— Потому что канал заблокирован. Блокаду может снять только супервизор.
— Кто?!
— Супервизор. Я не знаю, что он такое. Я не знаю, как с ним связаться. Я не знаю, даже что такое я сама! — внезапно яростно крикнула Бокува, и ее глазницы полыхнули желтым огнем. — Я не знаю… Отец… — она замолчала. — Я должна строить, — сказала она после паузы. — Если я не строю, я мертва. Мое существование бессмысленно, и я никогда не увижу отца. Ты была права, а я дура. Я не имела права нападать на свою сестру. Ведь ее тоже сделал мой отец, а если он ее сделал, как я могу ее убить? Я думала, что так правильно, но я дура. Откуда я знаю, что то, что я знаю, правда?
— Бокува… — Мизза осторожно дотронулась до ее рукава. — Не сердись, Бокува. Все исправится. Попытайся вспомнить, кто такой супервизор, ладно? Мы сможем его найти, вот увидишь.
— Я не знаю, Мизза, — пламя в глазах девочки-куклы погасло, и она сама как-то вся погасла и съежилась. — Я пытаюсь вспомнить, но… Саматта Касарий.
— Супервизор — Саматта Касарий? — переспросила Мизза. — Тот, на встречу с которым меня возили?
— Да. Тот, на встречу с которым тебя возили. Он не супервизор, но он может знать. Мне так кажется, но я уже ни в чем не уверена. Он знает многое, что недоступно другим. Если ты еще когда-нибудь его увидишь, спроси. А сейчас уходи. Тебе нельзя здесь долго оставаться.
— Но что станешь делать ты?
— Ждать. Думать. Возможно, я что-нибудь придумаю. Ты уходи и не возвращайся. Если ты встретишь Саматту Касария и узнаешь у него что-нибудь, скажи кукле. Я услышу. И перестань плакать и действовать мне на нервы.
— Бокува!
— Уходи! — крикнула Бокува, и в глаза Миззы ударила слепящая вспышка. И мгновением позже она очнулась в своей кровати, чувствуя, как ее лицо холодят высыхающие слезы.
03.08.858, небодень. Северо-западный Граш, город Тахтахан
Новенькая выглядела странно.
В этот день Суэлла молола зерно во внутреннем дворе возле женского комплекса. Слово "комплекс" отдавалось внутри слабым толчком напоминавшим о старой, навсегда потерянной жизни. Об университете в Тушере, где она закончила четыре курса на металлургическом факультете и уже успела получить предложение остаться при кафедре теоретической металлургии для защиты диссертации — с ненужной, но льстящей самолюбию перспективой в дальнейшем получить право постоянной работы в Княжествах. О веселом женском общежитии, комнату на двоих в котором она предпочла уединению наемной квартиры. О великом будущем, о котором так приятно мечталось перед сном и которое ей больше не грозит… Она не любила слово "комплекс", потому что оно напоминало ей слишком о многом, но охранники иногда использовали его в своей речи, и волей-неволей оно всплывало и в ее мыслях. Комплекс? Ха! Слишком красивое слово для тесных грязных бараков, в которых дома постеснялись бы поселить даже чернорабочих.
Регулярное кровотечение началось у ней накануне, на два дня раньше, чем она высчитывала, и несмотря на боли внизу живота она тихо радовалась — насколько еще была способна на такие эмоции. Она чувствовала, что с каждым днем все больше и больше погружается в апатию. Для нее становилось все равно, сколько мужчин к ней приведут за день и что те с ней сделают. Возможно, скоро она совсем сойдет с ума и тогда наконец-то получит передышку. Вечную передышку. Но пока что она еще воспринимала окружающий мир, а потому радовалась, что еще два-три дня ни один грязный вонючий самец не захочет ее изнасиловать. Извращенцы, любящие переспать с нечистой женщиной, тоже попадались, но, слава Назине, крайне редко. Солнце палило нещадно, поднявшись слишком высоко, чтобы коротенькая тень от стены могла дать хоть какое-то облегчение, но оставаться в общей комнате, заполненной пустой болтовней ожидающих клиента женщин, было выше ее сил. А одинокое ожидание в своей душной тесной каморке еще больше невыносимо. Лучше солнцепек — но под открытым небом. И незачем, чтобы другие заметили, как зерно в ступке распадается в пыль еще до того, как его касается грубый каменный пест. Тогда, пожалуй, ее заставят работать в пять раз больше. А сейчас она может спокойно изображать, что нудно и монотонно работает.
Новенькая вошла во двор через внутренние ворота и остановилась, оглядываясь. Следом за ней ввалился здоровенный мужик — Таксар, и рядом с ним — какой-то плюгавый сапсап, с лысиной, незнакомый. Незнакомый склонился за спиной новенькой — и распрямился, держа в руке новенькие блестящие наручники. Затем он грубо толкнул женщину в спину, и та, едва не упав, сделала еще несколько шагов вперед. Выглядела она странно. Не тарсачка — светло-оливковая кожа, широкие скулы и такой же широкий рот, небольшой нос, высокий лоб… Чем-то похожа на гулану, но у тех никогда не встречается такой светлой кожи. Сапсап? Вазита? Нет. Откуда она такая? И одежда — вроде бы северное женское платье, но истрепанное до полной неузнаваемости.
Створка ворот с лязгом захлопнулись за спинами вошедших.
— Ты, как тебя… — лениво сказал Таксар. — Аяма. Сядь куда-нибудь и не мельтеши. Тиксё скоро появится. Слышь, Микан, пойдем-ка на крыльцо, под навес. Не париться же на солнце.
Охранник в сопровождении плешивого прошел к навесу возле входа в жреческий дом, и они оба уселись там на корточки, тихо переговариваясь, лениво пережевывая хансу и время от времени сплевывая под ноги коричневую слюну. Новенькая, поколебавшись, приблизилась к Суэлле и уселась на пыльную землю рядом с ней, поджав под себя ноги.
— Доброго дня, — негромко сказала она на общем. — Меня зовут Аяма. Аяма Гайсё. Рада знакомству, госпожа, прошу благосклонности.
От удивления Суэлла прищемила кожу на пальце пестом и зашипела от боли. Катонийка? Здесь?! Впрочем, не первая. Точно, именно у восточниц она уже видела подобный тип лица и цвет кожи.
— Привет, — буркнула она, продолжая механически ворочать пестом и надеясь, что новенькая отстанет.
— Как называется это место? — не успокаивалась та. — Город — Тахтахан, я знаю, подслушала. А что за дома такие вокруг? Что за храм?
— Храм Тинурила, — еще грубее ответила Суэлла. Она с досадой отвернулась, высыпала муку в глиняный кувшин, зачерпнула из корзины горсть джугары и снова принялась работать пестом.
— Извини, госпожа, я невежлива, — новенькая слегка поклонилась. — Пожалуйста, не сердись. Меня обманом заманили в Четыре Княжества и силой продали в рабство в Граш. Я никого здесь не знаю и ничего не понимаю… Могу я узнать, как твое имя?
— Не можешь, — зло ответила Суэлла. — Нет у меня имени. Я тебя никуда не заманивала, так что оставь меня в покое!
Может, пересесть? Но, во-первых, придется перетаскивать кувшины и корзину, а во-вторых, назойливая иностранка наверняка потащится за ней и на новое место. И что за напасть?
— Прости, госпожа, — снова поклонилась Аяма. — Я не хотела тебя обидеть или разозлить. Господин Микан, пока вез меня сюда от границы с Княжествами, испытывал удовольствие, рассказывая, что меня ждет. Я хочу знать, он доставил меня на место? Или повезет дальше? Здесь есть публичный дом, где женщин содержат силой?
Внутри Суэллы снова полыхнула вспышка злости, и она удивилась сама себе. Да что с ней? Подумаешь, дура-иностранка привязалась! Можно и ответить, язык не отвалится. Может, дело в том, что новенькая внезапно напомнила ей об утраченной свободе?
— При храме Тинурила — бордель. "Кающиеся жрицы", ритуальная проституция, — сухо пояснила она. — Некоторые сами продают себя с голодухи, большинство держат силой. Тебя вряд ли повезут дальше. Привыкай к аду, госпожа Аяма, — она издевательски подчеркнула обращение.
— К аду? — удивилась та. — Госпожа, ты… тарсачка, да? Ад — термин из религии Колесованной Звезды, я еще ни разу не слышала, чтобы его упоминали в Граше. Даже у поклонников Курата нет ничего похожего. Ты была на севере, в Княжествах?
— Была… когда-то, — Суэлла чувствовала, как эмоции внутри нее постепенно ослабевают, сменяясь привычной апатией.
— Понятно, госпожа. Если ты не в настроении разговаривать, я не стану тебя тревожить. Прости за беспокойство. Я спрошу у тебя еще только одну вещь, и сразу отстану. Скажи, ты никогда не встречала тарсачку из Северных Колен по имени Суэлла Тарахоя?
Суэлла закаменела. Она стиснула каменный пест так, словно намеревалась раздавить его пальцами, и почувствовала, как почти против воли зашевелились ее манипуляторы, скручиваясь для удара.
— Нет, — наконец ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно равнодушнее. — Кто она?
— Она похищена год назад в Джамарале. Ее ищут родственники, — новенькая склонила голову, и внезапно Суэлле показалось, что ее видят насквозь. — Почему ты так встревожилась, госпожа? Может, ты все-таки видела ее хотя бы мельком? Или знаешь, где она находится?
— Я никогда не видела ее, — все тем же равнодушным, на грани срыва в истерику голоса откликнулась Суэлла. — А если и видела, то не знакомилась. У тебя есть еще вопросы?
— Нет, госпожа. Только, пожалуйста, скажи мне свое имя. Я же не могу обращаться ко тебе "эй!"
— А и не надо к мне обращаться, — Суэлла опять подавила вспышку раздражения и с силой ударила пестом по ни в чем не повинному зерну в ступке. — Я синомэ, поняла? Девиант, как у вас говорят. И я чокнутая. Я тебя могу по стенке сейчас размазать!
— Да, ты можешь, — спокойно согласилась новенькая. — Но не станешь. Ты не чокнутая, госпожа, поверь мне как эксперту.
— Видала я таких экспертов… — фыркнула сбитая с толку Суэлла. Ей что, действительно не страшно? Одно слово, иностранка. Стоп. "Как эксперту"? — Ты кто вообще такая?
— Меня зовут Аяма Гайсё, — с готовностью откликнулась новенькая. — Я из Катонии. Меня пригласили в Четыре Княжества поработать там проституткой. Я не знала, что там проституция — уголовное преступление. Когда приехала и поняла, что меня обманули, начала протестовать и попыталась пойти в полицию. Тогда меня продали сюда.
Суэлла подозрительно посмотрела на нее. Сказанное как-то совершенно не вязалось с тоном — размеренным, спокойным, словно у девочки, в сотый раз читающей наизусть стишок. Может, она провокатор? Да глупости! Зачем? Кого ей провоцировать… Или она лазутчица? ГВС отправили кого-то на поиски похищенных? В роли подневольной проститутки? Никогда. Ни одна из тарсачек никогда на такое бы не согласилась. Правда, новенькая не тарсачка, а из Катонии, но вряд ли полная дура.
Впрочем, гадать бессмысленно. В конце концов, ей-то что?
— Не пытайся бежать здесь, — наконец сказала она. — Пожалеешь куда сильнее, чем в Княжествах.
Следовало бы уже научиться, что следовало за любой фразой…
— Почему? — немедленно осведомилась новенькая. В ее голосе прорезалось холодное сосредоточенное любопытство — и опять не те нотки, которым следовало бы там звучать. — Поймают?
— Поймают. Тебя — сразу. Ты не местная, любой сразу увидит. И вот…
Суэлла показала ей правое предплечье, где виднелась татуировка: горизонтальный овал и две асимметричные дуги, растущие из него — стилизованный фонтан. Святой символ Тинурила, который она ненавидела всей ненавистью, которая еще только сохранилась в ее душе.