- Двадцать третье.
- Значит, нет той войны?
Прислушался. Вокруг была такая тишина, что слышались стрекотания кузнечиков.
Хотя здесь, в Батуми и тогда была тишина. Умирать батумские пограничники уезжали в
другие места. В Россию, Белоруссию, Северный Кавказ... На фронт. Уехали все, до
единого. Вернулись только двое.
- Значит, нет, - эхом откликнулся Дашевский. - Ладно, вернемся к нашим вопросам.
Что же мне с тобой делать? Как тебя вообще вынесло за границу?
- За машиной ездил. "Мерсом" разжился. А обратно на пароме махнул. Плыл, плыл и
приплыл на родную заставу... - Каха вздохнул. - Слушай, Семен, если можно, не запирай
меня. Не хочется быть запертым, когда такие дела творятся. Я не сбегу.
Дашевский поднял на задержанного потяжелевший взгляд. Было видно, что решение
ему даётся нелегко, с одной стороны долг службы, с другой - дружбы. Даже не дружбы, а
какого-то единства с сослуживцем, однополчанином, пусть даже и разделяют эту службу
семьдесят лет. Но решение было принято:
- Гражданин Вашакидзе, вы будете находиться на заставе под постоянным конвоем
бойцов. Через час вас покормят,- помолчал мгновение и словно выдохнул. - Не держи на
меня зла, старлей, не могу иначе.
Кахабер вышел из здания, пограничник за спиной не напрягал. В пяти шагах от входа
росла маленькая сосна, чуть выше, чем ему под локоть. Подошёл, погладил мохнатые
веточки. Он помнил это дерево совершенно другим, выросшим выше крыши. Чтобы
собрать шишки, приставляли жердь. В эту сосну они, детвора, вбивали гвозди, и с трудом
выдёргивали их "фомкой". Чтобы из отверстий текла живица. Дети её собирали и жевали.
А из коры об кирпич вытачивали кораблики. Но сейчас дерево стояло, даже не
представляя, что на нем смогут расти шишки. Юное и наивное, как и вся застава, поднятая
по тревоге, не знающее судьбу четырех ближайших лет. Не ведая о страшной правде, эти
мальчишки, строившиеся сейчас на плацу, ещё только играли в войну, даже не
представляя, что это такое. Каха почувствовал груз прожитых лет, не возраста, а именно
прожитого: он старше всех на два поколения, на Великую Победу и подлое поражение. И
тут же его залило чувство стыда. Вспомнились неоднократно читаные книги про
"попаданцев". По их сценарию ему самое время возглавить комитет обороны и внушать
генералам и маршалам, какие они все лохи, и только он в белом фраке. В книгах. А эти
мысли - не то же самое? "Они наивные", "они только играют"... Эти наивные выиграли
войну и покорили космос. А мы, такие умные и взрослые, всё просрали! Победы - их.
Поражения - наши. Путь не наши, а отцов. Но мы-то что сделали, чтобы исправить их
ошибки? Машины старые от немцев везем? В шортах по заставе гуляем? Самая крупная
победа - Галерею Славы отстояли!
- Где можно переодеться? - спросил Кахабер сопровождающего.
- Да хоть где, - ответил тот. - Казарма пойдет?
- Конечно!
У входа в казарму перехватил Дашевский:
- Я уже позвонил в НКВД, за тобой приедут.
Переодеваясь, Каха размышлял: "Как же отличаются нормальные люди от зашуганых
придурков? Скажи какому-нибудь Сванидзе, что за ним выехали из НКВД, кондрашка
ведь хватит". А у него облегчение, словно "скорую" выслали. Чего бояться? Разберутся.
Эмка приехала ещё до завтрака, и пришлось терпеть, хотя жрать хотелось до
невозможности. К себе его не забрали, разбирались прямо на заставе. Целая группа
отправилась на паром, а Кахабера допрашивал, видимо, учитывая неординарность
ситуации целый капитан, тот самый, упомянутый Дашевским, Тучков, начальник