Потом поманил Кейла, тот подошел ближе и склонил голову почти к самым губам правителя, чтобы расслышать каждое тихо произнесенное таном слово.
— Нашему другу из Дорнака не повезло, он оказался в самой плотной паутине из всех, какие видел. В другой раз его предложение было бы принято с удовольствием, но Даргеннан не единственная Кровь, которая нуждается в уроке. Я еще не покончил с Ланнисами и Килкри. Я все-таки увижу, как их силы иссякнут и будут разбиты на этих склонах.
— У них совсем не слабые силы, мой господин. Они прислали две тысячи человек для участия в совместной с вами кампании. А ведь в поход могло бы выступить и меньше половины этого.
— Однако это больше, чем я верну им обратно. Они маскируются лучше Игрина, но и у них мятежные помыслы.
Тан потер пальцами глаза.
— Эх, Кейл, мои кости слишком стары для того, чтобы под покровом ночи плести интриги и составлять заговоры. Мне давно уже следовало бы вернуться в Веймаут. На этот раз все слишком затянулось.
— Ваши кости не так уж стары, — без улыбки возразил телохранитель. — А плетение заговоров — это судьба всех Танов любой Крови. С Игрином почти покончено; он никуда не денется. Я думаю, мы уже через месяц будем в Веймауте.
— Несомненно. — Гриван зевнул и тронул Кейла за плечо. — Ну, сегодня я уже не усну. Разгулялся. А дремота с годами становится все менее надежным товарищем: неодолима, когда ты в ее объятиях, и невозвратима, если ты от нее хоть ненадолго оторвался. Пошли за верными северными капитанами, и пусть кто-нибудь принесет мне более подходящую для их приема одежду.
Кейл, уже пятясь, отвесил не очень глубокий поклон, потом повернулся и вышел в ночь.
Тейм Нарран да Ланнис-Хейг, капитан Замка Андуран, в сопровождении Кейла направлялся в палатку совета. Оба обменивались довольно недружелюбными взглядами. Вплотную за ними шел Рорик нан Килкри-Хейг, младший сын Ленора, тана Крови Килкри. Гривен ждал их, сидя на деревянном троне, теперь одетый в прекрасный церемониальный плащ, на коленях у него лежал меч в ножнах. По обе стороны трона стояли стражники во всем великолепии официальной одежды и смотрели прямо перед собой.
— Слишком холодная ночь, чтобы строить планы, но война всем нам предъявляет жесткие требования, — приветствовал вошедших Гривен.
Тейм ничего не ответил. Рорик неловко переступил с ноги на ногу.
— Слишком холодная, я полагаю, для любезностей, — продолжал Верховный Тан. — Итак, когда вернется свет, мы снова испытаем стены. Ваши отряды пойдут на приступ.
Тейм опустил глаза и стиснул зубы, костяшки на стиснувших меч пальцах побелели. Он еле заметно поморщился, когда услышал сзади тяжкий вздох Рорика. Только Тейм знал, как несдержанно мог вести себя сын Ленора, если ему что-то не нравилось. И действительно, молодой человек не сумел скрыть гневные нотки.
— Мой отец дал мне тысячу лучших воинов, когда вы потребовали у него людей на войну, — заявил Рорик, — и сотни их отдали ради вас жизни. Более полутысячи умерли от ран и болезней или пали на поле битвы, остальные тоже уже не в состоянии подняться со своих циновок. В каждом бою, а теперь еще и в каждой вылазке на стены не столь уж важного замка впереди должны быть только воины Килкри и Ланнис. Я что, всех должен положить на этих склонах? Когда же в атаку пойдут другие Крови?
— Я смотрю, наши северные братья уже не так жаждут славы, как бывало когда-то, — ровным тоном произнес Верховный Тан.
Рорик хотел возразить, но Гривен оборвал его:
— Обращаясь к Верховному Тану, ты должен с большей осторожностью выбирать слова. Давно прошло то время, когда ваша Кровь была первой среди прочих. Твой отец присягнул мне, как и Кросан, поэтому мастер наших друзей, Тейм, здесь. Ты тоже теперь находишься под присягой. Ты молод, и ради твоего отца я оставлю твои слова без внимания, но глупо считать, что все делается ради меня. Это делается ради всех Кровей и всех танов. А если кто-то забывает о своем долге, как это позволяет себе Игрин ок Даргеннан-Хейг, то его необходимо заставить подчиняться! Никогда не добьешься порядка, если такие, как он, будут самовольничать. Ведь и ты не хочешь беспорядка, я прав?
На щеках Рорика вспыхнул румянец, а в глазах мелькнуло бешенство, но он все-таки сумел справиться с собой.
— У нас нет приспособлений, чтобы проломить стены Ан Камана, — упрямо произнес он.
Гривен слегка улыбнулся:
— Здесь не Хайфест, о стены которого может вдребезги разбиться любая армия. Эти годятся лишь на то, чтобы пугать бандитов и грабителей. У тебя есть складные лестницы и храбрость твоих людей: достаточно взять зубчатую стену на ширину руки, и вся армия хлынет вслед за тобой. — Он повернулся к Тейму: — Наш капитан Ланнис-Хейг тоже разделяет эти страхи?
Тейм поднял глаза. У него было более темное и грубо вырезанное лицо, чем у Рорика. Бывшие в забытой юности темными короткие волосы подернула седина. Ничто в лице не выдавало его мыслей, только глаза. В них был сдерживаемый, глубоко скрытый отпор. Он прямо встретил пристальный взгляд Верховного Тана.
— Мои люди, как и я, не боятся умереть, хотя я, как и они, хотел бы иметь более достойный повод встретить Темный Сон. Там, в форте, уже испытывают недостаток в провианте и могут продержаться еще не больше месяца; если мы подождем, то они сами перессорятся друг с другом. С другой стороны, сбежавший Игрин уже измотан, только горы мешают захватить его. Полдюжины посланных вами отрядов охотятся за ним в горах к югу отсюда. Он будет вашим через день или через неделю. И значит, опять же спешка не имеет смысла.
Гривен ок Хейг заговорил медленно и отчетливо:
— Возможно, ты говоришь правильно, Тейм Нарран. Мне это все равно. Пойми меня хорошенько: моя воля, чтобы стены над нами были разрушены и чтобы дорогу к ним проложили именно Килкри и Ланнис. Здесь и сейчас управляет моя воля. Твоя собственная территория — окрестности Замка Андуран, а он далеко отсюда, моя — простирается от реки Глас до этих самых холмов. Я — Тан Танов, правитель твоего правителя. Каждый из твоих людей, способный ходить и держать меч, должен к рассвету быть готов.
— Я хорошо вас понял, мой господин, — склонив голову, ответил Тейм. Рорик еще что-то попытался сказать, но Тейм взял его за руку и повернул к выходу. Он любил Рорика, несмотря на все его юношеские недостатки, и не желал видеть, как тот еще больше уронит себя в глазах Верховного Тана. Они вышли из палатки, им предстояло еще разбудить своих людей и встретить новый день.
Гривен хмыкнул, взглянул на Кейла и сказал:
— Рорик — глупец. Хорошо, что между ним и высоким троном его отца есть другой сын. Я думаю, наш друг Тейм Нарран — штучка поинтереснее.
Кейл пожал плечами:
— Он не знает другой верности, кроме верности Ланнис-Хейгам, господин. Позволь мне послать к нему человека с ножом. Это можно проделать так, что потом никто не ткнет в нас пальцем, зато потеря Наррана больно ранит Кросана, он будет уязвлен.
Гривен рассмеялся:
— Однако! Ты допускаешь, что неприязнь к человеку мешала тебе правильно рассуждать. Моя Теневая Рука, там, в Веймауте, никогда не простил бы такой необдуманный шаг. Нет, поспешные шаги нам не нужны. Завтра Тейм поведет своих людей на убой, хотя в глубине души скорее снес бы голову мне. Спасибо еще, что старые традиции до сих пор связывают их с Ланнисами и Килкри. Поскольку Кросан преклонил предо мной колено, Тейм, в свою очередь, будет действовать по моему приказу. Наверное, его гордыня очень страдает от того, что он не может поступить иначе.
Тан Танов потер руки.
— От этого холода может растрескаться и горный пик. Пусть принесут сюда жаровню. И хлеба. Я должен быть здоровым, сильным и энергичным, если хочу насладиться тем, что принесет мне утро.
Проснулся Оризиан поздно, от сновидения, ускользнувшего раньше, чем он успел его осознать. В это первое, еще затуманенное, мгновение пробуждения перед ним мелькнуло лицо брата. Он сел на кровати и оглядел комнату. В ней он жил с братом, когда тот был еще жив. Пока болезнь бродила по коридорам и палатам замка, Фариль лежал здесь, в поту, в бреду, то впадая в тяжелый сон, то выбираясь из него. В течение тех ужасных нескольких недель Оризиан спал в комнате Эньяры, пока она тоже не заболела. После этого они с Илэн перешли в комнаты горничных.
Спустя несколько месяцев его брата завернули в простыню и отвезли на Могилу на корабле с черными парусами. Оризиан не хотел возвращаться в эту комнату, а когда все же нашел в себе силы вернуться, здесь, к его удивлению, оказалось удобно и уютно. Часто лежа на этой кровати, он вспоминал брата, и почти всегда это были приятные грезы. Иногда ему казалось, что здесь все еще ощущается и присутствие матери, хотя воспоминания Оризиана о ней были немного иными, чем сны о Фариле. Запах ее волос и их прикосновение к лицу; теплые и надежные объятия; звуки ее песен — за прошедшие годы из такой мозаики сложился образ матери. Изредка она ему снилась, он просыпался и в первое же мгновение с удивлением и смятением понимал, что ее нет. Иногда от таких снов одиночество казалось еще горше, а иногда, наоборот, он становился спокойнее.
Не успел еще Оризиан полностью стряхнуть с себя сон, как вокруг него уже засуетилась Илэн, она принесла воду и одежду. Пожелав ему доброго утра, она больше почти не разговаривала с ним, хотя всем видом выражала глубокое недовольство столь поздним пробуждением. Одним словом, к моменту ее ухода Оризиану было уже невыносимо стыдно за собственную лень.
День прошел быстро. Утром они с Эньярой по мощеному броду отправились в город, побродили по рынку, толкаясь в дружелюбной толпе, и там же повстречали Джьенну, прехорошенькую девушку того же возраста, что и Оризиан. Ее отцу, торговцу, принадлежала едва ли не четверть всех прилавков на площади. Джьенна с Эньярой весело сплетничали, более или менее игнорируя Оризиана, но когда тот, воспользовавшись паузой в их беседе, вмешался в разговор и похвалил внешний вид и платье девушки, та рассмеялась. Спасибо еще, что по-дружески и с благодарностью.
Потом Эньяра хлопала его по спине и ужасно дразнилась. Он краснел и отругивался, но беззлобно. Впрочем, она скоро устала от этой игры, и они вернулись к обычной болтовне: сколько гостей приедет в замок на пир, кто станет на празднике Зимним Королем, кто из торговцев больше заработает на предпраздничной торговле.
Они набрели на ларек, в котором продавались пирожки с медом, деликатес, который всегда любил их отец. Когда они были маленькими, он часто возвращался из поездок в Драйнен или Гласбридж с пирожками, спрятанными в каком-нибудь из вьюков. Это была такая игра: Оризиан, Эньяра и Фариль азартно рылись в отцовом имуществе в поисках липких сокровищ, существование которых он отрицал до самого момента их обнаружения. Но время все переменило: и роли, и отношения, теперь уже Эньяра с Оризианом принесут отцу небольшую коробку с пирожками.
После похода в город Оризиан пошел навестить Иньюрена. Он безуспешно обыскал весь замок. В конце концов его направили через узкие ворота в задней стенке конюшни. Оттуда такой же узкий проход в стене замка с обитой железом дверью вывел его на скалы к морю. Там, у мокрого причала, стояла небольшая парусная шлюпка Иньюрена, которую ему нужно было перегнать к дальнему берегу, в устье. Это была простая, но вполне скороходная лодка, достаточно крепкая для коротких переходов при хорошей погоде. Конечно, она не выдержала бы, если бы ее на открытом месте захватил крепкий ветер или крутая волна, и значит, по мнению Оризиана, ее пора было переводить к пристани города. Он всегда радовался, когда Иньюрен брал его с собой, тем более что случалось это редко. Посадка у лодки была очень низкая, и пока она скользила по воде, можно было опустить руку и наблюдать за искрящейся на солнце бороздой. Короткая поездка от замка до пристани, где лодка останется на зимней стоянке, станет последней до того, как зима окончательно скует суденышко.
У него за спиной стоял огромный замок, в котором обитало множество людей, а здесь, на север от устья Гласа до темнеющих за рекой гор за ним глаз Оризиана не обнаруживал никаких признаков ни человека, ни человеческого жилья. Ветра почти не было, и огромный залив был на редкость спокоен. Оризиан стоял, наслаждаясь простором, наблюдая за морскими птицами, устроившими гонки друг за другом почти над самой водой. Кар Энгейс, горный хребет из массивных и суровых голых вершин, возвышался, окруженный темными лесами, подступавшими почти вплотную к северному берегу. Зубчатая линия горных вершин уходила и вправо, и влево. Он знал, что на севере они все сбегались к Гласбриджу и сливались с огромными валами Кар Крайгара, а далеко на юге они спускались к проклятому мысу Дол Херигейг, где горный хребет рушился в море хаосом разбитых скал. Этот мыс еще называли Разрушительным. Там, так далеко, что Оризиану отсюда не видно, лежит не защищенный от ветра, исхлестанный океаном, унылый и промозглый остров. Он держится в отдалении от Дол Херигейга, как будто представляет собой последнюю гору гряды, целиком соскользнувшую в воду и оставившую на поверхности только верхушку.
В преданиях рассказывается, что остров был огромным и на нем жила одна из Первых Рас, канувшая в море. Для обитателей Колгласа он имел теперь особое значение: во время Лихорадки огромное число их родственников обрели на нем свой огненный покой, поскольку тела умерших на кораблях с черными парусами свозили туда на огромные погребальные костры. Таким же было последнее путешествие брата Оризиана и его матери. Их тоже завернули в холсты и втиснули среди других трупов на палубу судна. До того мрачного года остров носил древнее название Ай Дромнон, теперь все знали его под именем Могила.
Оризиан, оскальзываясь на камнях, сполз по скалам туда, где увидел Иньюрена, который, присев у воды, тыкал в нее палкой. Край темной накидки на'кирима волочился за ним по воде.
Оризиан окликнул его:
— Что ты делаешь?
— Ищу морских ежей.
— Зачем?