Нефедов и Кулагин почти втащили Высоцкого в гримерную.
— Все! Он больше на сцену не выйдет. — Кулагин уложил Володю на кушетку.
.. .А людей уже запускали в зал. С улицы валили все новые зрители.
Кулагин подбежал к билетерам, закрыл входную дверь прямо перед носом у очередной группы зрителей и заявил:
— Не будет шестичасового. Отменяется. Не пускайте никого!
— Задерживается? — не поняла билетер.
— Отменяется, я же говорю!
Под напором зрителей дверь снова открылась.
— Объявляйте со сцены, а то нас тут сметут! — сказала ему женщина-билетер и вернулась к работе. Люди шли и шли, а она все продолжала надрывать билеты.
Кулагин заметил Фридмана, окруженного какими-то важными персонами, и бросился к нему:
— Леня! Леня!..
— Невозможно сейчас, Севочка! — Фридман недобро зыркнул на Кулагина и тотчас с улыбкой повернулся к своим чиновным спутникам: — Пожалуйста, идемте... проходите, пожалуйста! — На миг он обернулся к Севе: — После, после... всё после.
Неожиданно Кулагина окликнули сзади:
— Вы Кулагин? Всеволод?
— Да. Кулагин, Кулагин, Всеволод.
Молодая симпатичная девушка протянула ему билет и ручку.
— Ну, если вам это нужно... — Сева слегка смутился.
— Вы же будете выступать?
— Да нет, конечно!
Девушка рассмеялась. Ее подруга тоже протянула бумажку. Около Кулагина стали останавливаться люди, кто-то щелкал фотоаппаратом, кто-то просто глазел...
* * *
Фридман вышагивал впереди солидных гостей по проходу.
— Резервный ряд... Прошу, вот он!
Однако в этом ряду уже разместилась компания каких-то молодых людей.
— Встаньте! Кто вас сюда посадил?! — прикрикнул на них Фридман.
Те вскочили и бросились искать другие свободные места. Гости Фридмана сели.
— Душновато здесь...
—Да-да. Вера Павловна. Немного душновато. — Леня замахал руками, словно отгонял комаров от Веры Павловны. — Но... Начнется концерт, и вы всё забудете, поверьте мне! Блестяще работает Владимир Семенович, блестяще! Приятного вечера.
Кланяясь, он пошел по проходу обратно, пожимая руки важным зрителям.
* * *
Вновь увидев Фридмана, Кулагин вернул девушкам ручку и бросился к нему.
— Отмена! Леня, отмена! Володя не может... — умолял он.
— Невозможно! Только не сейчас! — зашипел Леня.
Сева крепко взял Леню под локоть и потащил за кулисы.
— Выйдем вместе на сцену и скажем, что перенос... Или нет, что деньги вернем!
— Какие деньги, Сева? Кто их вернет?! Не безумствуй!
* * *
Леонидов и Изабелла закрылись в директорском кабинете. Услышав внезапный стук, Изабелла поднялась, чтобы открыть дверь.
Кулагин ввалился в кабинет.
— Простите, нам надо два слова друг другу сказать, — обратился он к Изабелле.
— Вообще-то мы работаем, — недовольно отозвался Леонидов и проглотил кусочек лимона.
— Все! Он же не может, ему плохо, отменяй концерт. Его надо в Москву, в больницу. Ему плохо.
— Ему плохо, потому что нет лекарства, — невозмутимо отрезал Паша. — А если он не будет работать, начнется вообще бог знает что! Так его держат публика, обязательства хоть какие-то. Толя дает ему препараты шведские. Ты знаешь, сколько я за них заплатил? Говорили, расслабляют, снимают тягу. Да ни хрена они не снимают! Долбаные шведы.
Сева набрал воздух в легкие, чтоб не закричать от досады, затем выдохнул, успокаиваясь. Насколько он сейчас вообще мог успокоиться.
— Павел, ты не понял... Выйди сейчас на сцену и скажи, что концерт отменяется. Все люди, поймут.
— Нет, это ты выйди и работай, — так же невозмутимо продолжил Паша. — Ты зачем сюда приехал, артист? Артист — играй! Пока ты работаешь, Володя отдыхает.
Паша вытолкнул Кулагина из кабинета.
* * *
Сева выскочил на сцену, и публика захлопала.
Он поклонился, отбежал к кулисе и. краснея от натуги, выкатил на сцену рояль.
Затем снова убежал и вернулся со стулом. Зрители наблюдали, как он забрал со сцены стойку с микрофоном. сет за рояль, взял несколько аккордов... Зал затих. Продолжая наигрывать. Сева обратился к публике:
— Добрый вечер. Потушите свет в зале. Добрый вечер! Вы все пришли на концерт Владимира Высоцкого. Но ведь когда мы приходим на концерт, скажем, Моцарта, мы же не ждем, что он сам к нам выйдет. Мы с удовольствием слушаем его произведения. И сейчас — никакого обмана. Будут звучать песни Владимира Высоцкого! — Сева начал играть ритмичней. — Кому не понравится — в конце мы вернем деньги.
И Сева запел:
Примерно до середины песни ошарашенные зрители молча слушали Севино исполнение. Затем зал неуверенно загудел, послышались крики:
— Халтура!
— Высоцкого давай!
Люди поднимались с мест, свистели. Первые ряды кидали на сцену скомканные билеты и фантики от конфет.
Сева мужественно продолжал:
Вдруг шум в зале стих. Сева увидел, что на авансцене стоит Володя. Кулагин перестал играть и опустил голову.
Володя очень тихо, но отчетливо заговорил в микрофон:
— Это, наверное, очень удобно — вот так в темноте свистеть, топать ногами... вроде и себя показал, и не увидел никто. Пожалуйста, включите свет в зале.
Он дождался, пока свет включат, и продолжил:
— Всеволод Кулагин — мой друг, прекрасный актер. Он пел мою песню. Давайте дослушаем.
Он повернулся к Севе и кивнул ему. Севе ничего не оставалось делать, как закончить начатое:
Зрители, затаив дыхание, смотрели на сцену. Все понимали, что происходит что-то необычное, незапланированное. И когда Сева, закончив петь, встал у рояля—публика приветствовала его как триумфатора. Слабо кивнув, Сева побрел за кулисы.
Володя вновь обратился к публике:
— Спасибо, что вы пришли на мой концерт. Я вышел с гитарой, чтобы у вас не было сомнения, кто к вам приехал. Но петь сегодня я вам не буду. Я потерял голос — может, от жары, может... не знаю, одним словом, от чего. Но раз вы пришли, встреча состоится, что бы ни случилось, при любой погоде. Я расскажу вам о Театре на Таганке, о себе, поговорим так. Знаете, есть такая форма — творческий отчет. Вот отчитаюсь, значит.
Зал ловил каждое слово Высоцкого. В резервном ряду солидные люди из местного руководства тоже внимательно слушали.
В кулисах за Володей наблюдали Леонидов, Нефедов и Сева. К ним присоединился Фридман.
— Ребятки, здесь такого никогда не было. Все пришли! Вон — шестой, седьмой ряд.
— Шел бы ты... — Сева недобро посмотрел на Фридмана.
— Да-да, конечно, вы здесь сами... — Фридман ретировался.
Было видно, что Володя в предобморочном состоянии. Мокрая футболка, блуждающий взгляд, неоправданные паузы.
— Знаете, как у нас говорят: уважительная причина неявки артиста на спектакль — смерть. Слышали? А мы живем, и, значит, никаких изменений в репертуаре. Начнем сначала, если хотите, пишите записки, я отвечу. А так часто спрашивают: «Зачем вы пишете песни? Вы же артист». Действительно, зачем писать, петь, когда можно и не писать? Когда есть композиторы, певцы, поэты... Но я, в общем, думаю, что пишут не зачем-то, а просто потому, что не писать не могут, когда рвется что-то из души, из сердца...
* * *
Прижимая к себе сумку, в забитом до отказа стареньком пазике Татьяна въехала в Бухару.
Она сидела около окошка в окружении женщин, детей и даже нескольких баранов. Ее соседка кормила грудью маленького черноволосого ребенка. От жары, пыли и бессонной ночи Татьяну охватило странное безразличие. Несколько раз она ненадолго проваливалась в сон.
Наконец автобус остановился. Пассажиры оживились, с криком и хохотом повалили на улицу. Татьяна вышла последней.
Осмотрелась. Площадь выглядела пустой и заброшенной. Пассажиры, вышедшие из автобуса, исчезли, будто растворились в воздухе. Внезапно перед Татьяной вырос коренастый милиционер. Он вяло отдал честь:
— Сержант Файзиев. Ваши документы, пожалуйста.
Татьяна достала паспорт и протянула его сержанту:
—А где здесь концерт Высоцкого? Вы не знаете?
— Там, — он махнул рукой в сторону. — Дворец культуры «Фарход». Пройдите со мной, пожалуйста.
— Зачем?
— Проверка документов.
Татьяна пошла рядом с сержантом к зданию автовокзала. Несколько женщин и детей, сидя на корточках у стены, прятались от солнца.
Сержант открыл дверь и пропустил Татьяну в темное помещение автовокзала. На самом деле это был длинный одноэтажный барак с надписью «Бухара». Внутри было прохладно и темно.
Милиционер открыл дверь с надписью «Комната матери и ребенка». Внутри за пеленальным столиком сидел плотный мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами. Файзиев отдал ему паспорт Татьяны и удалился.
Михалыч раскрыл паспорт и посмотрел на дату рождения. Девятнадцать лет. Это ж кем надо быть, чтобы отправить в такое путешествие ребенка, да еще и с «препаратом»?.. Михалыча охватила невероятная жалость к этой ничего не понимающей красивой девочке. И — злоба, жгучая, до тошноты, по отношению к гастролерам. Несколько секунд он глядел на фото в паспорте.
— Татьяна Петровна, сумочку откройте, пожалуйста.
Помедлив, Татьяна открыла замок, поставила сумку на стол и отступила на шаг. Неторопливым, уверенным движением Михалыч извлек коробку с надписью «ZЕВО-ZЕВО».
— Ничего не хотите мне сказать? — поинтересовался он.
— Нет.
Он снял с коробки крышку, достал небольшой сверток и развернул его на пеленальном столике. Там оказалось четыре упаковки ампул и металлическая коробочка. Михалыч раскрыл коробочку. В ней на марле лежали два шприца.
— С какой целью прибыли из Москвы? — спросил он.
— У меня здесь друзья.
— Друзья? — Михалыч обошел стол и присел на стул перед Татьяной. — Это для них?
— Это лекарство... Мое лекарство.
Неожиданно он схватил ее за руку и быстро задрал рукав. Помедлив, Татьяна высвободилась. Он взял ее за вторую руку. Она опять попробовала дернуться, но теперь он держал крепко. Нарочито медленно закатал ей второй рукав. Посмотрел Татьяне в глаза.
— Нет. Не ваше. — Он указал на упаковки ампул: — Это лекарство внутривенное.
— Я забыла выложить... В Москве.
— «Забыла выложить...»Ну ты хоть понимаешь, что решается судьба твоя? Приобретение, хранение и транспортировка наркотиков — пять-семь лет.
Татьяна молчала.
— Женские зоны в основном за Уралом... Ты покрываешь кого-то? Они забудут тебя завтра же. Ну так как? «Забыла выложить»?
— Да.
— Город Анадырь знаешь?
— Я там родилась, — неожиданно зло сказала Таня и с вызовом посмотрела на Михалыча.
Помолчали. Он вдруг увидел абсолютно взрослого человека, вполне отдающего себе отчет в том, что происходит. Во взгляде Татьяны читались неприкрытая злость и презрение. Михалыч понял, что разговаривать с ней бесполезно, а жалеть глупо.
— Ну что ж... Значит, ошибся я. Пиши.
— Что писать?
Михалыч положил перед Таней лист бумаги и ручку и стал диктовать, медленно прохаживаясь по комнате. Татьяна послушно начала писать.
— «Объяснительная. Медицинские препараты, которые я привезла с собой из Москвы, принадлежат мне». Укажем количество: сорок ампул по два кубических сантиметра. Название препарата «Омнопон». Число, подпись. А здесь я напишу, что составлено в моем присутствии.
Он взял объяснительную, пробежал глазами, сунул ее в папку.
— Все. Иди.
— Куда?
— Куда шла. Я же говорю: ошибся. Могу я хоть раз ошибиться?
— А я могу забрать? — она указала на ампулы.
— Конечно. — Он взял одну из ампул, повертел в руке и положил обратно. — Мне-то зачем столько «Омнопона»?
Татьяна быстро сложила все в обувную коробку и сунула ее в сумку.
— До свидания?
— До свиданья.
— Спасибо.
Она повернулась и вышла из комнаты, забыв забрать паспорт.
Михалыч проводил ее взглядом. «И девицу эту вместе со всеми... Ей уже не помочь!» — решил Виктор Михайлович. Стало легче.
* * *
Татьяна влетела во Дворец культуры. Дождавшись, пока она исчезнет в глубине здания, Михалыч вышел из машины и направился к служебному входу.
— Кибиров! Людей на служебный вход. Быстро. Я буду через минуту, — приказал он в рацию.
* * *
Зал был забит до отказа, люди сидели в проходах, на корточках перед сценой, даже в ложах освещения. И все внимательно слушали Высоцкого, очень тихо говорившего со сцены. Он читал монолог Гамлета:
Слезы не давали возможности хорошо разглядеть Володю. Но Тане достаточно было голоса: «Он здесь».
— Например, сочинительство, — доносилось со сцены. — Тоже дело тонкое. Я занимаюсь этим двадцать лет, и я буду обязательно продолжать писать для вас песни, но, знаете, с каждым разом как-то трудней и трудней. И тут не годы, не усталость, а, знаете, как в шахте угольной. Все выбрали, а слой все глубже уходит и тоньше становится. Доставать уголь все сложнее и опаснее. И тогда они взрывают породу. Бывает так, что и впустую. Выбрали после взрыва все, а слоя-то больше и нет—кончился! А бывает, что вот он—уголек, только бери...