— Что ж, я рад, что вы все верно поняли. А теперь разберем некоторые детали. Вы, в рамках города и области, будете пользоваться относительной автономией. В пределах вашей компетенции следующее…
Уяснение тонкостей заняло полчаса. Беседуя с Железновым, Рэд ловил себя на мысли: "Без сомнения, как организатор он меня превосходит. Я тоже влюблен в абстрактные схемы и алгоритмы — но он умеет их прилагать к практике. Не витает в облаках… Все ресурсы использует мастерски: кадровые, денежные, информационные… Кропотливо и досконально вникает в дело. Как раз то, что нужно".
Между тем, Железнов словно бы таил про себя невысказанный вопрос. Рэд, однако, не спешил помочь ему изложить затаенную мысль, опасаясь показаться навязчивым и задеть самолюбие собеседника. Наконец, после обсуждения всех практических нюансов, Антон искоса и быстро взглянул на заговорщика, откашлялся, и нерешительно начал:
— Дело мы начинаем крупное. Соподчинение узлов — это, в общем-то, моя профессия. Я вполне готов взять на себя ответственность за руководство. Но у меня к вам, извините, встречная просьба….
— Внимательно слушаю, сделаю все что в моих силах — поощрительно кивнул Рэд — Чем я могу помочь?
Железнов начал издалека:
— Вы, наверное, очень скрупулезно изучали мое досье и мотивы, прежде чем остановиться на моей кандидатуре?
— Я всего лишь кадровик. Выбрал вас Центральный Совет, я лишь довожу его решение. Но, конечно, ознакомился с досье.
— Вы, как я понимаю, входите в кадровое ядро Союза Повстанцев? Вы профессиональный революционер?
— Совершенно верно. Чем я могу вам помочь, в таком качестве?
— Хм… — замялся Железнов — Вы достаточно проницательны, чтобы понять: обида на мерзавцев, разоривших мой завод, была лишь поводом для моего прихода в революцию. Не причиной, а поводом…
— Понимаю всю тонкость разграничения. — Рэд уже начал догадываться о просьбе Железнова. — Вами движут скорее идейные мотивы, чем личная месть и ненависть.
— Да. Идейные мотивы. — волнуясь, повторил за ним Антон — Но вы должны понимать, насколько они глубоки. Я сидел месяцами в библиотеках, изучая историю развития технологий с одной стороны, и революционных движений с другой. Я знаю "пять принципов", обязательных для каждого повстанца: социализм, свобода, революция, атеизм, космополитизм. Согласен, разделяю их. Но смею вас заверить, мое понимание простирается еще дальше. Мне хватило терпения и аналитических способностей, чтобы вникнуть в теорию как следует. Основная пружина прогресса — это техника. Без новой технической базы, без тотальной автоматизации, без общедоступности информации, без новых производительных сил и ресурсов — нового общества не построишь. Вот… Изволите ли видеть, я претендую на то, что понял самый стержень теории. Дальняя цель всей нашей борьбы — расчистить дорогу для технического прогресса, который и обеспечит потребности всех членов общества. Ведь так?
— Вы уяснили сердцевину теории. Это уровень даже не рядовых повстанцев, это уровень кадрового ядра. — с готовностью п о м о г Рэд — Таким образом, вы хотите…
— Да. Все верно. Я мечтаю быть принятым в кадровое ядро, в орден профессиональных революционеров. Думаю, по своим практическим качествам, мировоззрению и теоретическим знаниям… надеюсь… подойду… — сейчас Железнов говорил о сокровенном, во взгляде его читалась мольба — Если нужны доказательства моей дееспособности, за этим дело не станет. Поверьте, это не пустое бахвальство. При возможности… очень вас прошу… передайте мою просьбу Центральному Совету.
Рэд не спешил отвечать, пряча горькую усмешку. Да, полноценное мировоззрение, которое выводило из материализма опору на технику для решения общественных проблем, было одним из требований для кадровых подпольщиков. Но другим требованием этого ордена было безбрачие: только так обеспечивалась мобильность, неподкупность, неуязвимость для шантажа. А у Железнова, после смерти жены, остался сын. Хоть он и учился сейчас в Армарике, за рубежом — но руки у РСБ были длинными… Очевидная уязвимость! Шансы на прием Железнова в кадровое ядро практически нулевые.
"Сейчас его надо обнадежить. Нельзя расхолаживать перед началом дела" — подумал Рэд — "Пообещаю передать просьбу. "
— Как вы понимаете, не я такие вопросы решаю — развел руками Рэд — Но просьбу вашу передам… Образ жизни у меня кочевой, рисковый… Мало ли что может случиться. Вы ее лучше продублируйте, через разведывательное подразделение. У Крота налажена шифросвязь с Центральным Советом, так что и ваше письмо будет им отправлено по назначению. С большей гарантией, чем устная просьба. Хотя, со своей стороны, постараюсь сделать все возможное.
— Я очень вам благодарен, это крайне важно для меня — Железнов улыбнулся и доверительно раскрыл ладони навстречу собеседнику.
— Что ж, в добрый час. — Рэд широко улыбался, его окрыляло сознание выполненного долга — Повторю, в Урбограде тридцать пять активистов.
— Тридцать пять, на миллионный город. Но и такая горстка, при хорошем руководстве, может творить чудеса.
— Желаю вам победы!
Будущий лидер городской организации Союза Повстанцев извлек из кармана пиджака узкий серебряный портсигар, вынул три сигареты. Аккуратно высыпав табак, он свернул клочки пергамента, исписанные содой, и поместил в пустые гильзы. Свободное пространство сверху вновь набил табаком, вернул сигареты-контейнеры обратно. На письменном столе остались рыжие табачные крупинки. Вместо того, чтобы смахнуть их, Железнов потянулся к пластмассовой головоломке. Подсознательно он тянул время, обдумывая — не упустил ли чего-то важного. Рэд понимающе и выжидательно склонил голову набок.
Помолчав минуты три, Железнов завернул последний угол мудреного пазла, и решительно встал из-за стола.
Мирный студент Янек, равнодушный к политике, оставил из набора выживания лишь два предмета. Стреляющую ручку, чтобы покончить с гонителем — и отравленную ампулу, чтобы умереть.
Нет следствий без причин. Значит, и у такого поведения, неадекватного по общим меркам, были свои резоны. Обыватель махнул бы рукой: "мальчик потерял рассудок". Это объяснение ничего не объясняет.
Не объясняет и справочник, с его наукообразием: "сумеречное состояние… неспровоцированный эпизод поведения, грозящего убийствами, телесными повреждениями или разрушениями. Часто сопровождается также саморазрушительным поведением, нанесением себе травм, вплоть до суицида".
Неспровоцированный? Сомнительно… Ведь еще две недели назад, до того как впервые в жизни отправиться на митинг, Янек не помышлял об убийстве и самоубийстве.
Да и сейчас, монотонно шагая по урбоградским улицам навстречу гибели, он не трепетал от ярости. Напротив, в его душе царила холодная пустота и обреченность.
Биохимик, не разводя гнилой достоевщины, сухо пояснил бы: "Эндорфинный дисбаланс! Угнетение метаболизма, ведущее к депрессии."
Физиолог бы прибавил: "Такое о происходит, когда не удовлетворены базовые потребности, срывается программа социального самоутверждения. Отсюда тоска, страх, нежелание жить."
Но что же именно "не удовлетворялось"? Почему Янек впал в депрессию молниеносно? Почему он не ограничился собственным уходом, а решился на покушение? Почему в мишени он выбрал не случайного прохожего, а лейтенанта Подлейшина?
На эти вопросы не ответит физиолог и биохимик. Лишь писатель, "инженер душ", способен понять эти сложные коллизии. Впрочем, без помощи социолога не справится и он.
Непросто вникнуть в душу земного человека, а внутренний мир жителей Мезли был на порядок сложнее. Роковое решение Янек принял внезапно, под влиянем разбушевавшейся интуиции. В нем пробудилось "шестое чувство", которое позволяло подпольщикам видеть кровь реакционеров "черной" (хотя физически цвет ее не менялся), а у Никиты Доброумова вызвало приступ рвоты при выступлении Шкуродерова. Просыпалась эта интуиция не у всех мезлян, и возникала обычно под влиянием шока.
Круговерть событий: митинг, избиение, привод в РСБ, диалог со Шкуродеровым и Подлейшиным, совет Артура, арест Наташи, предложения Зернова — вся адская катавасия последних дней — и вызвала этот шок. Янек заполучил удивительный дар внезапно, не освоившись с новой способностью, не умея управлять ей.
Он обрел способность отчетливо видеть скрытое, мгновенно уходить в транс. Ощущение времени при этом исчезало, мыслитель растворялся в окружающем, и воспринимал мир не кусочно, а как единое целое, где все связано со всем. Талант видеть больше, чем лежит на поверхности. Грозный дар!
Интуиция… Что это? В чем ее сущность? Кто владеет ею — может ухватить положение вещей, минуя рассуждения и логику. Интуиция постигает истину "одним махом", не выводя ее из других истин. Картина мира, во всей ее сложности, сразу встает перед глазами.
Но интуитивное познание не безумно. Личность в этом случае просто не осознает, какими извилистыми путями она продвигается к выводам — и воспринимает их как озарение. Промежуточные звенья не осознаются, мелькают очень быстро. Остается лишь итог. Между тем, эту скрытую цепочку можно размотать логически от начала к результату — было бы желание…
Если ограничиться событиями последних недель, то решимость Янека на самоубийство еще можно объяснить, с грехом пополам. На митинг он пошел из чувства сострадания к ограбленным пенсионерам, после избиения в полиции и беседы с Артуром — начал задумываться о силовой борьбе, будучи доставлен в РСБ ощутил себя обреченным (все рабсияне знали мрачную историю и зловещие происки этой спецслужбы), в беседе с лейтенантом юный миролюбец уже мыслил категориями "бомб", узнав об аресте возлюбленной почувствовал себя прижатым к стенке, и наконец отверг предложение Зернова уйти в подполье — понял, что у него нет на это сил и навыков. Ни одно из требований обстановки не мог он выполнить. По соображениям идейным, не мог принять предложение Подлейшина и тем спасти Наташу. Не мог принять и предложения Зернова, жить нелегально. Янек попал меж двух огней. В этой системе выхода не оставалось. Известно, что смерть — это путь наименьшего сопротивления. Жить с поддельным паспортом, бросить учебу и родных, обживаться самостоятельно в чужом деревенском доме, скрываться от полиции — все это гораздо сложнее, чем разгрызть стеклянную ампулу и одним махом разрубить все узлы.
Но и здесь возникают вопросы. Если покопаться, выход все же был: Янек мог повредить себе ногу, броситься с высоты или под автомобиль, с таким расчетом, чтобы смерти избежать — просто выйти из строя на ряд месяцев. В этих условиях шантаж РСБ терял смысл: кому нужен агент-калека? Очевидно, такого агента не вовлекут подпольщики, ценных сведений он доставить не сможет, да и чисто физически ограничен в возможностях… Такой вариант мелькал в сознании Янека, но парень его отбросил. Интуитивно выбрал убийство лейтенанта и собственную смерть.
Но почему же, почему? Ответить на это невозможно, рассматривая события последних недель в отрыве от его биографии, от дальних предпосылок.
Янек родился в 3986 году. Когда бюрократия Савейского Союза принялась растаскивать собственность и восстанавливать капитализм, бросив народу взамен отнятых социальных благ кое-какие политические свободы — малышу было пять лет. Когда, наплевав на "законность" и "демократию", расстреляли парламент — он только пошел в школу, не понимая смысла происходящей борьбы. Мировоззрение юноши начало складываться еще лет через пять. К тому времени страна уже на всех парах катилась к диктатуре. По инерции, власть еще болтала тогда о "законности" и "демократии", Однако эти принципы нарушались, и чем дальше тем больше. Как тут было не прийти к выводу: нормы закона хороши, вся беда в их нарушении чиновниками и властями. В те годы была массовой иллюзия о "правовом государстве". Янек, отзывчивый к любой несправедливости, решил стать стать правозащитником, адвокатом — для того и поступил на юридический.
Всю сознательную жизнь Янек видел только одно: стеснения, ограничения, урезания, а под конец и просто попрание ногами тех демократических норм, что по праздникам провозглашались с высоких трибун. Разноцветье партий сменилось унылым единообразием, возможность контроля граждан над ходом выборов была полностью уничтожена, выборных губернаторов сменили назначенные наместники, экономическая удавка и рейды полиции покончили с легальной оппозиционной прессой, на телевидении закрывались одна за другой острые и критические программы, власти изгоняли из эфира неугодных сатириков и телеведущих, на улицах городов воцарился произвол полиции. Неугодных журналистов, правозащитников, редакторов подстерегали убийцы, нанятые РСБ. Наконец, диктатура из области "высокой политики" вторглась и в частную жизнь каждого: обнаглевшая рабославная церковь при поддержке государства насаждала клерикальное мракобесие, что требует тотального контроля за мыслью и унификации культуры. В 4002 году в Рабсии ввели предварительную цензуру в компьютерной сети. Все СМИ, прислуживая государству, изрыгали миллионными тиражами реакционную ложь. Отныне критику властей можно было увидеть лишь в подпольных изданиях. Против оппозиции власти развернули массовые репрессии за "крайнизм". Над Рабсией все темнее сгущалась ночь реакционной диктатуры. В таких условиях рос и формировался Янек. Вся его сознательная жизнь проходила как бы в стальных тисках, которые все завинчивались и завинчивались. По мере того, как чуткий к чужой беде парень изучал нормы права, они становились все бесполезнее и бесполезнее, на них обращали все меньше и меньше внимания, перелицовывали, применяли "избирательное правосудие", и наконец полностью растоптали.
Однако Янек упрямо цеплялся за "конституционную законность". Кто не видел, как и из чего изготавливают колбасу — ест ее с аппетитом. А Янек не помнил, в силу возраста, что "священную" нынешнюю конституцию принимали под аккомпанемент танковых залпов, расстреляв законный парламент. Потому и воспринимал основной закон, как непогрешимые скрижали. Чтобы рухнули его иллюзии о "правовом государстве" и "конституционных гарантиях", Янеку понадобилось испытать на своей шкуре полицейские дубинки в участке, столкнуться с бандитским шантажом РСБ — в общем, пережить именно то, что случилось с ним в последние недели.
Но все эти события вырвали у него из под ног ту почву, которая только и связывала его с жизнью. Помимо биологического круговорота, еды и сна — у каждого есть какая-то мечта, что и отличает разумное существо от скотины. Янек мечтал защищать права униженных и угнетенных, опираясь на закон. Этому он подчинил свои силы, всю перспективу жизни. Резко отвергая идеологию правителей, Янек не интересовался и движением повстанцев: он прилежно учился на юридическом, и надеялся решать проблемы мирно, по закону. Надежды юноши рухнули в эти недели. И тут же Янек убедился, что к другой деятельности — нелегальной, боевой, единственно возможной в условиях диктатуры — он совершенно не готов. Вся его жизнь, до мелочей, была настроена по иному камертону, менять ее в основах было поздно.
Два дня назад, когда волна интуиции отхлынула, вынеся на поверхность горький итог — Янек почувствовал себя опустошенным. Ничто отныне не доставляло ему радости. Он устремлял невидящий взор на мебель, ковры, стены квартиры — и думал: "Все это не мое. В этом государстве РСБ может отобрать у меня все что угодно и в любой момент. Нет ничего моего. Так стоит ли жить в таком государстве?". Он подходил к стеллажам с юридическими трактатами и трудами по истории права, когда-то столь манящими, и с горькой усмешкой повторял: "Макулатура!". Он открывал страницы других книг: приключенческих, развлекательных — но не мог избавиться от тоски: страницы казались ему серыми и пустыми. Он отбрасывал книгу за книгой. Парень был сугубо городским жителем, любовь к природе тоже не могла стать для него отдушиной. Страстный читатель, он однако не имел склонности к писательству, и в творчестве тоже не мог найти исхода. Ничто не спасало от смертельной депрессии.
Вечером, 19-го, домой ему позвонил лейтенант Подлейшин, перенес встречу на два дня: "изменилась оперативная установка". Место оставалось прежним: сквер.
В оставшиеся два дня тоска душила Янека все нестерпимей. В добавок, пришла странная бессоница: ни сна, ни бодрствования.
"Вот и побывал на митинге… Вот тебе и свобода собраний… Бедняков, пенсионеров — обрекают на муки, а я, как гражданин, ничем не могу этому препятствовать… Бьют в полиции, а сейчас и вовсе обложен со всех сторон… Зачем жить в таком государстве? Надо мной плита… Жить, видеть мучения других и не сметь даже закричать в их поддержку, не сметь кричать о ненависти к мучителям, так невозможно… Невозможно и не нужно… Бессмысленно…"