучьи нелюди". "Медвежучий нелюдь" — не идейное убеждение, не социальное положение. Скорее, уникальное сочетание того и другого. Это сочетание и определяет объективную роль данного деятеля, в великой борьбе между Добром и Злом. Кто выбрал роль негодяя, с теми мы боремся.
Воззрившись на подпольщика, Алексей спросил, с надеждой в голосе:
— То есть, как я понимаю, в случае победы вы не будете репрессировать людей за взгляды, или преследовать за социальную принадлежность?
— Конечно нет! — убежденно произнес заговорщик — Мы не планируем репрессий по классовому признаку. Ведь среди нынешних чиновников многие не исповедуют реакционных взглядов, а вынужденно исполняют приказы. Если изменится система, они перестанут играть гнусную роль. Эта роль для них случайна, это не их убеждение. Мы не планируем и гонений за инакомыслие. Шовинизмом и рабославием отравлены многие миллионы простых людей… Предстоит их переубеждать. А истреблена будет лишь горстка негодяев, сочетающих высокое положение с мракобесной идеологией. Кучка мерзавцев, из приверженности Злу подавляющих прогресс силой оружия и государственной машины…
— Хм… Ну хорошо — нехотя буркнул Алексей — Пусть ваши противники действительно свиньи. Но даже со свиньями можно, наверное, бороться цивилизованно… К чему столько крови?
— У древнего скульптора однажды спросили: "Как создать статую?" Он ответил: "взять каменную глыбу и отсечь все лишнее". Давайте посмотрим, что нам оставил диктатор Медвежутин из огромной глыбы наших возможностей. — Рэд склонил голову набок, его серые глаза выражали сосредоточенность, речь убыстрилась. — Когда-то, в самом начале восстановления капитализма, многие его сторонники считали что борются за демократию…
— Да… — откликнулся врач — Я тоже думал в ту пору, что рынок и демократия взаимосвязаны… Что греха таить…
— Ну вот. — подхватил Рэд — А мы уже тогда знали: стоит внедрить капитализм, и деньги сосредоточатся в руках немногих. Эти богачи, монополисты — для своей защиты создадут диктатуру.
— Так и случилось. — сокрушенно кивнул собеседник.
— У нас был сильный парламент. Где он сейчас? — Рэд нахмурился и отчеканил: — Он расстрелян. Вместо него создали карманную, бессильную говорильню. Ее назвали, будто в насмешку, Государственной Дуркой. Верховник себе присвоил диктаторские полномочия, и каждый год продлял срок правления…
Чершевский вздохнул:
— Сначала с четырех до шести лет, потом до десяти, а сейчас планирует продлить до пятидесяти…
— Вот видите? Выходит, он превращается в монарха или в пожизненного фюрера, как Хитлер. Была кое-какая "независимая" пресса — от богачей зависимая, но независимая от государства. Где она сейчас?
— Ее подчинили цензуре, специальному министерству. — потупился доктор
— Были когда-то партии, мелкие и крупные, самые разные. Где они сейчас? — не унимался подпольщик — Многие запрещены: у одних программа оказалась слишком радикальной, вопреки новым законам. У других численность не подходит. Медвежутин определил ее в полмиллиона. Где легальная партия наберет столько людей, если лозунги у нее беззубые? А будут зубастые — ее запретят. Ну вот, и осталось только три партии — главная, "Единая Рабсия", где сплотились медвежутинцы, и две мелких декоративных — Трехцветная и Розовая, под руководством рядовых РСБшников. А как пишут результаты выборов? Их пишут в офисе РСБ, по заданию Медвежутина. Когда-то были правозащитные организации, они следили за ходом выборов — их запретили, объявили шпионскими. Кто же помешает медвежучьим нелюдям подделывать результаты в свою пользу?
— Хм… Действительно, никто… — развел руками доктор Чершевский.
— Ну вот. Мало ли что написано в конституции? Механизма нет, чтобы выборы отражали голоса избирателей. Важно, как подсчитают. А мухлевать негодяям никто не мешает, при нынешней системе. Ну, как еще можно бороться?
— Профсоюзы создать… Забастовки проводить… — начал было Чершевский, но осекся, поняв что сморозил глупость.
— Новый трудовой кодекс запретил все профсоюзы, кроме "Трудового фронта". А он подчинен РСБ.
— Ну, не знаю… — Чершевский откашлялся — Можно митинги устраивать…
— Митинги разрешают в крайних случаях. — подпольщик растянул тонкие губы в иронической улыбке — вдалеке от дорог, от центра города. В лесу кричать несогласии? А толку? На митинги никто не обращает внимания, кроме сотрудников полиции и РСБ. Они фотографируют участников, а потом преследуют их… Это полезно лишь властям.
Чершевский поймал себя на том, что грызет колпачок ручки. Ситуация была, похоже, безвыходной — народ от управления отрезан полностью. Может, все-таки нет?
— А если все население проголосует за Розовую партию, например?
— Что ж, допустим невероятное: результаты не подделают — ироническая улыбка Рэда стала еще шире — Представим, что Розовая партия займет всю Дурку. Что дальше? Она ничего не сможет сделать: Гос. Дурка не имеет права снять верховника, диктовать ему что-либо. Это орган совещательный, карманный, это марионетка. А верховник всесилен! Он может вводить новые порядки через Дурку, законами — а может и напрямую издать любой указ. Вся власть у него. Государственная Дурка это бутафория, для заграницы. Она создает впечатление, будто в Рабсии есть парламент. Как рейхстаг при Хитлере.
— Хм… — Алеша кинул ручку обратно на стол, и глубоко задумался. — Действительно… Получается, нельзя менять положение ни митингами, ни критикой в газетах, ни выборами, ни участием в партиях, ни законами Дурки, ни профсоюзными стачками… А что же тогда можно?
— Ну вот, видите. — усмехнулся Рэд, наклоняясь к собеседнику — Отсеките невозможные варианты. Медвежутин ведь это и сделал своими указами: перекрыл нам все пути, кроме одного. Отсеките невозможное — и получите единственно возможное. То есть казнь депутата Остолопова.
— Хм… Да… — растерянно произнес Алеша. Он сел в кресло, и нервно забарабанил пальцами по столу. Спор оказался нелегким. — Похоже, кроме тайного заговора и политических убийств, Медвежутин не оставил вам способов.
— Именно так, уважаемый — заявил подпольщик, — Потому власть и клеймит "междугородный ужасизм". Это ведь единственный метод борьбы, который она предотвратить не может. Все остальное не ведет к переменам, все остальное — бутафория.
— Позвольте… — воздел руки Чершевский — Не желаю с этим соглашаться… Ну, нет у нас нормальных партий. Но они ведь могут появиться! Из каких-то клубов, кружков…
— В эти кружки пойдут лишь в одном случае — парировал Рэд — если они будут говорить правду о положении в стране: о тирании, об эксплуатации рабочих, о рабославном мракобесии. Но ведь невозможно говорить о безобразиях, которые творят рабсийские монополисты, чиновники, РСБ, церковь — без того, чтобы назвать виновниников народных бед.
Алексей кивнул.
— А назвать виновников по имени — продолжил заговорщик — значит, по мнению властей, проявить крайнизм. Вот и судите сами: если в кружке молодой парень выступит, его ждет допустим пять лет тюрьмы. А если он убьет кого-то из негодяев — десять или пятнадцать. Для него эти сроки одинаково смертельны, учитывая ситуацию в рабсийских тюрьмах: туберкулез, и прочее. Что же он выберет? То, что нанесет врагам наибольший ущерб! Закон о крайнизме ставит обычных недовольных в одно положение с партизанами. Но если за критику и партизанство одинаково грозит смерть в тюрьме — то лучше уж быть партизаном! Ведь так, по логике?
— Сложно принять эту логику, хотя факты на вашей стороне… — неуверенно пробормотал Чершевский. Вдруг его осенило: — А может быть, раз уж наша страна катится к средневековью, вознкнет какая-то бунтарская секта, еретическое движение? В средние века еретики часто возглавляли бунты крестьян…
— У нас же нет свободы совести! — нахмурился Рэд — Рабославная церковь добилась запрещения всех иных церквей на территории Рабсии, их объявили "деструктивными сектами". Тут ситуация такая же, как и с клубами, кружками.
— Ваша логика неопровержима… — хозяин квартиры вновь закусил авторучку, не находя аргументов — Но все же… Неужели не осталось иного выхода, кроме партизанской борьбы, тайного заговора, политических убийств? Я, как гуманист, не могу согласиться с этим… До последнего — не могу… Может быть, в области искусства можно создать очаг оппозиции? Бунтарские книги, фильмы, музыка, одежда с протестными лозунгами, неформальные движения?
— Ваш родич может многое рассказать вам — о том, как недовольных писателей лишают возможности публиковаться… В компьютерной сети Рабсии, как вы знаете, ввели предварительную цензуру. В области музыки и фильмов — та же картина. И даже стиль одежды медвежучьи нелюди предписывают подданным. В курсе о новом законе против неформалов? Ну, то-то.
— Да… Это я знаю… — неожиданно Чершевский рассмеялся: — Сейчас многие недовольные интеллигенты, с которыми я знаком, выражают свой протест, подкладывая в ботинки, вместо стелек, кусочки рабсийского государственного флага, рабославный амулет или двуглавого грифона — чтобы каждым шагом топтать их… Я понимаю, это лишь фига в кармане…
Собеседники помолчали.
— Ну хорошо — хозяин квартиры собрался с мыслями, вновь перешел в атаку — А подпольные профсоюзы? Они ведь могут организовать стачки исподтишка, для этого им не обязательно регистрироваться официально…
— Изменилась психология рабочих. — задумчиво ответил Рэд — Она сейчас не классовая.
— Да, мы недавно говорили об этом с братом — откликнулся Алеша.
— Ну вот… — вздохнул Рэд — На некоторых заводах тайные стачки, а чаще саботаж, действительно проводят. Но это лишь одно из направлений нашей борьбы. И не самое главное. Наш вербовщик — не секретарь профсоюза, а народный трибун. Он обращает внимание на все классы населения, на любое угнетение, кого бы оно ни касалось, в чем бы ни проявлялось. Союз Повстанцев рассылает во все стороны отряды своей армии… Стачка — борьба особая: заводская, фабричная. Но в рабочей среде революционеров не больше, чем в других слоях и классах. А вот нажимать на курок одинаково способен и учитель, и студент, и рабочий, и крестьянин, и директор, и торговец… Любой наш активист.
— А кого больше в ваших рядах? — полюбопытствовал Алеша. Его раздражение сменилось доброжелательным интересом, теперь он искренне стремился понять собеседника, ни в чем его не упрекая.
— Больше всего у нас интеллигенции, студентов. Мы взяли на вооружение ту форму борьбы, которая единственно возможна для интеллигенции, если отнять у нее всякую возможность правильной деятельности.[20] Медвежутин именно это и сделал — отнял всякую возможность правильной деятельности. Так что все претензии к нему. — усмехнулся Рэд.