- Попробую повторить его "речь", - Вашакидзе презрительно скривился. - Потом
опросите пассажиров, убедитесь, что не вру.
Следующие несколько минут он цитировал особо выдающиеся перлы субтильного,
пока Дашевский не прервал его:
- Достаточно. Прозевали гниду! А ведь чуяло сердце, что человек с фамилией
Набичвришвили просто обязан быть наследственной сволочью. Слишком всё неожиданно,
вот и используем, что под руку попало. Ничего, сегодня приедет Тучков, разберется... В
общем, спасибо за вмешательство. Следующий вопрос. Откуда Вам известно моё имя?
- Так... Разрешите я лучше покажу! - Каха дождался согласного кивка и потянул
молнию на сумке ноута.
Открыл свой старенький "Самсунг", загрузил. Заставка сыграла мелодию.
- Микифон ? - спросил Дашевский.
- Не совсем, но кое-что общее имеет, - ответил Кахабер, интуитивно догадываясь, что
"микифон" связан с музыкой.
После развала Союза Галерея Славы прожила тяжелую жизнь. Очередной
проверяющий из Тбилиси, увидев фотографии людей в советской форме, наливался
дурной кровью и, тыкая пальцем в стену и угрожая всеми возможными карами, орал:
"Убрать это безобразие!". Но капитан Журули, как и все гурийцы, больше всего на свете
уважавший воинскую доблесть, стоял насмерть, и Галерея жила. До две тысячи восьмого.
Новый начальник первым же приказом распорядился "снять провоцирующие документы".
В кабинет пришли всем офицерским составом заставы. Вот в этот самый, где сейчас сидел
Семён Маркович. Неизвестно, что сильнее подействовало на капитана: демонстрация
единства, рассказ о тех, чьи фотографии висели на стенах или фраза Мераба Чхаидзе,
потомка древнего княжеского рода, сказанная тихим, спокойным голосом: "Кто тронет
фото, пристрелю, как паршивую собаку". Сказанная так, что сразу стало понятно:
пристрелит, и рука не дрогнет. Но что бы ни подействовало, а Галерею не тронули. По
тому, как новый командир защищал ее от очередных проверок, чувствовалось, что не
угроза тронула его сердце, а сама история подразделения. На всякий случай раздобыли на
неделю сканер и оцифровали все фото. И у каждого пограничника всегда с собой была
флешка с электронной версией Галереи. Её Каха и вывалил на "дядю Сёму". Показывал
фотографии в хронологическом порядке. Вот Сёмен и Николай - курсанты, вот - на
заставе, вот - уже поодиночке, развела их тогда Отечественная. Когда Дашевский увидел
свою фотографию с погонами, то спросил:
- Это что, меня к белогвардейцам с заданием забросили?
- Нет, через два года товарищ Сталин введёт такую форму во всей армии.
- Да как ты смеешь на товарища Сталина?..
- С нашей заставы всего не увидишь. Товарищ Сталин видит куда больше. И
поступает, как требуется. Через два года будешь не красный командир, а офицер. Потому,
что так решит товарищ Сталин.
Дашевский встал, вытащил из шкафа початую бутылку. Поставив на стол, налил
стакан почти "по кромку", опрокинул. Потом посмотрел на Кахабера.
- Будешь?
Вашакидзе покачал головой.
- Как хочешь, - Семён вернулся на свое место. - Говоришь, только двое выжили? Я и
Коля? А ребята все?
В вопросе было столько боли, что Каха, толком не понимая, что делает, залил в себя
остатки водки, прямо "из горла". Выхлебал как воду, не чуя ни вкуса, ни крепости, даже
закралась мысль, что и это - "ролёвка" и в стакане - вода. Потом внутри потеплело, тепло
поплыло к голове, только тогда он ответил: