Против обыкновения даже руки никому не подав, он стоял, хлеща себя тросточкой по брючине, которая болталась, как пустая (хотя это, надо думать, едва ли).
— Так, значит, тебе не сказали ничего? — вытаращился вице-губернатор.
— Ни словечка. В чем дело? Как это получилось?
Все сразу оживились. Интересно! Губернатор-то ничего не знает, оказывается. Вот это номер! Вице-губернатор и господин Глюк одновременно начали рассказывать, но их оттеснил тщеславный Мравина, которому первому хотелось посвятить во все губернатора.
— Вы, господа, там не были, а я был и больше наслышан. В среду бургомистр телеграфировал: созвать собрание. Словом, порядочную блоху запустил нам в ухо. "Ладно, — говорю я жене, — поживем — увидим". Ну вот, вчера собрание было. Бургомистр сказал, что Кертвейеш ожидает великое будущее, а ему в парламент нужно ехать. "Нужно, так нужно", — сказали мы и стали «ура» кричать, потому что и кричать тоже нужно; а что делать? Черт меня побери, если не так!
— А вот не бывать ему в парламенте! — вспылил губернатор, со свистом рассекая воздух тросточкой. — Это невозможно. Нам сейчас без него не обойтись.
— Ваше высокопревосходительство еще нам блоху подпускаете, ей-ей!
Губернатор, не отвечая ничего и пыхтя, как разъяренный вепрь, затопал по лестнице в свой кабинет, и через минуту в огромном здании поднялась суета, как в потревоженном муравейнике. Звонок звонил не переставая; чиновники и рассыльные сновали взад-вперед по коридорам и вверх-вниз по лестницам. Приказания сыпались одно за другим.
— Глашатаев выслать с барабанами, пусть объявят, что на четыре часа назначается новое собрание в ратуше.
Глашатаи побежали.
— Секретарь, немедленно составить список всех городских крикунов, в том числе председателей ремесленных союзов, даже если они и не крикуны. Хотя это вряд ли, иначе бы они председателями не были.
Секретарское перо лихорадочно заскрипело, и список вскоре был готов.
— Гайдуки, скорей обегите всех по этому списку, чтобы сию минуту здесь были. Быстро, быстро!
Гайдуки помчались.
Немного погодя в приемную явился Ковини с бароном Бланди. Они приехали вместе.
— Его высокопревосходительство сердиты очень, — предупредил их секретарь. — Не советую входить.
Бланди смерил его презрительно с ног до головы.
— Что за чушь! Занимайтесь-ка своим делом, вы, Флочиш-ка… и не тявкайте тут.
И распахнул двустворчатую дверь.
— О, кого я вижу! — сладко протянул губернатор, словно для него не было ничего приятнее их визита (он как раз лил духи над умывальником на свой носовой платок). — Присаживайтесь, ребятки; вот сигареты, угощайтесь.
— Мы пришли требовать удовлетворения, — торжественно изрек Ковини.
Лицо у него было бледное, глаза запухли.
— Догадываюсь. Ну-ну?
— Меня надули, бессовестно надули — и с мандатом этим, и…
. -…и Минка отставку дала? Гм.
— Да, и ей немца какого-то навязали. Этому человеку, ваше высокопревосходительство, названия нет. Это… Это… просто…
— Негодяй, — подсказал губернатор.
— Я был у него вчера вечером, — продолжал Ковини, скрежеща зубами, — убить хотел.
— Ну и как, убил? — флегматично осведомился губернатор.
— Не вышло. Увидел меня — на шею бросился, плакал, как младенец. Жаловался, какой он несчастный, как меня любит, но все, мол, против него: сверху кандидатство это навязали и жениха из Вены какой-то злой рок подкинул наперекор его планам. Рассказывает, а у самого слезы градом. В конце концов я же утешать стал мерзавца и, только выйдя на свежий воздух с такой вот головой, сообразил, что опять в дураках остался.
— Ну, а дальше?
— Еще больше народ меня огорчает, эта чернь подлая. Ты же видел, как они меня любили.
Губернатор улыбнулся.
— И вот бросили.
— Так тебе и надо, — с насмешкой ответил губернатор, — я бы никогда до выборов не унизился. Чтобы меня на расписанной тюльпанами тарелочке подносили разным там скорнякам да башмачникам: решайте, мол, нужен он или не нужен…
— Ах, Флоке, дорогой! — умилясь, воскликнул барон Бланди и сделал шаг к губернатору, чтобы пожать ему руку. — Ты настоящий Флоке!
— Спасибо, Муки,[131] спасибо. Но вернемся к делу, а то вон в приемной уже ногами шаркают. Я тут совещаньице одно устраиваю… Так чего вы хотите?
— Удовлетворения, дорогой барон, — тотчас отозвался Ковини. — Удовлетворения за все, что этот подлец наделал.
— В конце концов комитат — это не Баконьский лес,[132] — перебил Бланди. — Тысяча флоке! Ты же отвечаешь за подобные низости, я так полагаю.
И, вставив в глаз сверкающий монокль, воззрился на свое отражение в зеркале.
— Ну что ж, — сказал губернатор, поразмыслив немного. — Удовлетворение вы получите при одном условии.
Бланди, весело прищелкнув языком, торжествующе подмигнул приятелю.
— А? Что я говорил? Ну давай, какое там у тебя первое флоке и второе.
— Удовлетворение вот какое: депутатом Рёскеи ни в коем случае не будет.
— Ура! — заорал Бланди. — Честное благородное слово?
— Честное благородное; но условие такое: вы тоже слово даете поддержать, если понадобится, нового кандидата.
Бланди вздрогнул как ужаленный, а Ковини даже потемнел весь.
— Нового? Какого это нового? А почему ты Яноша не оставишь?
— Да просто потому, что легче в новом горшке суп сварить, чем старый, разбитый, склеивать, — притворись удивленным, что его не понимают, ответил его высокопревосходительство. — Времени слишком мало.