— Никакой он не фабрикант.
— А помнится, мама твоя что-то вроде этого сказала.
— Ах ты, глупый! — рассмеялась Кларика ласково. — Это мама так, шутя, говорит, что он там у себя депутатов фабрикует.
Лоб Менюша прорезала чуть заметная складка. Ах, вот оно что, вот почему баронесса сказала, что его изделия идут по двадцать тысяч штука. Понятно, понятно. Но все-таки это его раздосадовало.
— Выходит, он голоса вербует, так, что ли?
— Да, — ответила она просто.
— И имение, которое он обещал мне, — избирательный округ?
— Конечно. А ты что думал?
— Бог его знает! — с расстроенным видом протянул Меньхерт. — Мне, во всяком случае, что-то другое представлялось. Я думал, он богач. Сам не знаю почему.
— Нет, он небогат; но если захочет, может тебя со временем депутатом сделать. Он самый ловкий вербовщик голосов в стране.
При слове «депутат» глаза у Менюша блеснули. Кровь у него взыграла — волнуемая темными страстями помещичья кровь. Взыграла, как у волка, почуявшего добычу.
Но тут же он уныло поник головой.
— Это все не для меня, — вырвался у него вздох. — Я уже другую карьеру выбрал.
— Так не завтра же! Кто знает?
— И без того денег нет (Менюш хотел постепенно подготовить жену к мысли, что он гол как сокол).
— Нет — бог пошлет, — ободряюще улыбнулась она ему.
— Когда? — спросил Менюш беспокойно. Клари пожала плечами.
— Откуда я знаю? Разве мне не все равно? Я бескорыстно пошла за тебя.
— Не сомневаюсь, — сказал Менюш и обнял ее.
Клари ударила его по рукам, запахивая халат на груди.
— Руки долой, муженек! Или повыше, или пониже. И потом не говори мне больше про эти деньги противные.
— Ах, противные, — засмеялся муженек, — но видишь ли, светик, деньги — это nervus rerum всех вещерум;[32] без них не повоюешь.
— Да ну тебя! Уж не со мной ли ты воевать собрался?
— Что ты, глупышка. Но деньги, знаешь, и в любви помогают. Деньги, женушка, всегда пригодятся. Деньги нынче — государь. Без них и дня не проживешь. Они всем распоряжаются. Вот мы, например, хотим где-нибудь на зиму поселиться — здесь ведь остаться нельзя — и должны к их величеству деньгам обратиться: "Sire! [Государь! (англ., франц.)] Куда вы повелите нам отправиться и на сколько?"
Кларика слушала с наивно-безмятежным выражением девочки, которой папа про заморские страны рассказывает.
— Верно, верно, — серьезно кивала она головкой.
— Ну, тогда иди сюда, ко мне на колени. Вот так. А теперь прими вид рассудительной хозяйки и давай посоветуемся.
— Рассудительные хозяйки не сидят так — у мужа на коленях.
— А как же они сидят?
— Муж сидит у их ног, вот как.
— Хорошо, и я у твоих сяду. Где тут скамеечка была? А теперь давай побеседуем.
— Давай. Ты начинай.
— Нет, ты.
— Не хочу.
— Ну, ладно, начну я, — сказал доктор. — Сильный уступает — только нужно добавить: когда захочет. Не вздумай прецедент из этого сделать, женушка.
— А что такое прецедент?
— Это я в другой раз тебе объясню, а сейчас не позволю отвлекать себя. Итак, с чего я хотел начать?
— С поцелуя, может быть?
— Определенно.
За первым последовал второй, за ним третий — напрасно наш доктор старался не отвлекаться.
— Трудновато так беседовать, — засмеялся он наконец. (Вот чудак: наоборот, одно удовольствие!)
Но тут Мишка доложил о приходе больного — одного пильзенского портного, который пришел попрощаться и вручить скромный конверт с двумя десятифоринтовыми бумажками. Жена упорхнула в соседнюю комнату.
— Последний мой пациент, — пробормотал Менюш, когда тот удалился. — Теперь хоть сию минуту ехать можно.
Это еще больше подстегнуло его объясниться с Кларикой. Земля горела у него под ногами, лихорадочное нетерпение охватило его и какая-то смутная тревога — совсем уж непонятная утром после брачной ночи, когда полагается быть счастливым.
— Кларика, ты не выйдешь ко мне? — крикнул он ей в спальню.
— Вот оденусь сначала.
— Потом оденешься. Нам поговорить надо.
— Ушел твой больной?
— Ушел. Попрощаться заходил.