— Ты стоял на митинге часа два, до его окончания?
— Да нет, зачем это мне. Достаточно получаса, чтобы понять, чего хотят собравшиеся. А тут еще холодно стало, ветер поднялся. Я и без того простыл, носом хлюпал. Хорошо хоть, взял капли от насморка. Постоял, посмотрел и решил идти домой.
— Ну, а за что тебя побили-то? — спросил кряжистый краснолицый парень по имени Денис, стоявший около качелей — Я читал, они ломанулись перекрывать движение, и за это всех измолотили дубинками. Ты тоже перекрывал, что ли?
— Нет, я этого даже не дождался, домой пошел. Уй, как больно! — Янек вновь схватился за левый бок.
— Так за что ж они тебя?
— Ты не перебивай, а послушай. Когда я уже подходил к остановке, чтобы уехать домой, то вблизи от перехода на меня накинулись! Их было человек пять — группа захвата в штатском. Они кричали дико и страшно: «Стоять, РСБ!».
— Ух ты! Вот это да!
— О-ох… Потом выяснилось, что это была обычная полиция, а не РСБ. Так они кричали, чтоб страху нагнать. Но в тот момент — представляете мое состояние? Схватили меня за плечи, толкнули. Я упал на тротуар, и закричал: «Меня арестовали ни за что!». Я подумал, что мой крик может привлечь прохожих или журналистов, и предотвратит избиение. Действительно, после этого они смягчили тон, перестали толкаться. Один из них уговаривающе прошептал мне на ухо: «Ты задержан, давай без шума отойдем в сторону — и в нашу машину.»
— А ты?
— Ну, а что мне было делать? Я ведь окружен был ими, со всех сторон. Меня тщательно обыскали. Спросили даже о медицинских каплях в кармане — я им ответил, что простыл. Был там один такой оперативник — как сейчас его помню: высокий, с желто-рыжими щетинистыми усиками и голубыми глазами. На мизинце у него была синяя татуировка — скрипичный ключ. Так вот он меня спросил, опять злобно, матерясь: «Что ты тут снимаешь? Мы за тобой долго смотрим, ты кругами ходишь по площади.» А другой — коротенький такой был, коренастый. Глаза карие, волосы темные. Так он добавил: «Чё ты с камерой ходишь и шкеришься?»
— Хе-хе. — рассмеялся прыщавый Ловкачин, стоявший рядом с Янеком — Очень весело. Хорошие у нас полицейские: ходят в наколках, на уголовной фене ботают!
— Ну да. Я даже не понял его. Вы со мной, говорю, на жаргоне не разговаривайте, я не понимаю. Говорите нормально. За что я задержан? Предъявите обвинение. Предъявите удостоверение. Высокий опер мне предъявил… оно было, как я помню, на фамилию Герасимов. Тут я понял, что это МВД.
— Ясно. Ну а за что ты задержан, хоть объяснили?
— Сказали, что для установления личности. «Паспорт» — говорят — «у тебя с собой?». Я протянул им паспорт, они отобрали и его, и видеокамеру. Вынули из нее кассету. Потом высокий опер в паспорт глянул и сказал: «На нем есть следы подделки, пройдемте, вы задержаны».
— Ничего себе! Следы подделки… Ну, это предлог просто. И что с тобой дальше было?
— Отвели они меня в микроавтобус «Газель». Желтенькая такая, и номер я запомнил на всякий случай: A0606 02 RABS. Этот автобусик стоял около мэрии, по другую сторону проспекта. Там сидели четверо полицейских в форме, и две женщины. Они переговаривались по рации с другими группами. Их позывной был «Султан». В эфире были сообщения о положении в разных частях митинга, о наличии где-то групп молодежи, о раздаче листовок. Этим женщинам в штатском полицаи поручали подходить к тем, кто раздает листовки, и брать их для проверки. Его интересовало — какие организации раздают их? А одна из женщин по сотовому телефону позвонила домой и спросила, пришел ли из школы ребенок. Оказывается, шпики и провокаторы тоже заботятся о своем отродье. О-о-х… А за рулем сидел шофер — в форме, с черными усами, лет сорока. Группа захвата ушла, и я остался наедине с теми четырьмя.
— Ну, тут они тебя и отмолотили?
— Нет, потерпите — сквозь гримасу боли жалко улыбнулся Батуронис — они наоборот, анекдоты рассказывали. Очень дружелюбно себя вели. Потом к нам подсадили еще одного мужчину, его тоже поймали с видеокамерой. Правда, он был выпивши и не очень достойно себя вел… Просил, чтобы его выпустили покурить, сильно нервничал. А в это время я из окна глядел на самое интересное — демонстранты налегли на полицейское каре, прорвали его, и ринулись к проспекту — перекрывать движение. Я даже пошутил: «Какие кадры пропадают, заснять не удалось!» — и полицейские смеялись.
— А на улице полиция начала избивать митингующих? — спросил Новиков
— Ну, я не видел — меня отсадили от окна. Видимо, так и было. — кивнул Янек — Я только слышал, что переговоры по рации активизировались. Полицаи проверяли группы людей, стоящих на трамвайной остановке — ждут ли они трамвая или участвуют в перекрытии дороги. Распределяли роли группам ОПОНа в разных частях митинга. Нас предупредили, что за нами приедет машина и доставит нас в Октоберский РОВД. А когда людей разогнали, на площади толпилась одна полиция, и по рации сказали: «Второго митинга из полицейских нам не надо. Всем рассредоточиться!». Что и было сделано.
— Юмористы чертовы. — осклабился Ловкачин — а потом что было?
— А потом подъехал УАЗ. Я наблюдателен, и его номер тоже заметил — А0628 02 RABS. В первую очередь в таких случаях я гляжу на номер. Нас повезли в Октоберский РОВД, что на улице Шарфиева. Трое из четырех сопровождавших — уже других, тех что были в УАЗе, вышли около продмага — они отправились за водкой. Остался лишь один конвоир. Задержанный мужчина начал упрашивать его, чтобы тот его отпустил. Предлагал ему денег.
— Глупо. — усмехнулся Новиков — Ведь задержание оформлено, и они вас обязаны были доставить. Уже пошла бумажная волокита по этому поводу.
— Я так ему и сказал. — вздохнул Янек — А полицай подтвердил, что я прав. Мужчине сказал, чтобы тот не нервничал… Покурить ему он вновь не разрешил. Около двух часов дня нас привезли в РОВД и оставили в вестибюле без охраны. Ко мне подошел полицай в форме, я ответил на его вопрос, что мы задержаны на митинге. Улыбнувшись, он повел нас в актовый зал. Там сидел за столом крупный полицейский чин в форме защитного цвета, женщина лет сорока и молодая девушка лет восемнадцати, тоже в форме, но в полицейской.
— И как девушка, понравилась? — ухмыльнулся пьяный Ловкачин
— Да знаешь, очень даже ничего — ответил Янек, вновь улыбаясь сквозь боль — В ее глазах было хоть что-то человеческое. Мы сели в кресла и начали ждать приезда какого-то начальника, окончания каких-то переговоров… Полицаям было скучно, они травили байки, вели себя дружелюбно… Капитан полиции написал с моих слов объяснительную — о том, что я видеолюбитель, и снимал скопление людей около мэрии для себя лично, как документ эпохи.
— Верно, Янек — улыбнулся Новиков — Это чистая правда. Ты же снимаешь не только фрагменты современности, но и бытовые сценки, природные ландшафты…
— Да, я любитель, а не журналист… О-о-х… Возможно, они боялись журналистов. Но у них есть аккредитация, а у меня ее не было. И потому они могли сделать со мной все что угодно. Я подписал объяснительную. Мне вернули видеокамеру и паспорт.
— Ну, классно — рассмеялся краснолицый Денис из второго подъезда — А ушибы ты получил, когда упал с лестницы, так что ли?
— О, нет! Вот теперь дошло и до ушибов — тяжело вздохнул Янек — когда закончились переговоры с их начальством, меня повели на верхний этаж, в комнату 309. На дверной табличке была указана фамилия следователя. Насколько я помню, Ильнур Маньякин, а телефон его кабинета 37-77-12. Следователем был тот самый коренастый темноволосый оперативник, что поразил меня словом «шкеришься». Начал он с того, что запер дверь кабинета. Матерясь, начал орать: «Ты мне эти домашние заготовки про любительскую видеосъемку прекрати! Отвечай на вопросы: почему ты пришел за четверть часа до начала митинга? Почему прятал камеру за пазухой? Почему ушел до окончания митинга, в час дня? Он снял с меня очки, и сказал: так мне будет удобнее тебя допрашивать… Затем он схватил меня «за грудки», начал трясти и кричать: «На кого ты работаешь? Кто тебе платит? Куда уйдут отснятые сюжеты? Оппозиционным телекомпаниям? Местному олигарху Еремеенко?
— Да уж — рассмеялся Новиков — нет ничего забавней, чем заподозрить тебя в работе на Еремеенко. Ты олигархов на дух не переносишь…
— Верно, не мне участвовать в их играх, да еще рисковать ради них своей шкурой. Ведь за ними нет никакой общественной идеи, лишь голый культ наживы — возмущенно воскликнул Батуронис, неосторожно выпрямил спину, и тут же согнулся от боли. — Даже само это предположение оскорбительно для меня, как для интеллигента! А полицай мне: «Работаешь на Еремеенко? Отвечай, сука!» И ударил меня в грудь тыльной стороной руки, так что я упал на ковер. Затем он вновь ударил меня, куртку с меня сорвал… Помню, я с ковра вполз на диван, а он скинул меня обратно: «Это мой кабинет, я не разрешаю сидеть на моем диване. Стой так. Отвечай на вопросы! Почему пришел до начала митинга? Почему прятал камеру? Почему ушел раньше? Говори, на кого ты работаешь! Кто тебя послал на митинг?».
— Слушай, это не совсем то, чему тебя учат в юридическом… — прищурился Новиков
— Где уж там! Орет, матерится… Я ему говорю, знаешь, вежливо и спокойно: «Прошу вас соблюдать уголовно-процессуальный кодекс. Ведите протокол. Если я виноват — предъявите обвинение.» А Маньякин меня опять бьет, да так, чтобы не оставлять следов… И за ворот трясет, да еще угрожает: «Сейчас мы тебя вывезем в лес и закопаем в яму живым.» Я в ответ: «Соблюдайте УПК»! Он: «Сейчас мы тебя посадим в камеру к уголовникам, и там ты по другому заговоришь…» Я: «Соблюдайте УПК. Заведите протокол». Маньякин опешил. Он посмотрел мой паспорт, и спросил: «Твоя фамилия Батуронис? Ты гражданин Рабсии, но по происхождению, вероятно, эстляндец… »
— Интересно, чем был вызван этот вопрос? — задумчиво, будто рассуждая вслух, спросил Новиков — Ксенофобией? Или пониманием того, что дух рабства не въелся в эстляндцев так глубоко, как в рабсиян? Мы все здесь холопы, но вы хоть внутренне свободны — вас не сковали путы рабсийского патриотизма …
— Ой, Артур! Мне было не до этой философии… Конечно, я спросил: «Вы настроены антиэстляндски?» — а Маньякин ответил: нет, я следователь, задаю тебе вопрос. Ну, я ему и ответил: «Я гражданин Рабсийской Федерации». Он: «Ну, я понял, что не армариканец…» Затем сказал: «Я приду через минуту. Если за это время ты мне не приготовишься все выложить, то узнаешь, что с тобой будет… Мы тебя заживо похороним!» Прошла минута.
— Время, наверное, тянулось для тебя очень долго? — глумливо вопросил Ловкачин
— Спрашиваешь… О-х-х… А потом он зашел, вновь выругался, и закричал: «Ну, будешь ты говорить?» А я заладил, как попугай: «Соблюдайте уголовно-процессуальный кодекс. Буду говорить только под протокол, и после предъявления обвинения».
— А Маньякин?
— Он сказал угрожающе: «ну, ладно». Открыл дверь, вывел меня в коридор и потащил куда-то за рукав, со словами: «Я тебе покажу, что значит наша темная…» Но вместо «темной» он привел меня в комнату, где сидели и курили несколько оперативников, некоторые в штатском. Меня этот гад оставил у входа, но я расслышал, как он кому-то из них встревожено, ругаясь, шептал: «Вот умник попался! УПК и протокол ему подавай. Что делать с ним, не знаю.» Затем отвел меня обратно в свой кабинет.
— Да, тяжело тебе пришлось, дружище… И чем дело кончилось?
— Кончилось тем, что в дверь зашел чуть полноватый светловолосый мужчина лет тридцати пяти. О-о-х… Он говорил очень доброжелательно. Сказал, что обстановка в области сложная, но олигархи, и в том числе банкир Еремеенко, еще хуже нынешнего губернатора, если они придут к власти, то все растащат.
— Ну, с этим-то ты полностью согласен!
— Да, я ему так и ответил… А потом все же сказал: никуда не годится, когда следователь оскорбляет матом, бьет, угрожает, не ведет протокол, нарушает УПК. Светловолосый мне сказал: «Я его начальник, он тут работает с 3998-го года. Если бы нарушал УПК, то тут бы не работал. Угрожал? Но ведь никто этого подтвердить не может. Вам это примерещилось, наверное… Избивал? У нас тут не избивают… А вы тоже хороши. Сколько стоит репортаж для телекомпании? 50000 таллеров? Вы для них снимаете? На кого работаете?» Конечно, я ответил как есть: «На себя. Это я для личного архива.» В ответ начальник начал блефовать: «Я не могу поверить в это. У нас есть информация, что Вас видели вместе с Еремеенко, на улице Зоревой». Я подтвердил еще раз, что не знаком с Еремеенко…
— Да, это чистая правда — заметил Новиков.
— На это он сказал «А нам сообщили, что вас видели». Естественно, я возразил: «Это проблемы тех, кто сообщил. Это им наверное тоже примерещилось. Неужели ради какого-то банкира Еремеенко я бы согласился терпеть вот этот крик и угрозы следователя? Да ни за что!» Начальник подумал и ответил: «Вроде похоже на правду, что вы для себя снимали…. Мы вас отпустим. Только подпишите заявление, что не имеете претензий к полиции, не имеете телесных повреждений и отказываетесь от экспертизы на этот счет». Я был вынужден это подписать.
— Хм — повел плечами Новиков — Это уже было, в фашистской Алемании. После каждого истязания заключенный обязан был расписаться в том, что его не истязали.
— Угу. А потом этот начальник, видимо, замыслил какую-то пакость. Он спросил: «Вы пьете водку?» Я честно ответил: «Нет». Следуя задуманному, он переспросил: «Вообще не пьете?» — «Вообще не пью.» Тогда начальник пытался уточнить: «А что вы пьете?» Ну, я и ответил: «Вам скажи — вы мне это вольете в рот, и скажете, что так и было». Он ухмыльнулся, махнул рукой. Мне отдали видеокамеру, куртку, паспорт. Я спросил: «А кассета?» Он: «Кассету надо искать в РСБ». Тут зашел к нам веселый Маньякин — он выходил из кабинета на время моей беседы с начальником. Выходил злым, а вошел дружелюбным. Сама доброта, не узнать! Предложил сигарету.
— Неужели ты взял ее? — удивленно спросил Новиков