— О чем?
— Ученые не должны толкать свои правительства… чтобы, ну, словом, разворачивать эти работы.
— Вот как…
— Вы думаете, это нереально?
— Вы не могли бы, Вернер, несколько полнее сформулировать свою мысль?
— Нильс, вы пользуетесь достаточным влиянием в Англии и Америке. Вы единственный, с кем я могу говорить об этом. Скажите, как вы полагаете, пошли бы в Америке физики на то, чтобы не создавать бомбу? Если, конечно, и немецкие физики сделают то же. Возможно ли такое соглашение?
— Странно, — задумчиво говорит Бор. — Странное предложение. — При своем простодушии он не в состоянии скрыть внезапное подозрение. — Это же рискованный вариант. Какие у нас могут быть гарантии?
Гейзенберг не сразу понимает, в чем его заподозрили.
— Но если мы договоримся…
Бор берет его под руку.
— Дорогой Вернер, мало ли что мы… вы сами толковали мне про то, как заставляют немецких физиков. Согласитесь, что ваш фюрер в смысле коварства…
— Да при чем тут фюрер? — вырывается у Гейзенберга, он оскорбленно высвобождает свою руку.
— Все равно, Вернер, ваше предложение в условиях войны выглядит двусмысленным, — вежливо и твердо заканчивает Бор.
— Вы мне не доверяете?
Бор молчит.
— Когда-то вы считали меня своим любимым учеником. Вы не доверяете мне за то, что я остался в Германии. Но я немец.
— А я датчанин, и должен бежать из Дании.
— Это ужасно, что мы так разговариваем.
— Ах, Вернер, разговаривать можно как угодно. Трагично, что мы не в состоянии договориться и что и вы, и американцы будут продолжать делать бомбу…
— Да, вы правы, Нильс. Прощайте, привет Маргарет и вашим ребятам. Да хранит вас бог.
Бор остается один. Дождь часто, все громче, стучит в зонт. Откуда-то из-за угла появляется Оге Бор. Он берет отца под руку.
— Они делают бомбу. Они занимаются вовсю атомной бомбой, — потрясенно повторяет Бор…
Они возвращаются домой узенькими улочками, и, проходя мимо кинотеатра, Бор вспоминает одну давнюю историю.
Это произошло в тридцатые годы, когда в очередной раз его мальчики съехались к нему.
Интересно, вспоминал ли эту историю Гейзенберг?
Или Оппенгеймер, ведь он тоже мог вспомнить ее?
…Из темноты кинозала доносится стрельба. На экране довоенный американский вестерн: шериф, невозмутимый и неуязвимый стрелок, спасает от бандитов бедную очаровательную красотку. Стоит кому-то из бандитов взяться за пистолет, как этот парень вытягивает свой кольт, и очередной злодей падает, сраженный пулей. Бар завален трупами бандитов…
Молодежь, которая затащила Нильса Бора в это кино, хохочет, но сам Бор чем-то заинтересовался, он внимательно следит за действиями героя, за всей этой, казалось бы, чепуховой игрой в поддавки. И на улице, после картины, Бор отключен от общего веселья.
— Надо же нагородить такую безвкусицу…
— Оппи, и тебе не стыдно за твой Голливуд?
— Каков супермен! — Оппи наставляет вытянутые пальцы и палит из двух пистолетов. — Бах, бах, бах!..
Они потешаются и резвятся, пародируя неправдоподобные подвиги героя.
— Нильс, пожалуйста, простите нас, неразумных, — говорит Сциллард. — Это все Оппи, это его продукция.
Однако Бор не разделяет их иронии. Вполне серьезно, без улыбки он говорит:
— Мне думается, ситуация довольно реальная.
Несмотря на любовь и уважение к своему учителю, его спутники не могут скрыть веселого удивления.
— Господи, о чем вы, это же бред собачий, — не выдерживает Сциллард.
— Разве так бывает…
Бор берет Гейзенберга за пуговицу пиджака:
— А не кажется ли вам, Вернер, что тот, кто защищается, действует быстрее?
Гейзенберг недоверчиво пожимает плечами, да и остальные насмешливо переглядываются.
— Инстинкт самосохранения должен срабатывать быстрее… — упрямо продолжает Бор, теребя пуговицу.
— Давайте проверим, — предлагает Сциллард. С энтузиазмом экспериментатора он жаждет опыта, реальных доказательств и тут же организует этот опыт. — Купим пистолеты и сейчас все это выясним.
Сказано — сделано. Они направляются в ближайший магазинчик, выходят оттуда с парой детских пистонных пистолетов. Поединок решено провести безотлагательно, здесь, на улице.
— Кто будет гангстером? — распоряжается Сциллард. — То есть кто нападает?
— Я!.. Я!.. — одновременно выкрикивают Оппи и Теллер.
— Тогда я жертва, то есть благородный герой, — требует Гейзенберг.
— Нет уж, героем буду я, — простодушно просит Бор. — Все-таки это моя гипотеза.
— Прекрасно, я гангстер! Теоретик должен сражаться с теоретиком, — восклицает Гейзенберг. — И вообще, мы, немцы, любим стрелять. — Он бесцеремонно забирает у Сцилларда пистолет.