В следующей комнате, занимаемой средним поколением, висели другие портреты, которые словно бы боролись друг с другом, конкурировали. На одной стенке — Сталин, на другой — Горбачев. Кто бы из них кому врезал промеж глаз, выйдя они из рамок, можно было и не гадать. Тем более что за плечом Сталина висел ещё и грозный маршал Жуков в мундире, а за спиной Горбачева — всего лишь рафинированный академик Сахаров в пиджачке. Тут психоаналитик сделал бы вывод о политических пристрастиях жильцов. Непонятно было только, как они уживаются в одной комнате.
Третье помещёние занимали самые молодые. Это была девичья комната с соответствующими атрибутами. Но и здесь на стенках уютно расположились свои любимцы. Над столиком старшей девушки — задумчивый Иван Алексеевич Бунин, а над кроватью младшей, школьницы — «попсовый» мальчик Дима Билан. Они и не глядели в сторону друг друга, какое может быть между ними соревнование? Но деталь для характеристики обитателей не лишняя.
Трудно сказать, что повесила бы себе на стенку собака лабрадор, будь у неё своё личное помещение, хотя бы конура. Может быть, просто изображение вареной курицы. Или фотографию Кати, своей любимой хозяйки. Других жильцов квартиры она мирно терпела, считала такими же членами стаи, как саму себя. Только почему-то вставшими на задние лапы. Но ни конуры, ни отдельной комнаты у лабрадорши не было. Ей заслуженно принадлежала вся квартира, целиком. А главное — она действительно никогда не смотрела телевизор, даже когда оставалась одна. И не понимала: как это можно оцепенеть и неподвижно уставиться в мерцающий экран, когда в мире вокруг столько всего интересного, особенно если за окном лают другие собаки?
Сегодня в квартире находились почти все, включая морскую свинку, кроме Кати. Каждый занимался своим делом. То есть делал вид, что делает что-то дельное, но делал совершенно другое. Сестра сидела перед раскрытым учебником по геометрии, но слушала в наушниках Диму Билана. Мама чистила на кухне рыбу, но не могла оторваться от «мыльной оперы» в телевизоре. Папа играл сам с собою в шахматы и одновременно разговаривал по телефону. Дедушка дышал на балконе свежим воздухом, но сам втихаря покуривал. Бабушка вязала для младшей внучки «спартаковский» шарф и плавала в прошлом. Лабрадор, положив голову на передние лапы, с тоскливым равнодушием смотрел на спящую морскую свинку, которая не спала, а притворялась.
— Кто пойдёт гулять с собакой? — прокричал из комнаты Папа, оторвавшись от телефона и ставя сам себе мат.
— У меня радикулит разыгрался, — отозвался Дедушка, гася в спичечном коробке окурок.
— Вот Катя вернется — и сходит! — крикнула Мама, на всякий случай выключив телевизор. Тем более что очередная серия с доном Педро закончилась.
Бабушка вообще плохо слышала, а о младшей внучке сейчас нечего было и говорить: глухота полная. Папа пришёл на кухню.
— Безобразие, — сказал он. — Сталина на вас нет. Собака негуляная, а они рыбу затеяли чистить. Да ещё какого-то окуня, которого мне категорически нельзя есть. Потому что в последний раз я едва не подавился. Вот до чего довели людей ваши клятые реформы. До полного пренебрежения к собакам.
— Кто бы говорил! — вздохнула Мама. — Но я для тебя отдельно мясо приготовила. В горшочке.
— Вот уж спасибо. А ты подумала, какой сегодня день? Постный. Бабушка меня за это убьет.
— Не убьет. Она плохо видит. Притворись, что ешь овсяную кашу.
— А запахи? Нюх у неё — ого-го!
— Это точно, — подтвердил Дедушка, входя на кухню. — Стоит мне только покурить, а она уже на дым движется. Прямо как сомнамбула. И палкой лупит. Просто Савонарола какой-то, Лютер, Иосиф Волоцкий в юбке. Раньше была другой, комсомолкой, за Ленина была готова под поезд броситься, как Каренина Анна. И что с ней сделала вся ваша перестройка?
— Не моя, а ваша, — заспорил Папа. — Это вы, физики, во главе с вашим Сахаровым всё придумали. Мало вам водородной бомбы, так ещё великую державу взорвали.
— Ну-у, начинается! — снова вздохнула Мама. — Покоя от вас нет.
На кухню пришла Бабушка с клюкой.
— Курил? — подозрительно спросила она, принюхиваясь. — Идол, у тебя же сердце больное! Как маленький, ей-Богу. А где Катя?
— С утра куда-то ушла и не сказала, — отозвался Папа. — Совсем уже все от рук отбились.
— От рук — это ничего, хуже — когда от сердца, — заметила Бабушка, погрозив Дедушке клюкой.
Неожиданно на кухне появилась и самая младшая, уже без наушников.
— Ну мама, ну когда ужинать-то будем? — капризно проканючила она, ухватив что-то со стола.
— Вот Катя придет — и сядем, — сказала Мама. — И не цапай тут ничего. Лучше с собакой сходи.
— У меня — уроки.
На кухне, разумеется, очутился и лабрадор, повиливая хвостом. Ткнувшись к одному, к другому, к третьему, собака обиженно залегла под стол.
— Погоду, что ли, на завтра узнать? — хитро произнёс Папа и включил телевизор. Начал щелкать программами. И вдруг замер с пультом в руке.
На экране все увидели их Катю, которая шла с каким-то высоким и очкастым молодым человеком по улице. Да ещё и смеялась.
А улица, по которой они шли, покинув сосисочную, называлась Каланчёвская. Но было это часа два назад, когда материал ещё не поступил в редакцию телевидения. Да и из всего отснятого остался лишь этот эпизод, как Катя и Алесь свернули с Каланчёвской на Новорязанскую, а затем вышли на Новую Басманную улицу. Причём Режиссёр решил пустить эти кадры в ускоренном темпе — для экономии времени. Получилось смешно. Словно весь путь в несколько сот метров Катя и Алесь проскакали за полторы минуты, дергаясь на шарнирах, как китайские болванчики. Без слов, с какими-то ужимками на лице. А всё остальное, после некоторого раздумья, Продюсер вообще выбросил.
— Лишнее, — коротко сказал он.
Это «остальное» началось тогда, когда молодые люди остановились на Новой Басманной перед церковью Петра и Павла.
— Вот здесь меня крестили, когда мне было семь лет, — сказала Катя. — Раньше мы жили неподалёку, на Разгуляе. Зайдем?
— Да я как-то не очень к этому… — начал было Алесь, но тут же согласно кивнул.
Они стали спускаться по лестнице к храму.
— Не советую, — предупредил их Оператор. — Эта тема «не катит», уж я-то знаю. У нас другое шоу, не церковное. Да и снимать там нельзя.
— А ты здесь подожди, — ответил ему Алесь. И добавил строго: — Сидеть!
На двери храма висела табличка: «Просьба отключать мобильные телефоны». Тут же на складном стульчике расположилась благообразная старушка с пустой банкой у ног. Читала почему-то газету.
— Абонент временно недоступен, — пробормотал Алесь. — А если позвонят как раз из небесного департамента?
— Ты бы хоть сейчас вел себя поблагоразумнее, — тихо заметила Катя.
Тугую дверь ей пришлось открывать двумя руками. Алесь вошел следом. Церковь не так давно отреставрировали, но мелкий ремонт ещё продолжался. Внутри оставались строительные леса. Даже теперь двое рабочих что-то подбеливали и штукатурили, хотя шла служба. Слова священника звучали громко и гулко, их подхватывали трое певчих: мужчина и две молодые женщины в белых платочках. А из прихожан были лишь старик с орденской планкой на груди да некто среднего возраста в деловом костюме с барсеткой, смахивающий на удачливого бизнесмена. Оба они истово и часто крестились. Бизнесмен даже опускался на колени (потом украдкой отряхивал брюки). Старик сделать то же не решался по вполне понятной причине: он и стоял-то с трудом, опираясь на палку. Но в храме, в отличие от уличной духоты и гари, было свежо и прохладно.
Катя купила несколько свечек, стала переходить от одной иконы к другой. Алесь не отставал.
— Давно охмурилась? — шепотом спросил он, не утерпев.
Девушка сверкнула на него глазами, приложила палец к губам. Ковчежек с корой из Дивеевой пустыни она, нагнувшись, поцеловала. Алесь зевнул, прикрывая рот рукой. Но пение действительно завораживало. Голоса звенели чисто и ясно, как хрустальные колокольца. Слов было не разобрать, они сливались в один радостно-журчащий ручей, и от него веяло какой-то немирской, горней благостью. Храм будто наполнялся воздушными потоками света, плыл куда-то среди волн житейского моря, даже слегка покачивался, как корабль.
Когда они вышли, Алесь задумчиво произнёс:
— Вот он — высший свет-то, словно заглянул в него как в чужое окно, — и положил в пустую банку у ног старушки мятую денежку. И, когда поднимались по лестнице, добавил с беспечной радостью: — Последнее отдал. Больше ничего. Теперь сам сяду рядом с ней на паперти.
— Я тебя как-нибудь прокормлю, — сказала девушка.
— Спасибо, не надо. Чтобы белорус сидел на шее у женщины? Я лучше воровать пойду. Одна надежда — в шоу выиграть.
— Сделай что-нибудь резкое, — посоветовал Оператор. — Подними рейтинг. Я звонил в редакцию — вы по-прежнему на последнем месте.
Они пересекли улицу, вошли через ворота в сад Баумана. Некоторое время молчали.
— Я так думаю, — произнесла наконец Катя. — Поиграли — и хватит. Всё было очень вкусно. Но мне пора домой. И… надоело. Хожу словно голая. Стыдно.