— Вон мой подъезд, — указала рукой Катя. — А вон и папа идет. С Мусей.
Лабрадор бежал впереди человека в панамке, обнюхивал кусты, но ещё не видел своей хозяйки.
— Надеюсь, хоть эта Муся меня не цапнет, — произнёс Алесь. — Не муснит.
— А что — нога болит?
— Пустяки.
— У меня мама врач. Может, надо хотя бы йодом смазать?
— Лучше уж хирургически. Сразу по колено.
— И всё-таки… Тебе бы всё шутить.
— А жизнь такая — весёлая. В смысле, сплошной розыгрыш, потому и смешно. Думаешь о чём-то одно, а это на самом деле совсем другое. — Алесь стал развивать тему, бросив в пруд камешек: — Вот лужу вашу местные наверняка Байкалом называют? Это и есть типичный симулякр. Правдоподобное подобие. Я ведь филолог, так что не удивляйся, что такие словечки знаю. А с другой стороны, какой я филолог, если не доучился, диплома нет. Тоже симулякр. Выдаю желаемое за действительное. И всем нам вокруг выдают действительное за желаемое. Как тут не расхохотаться?
— Умрёшь от смеха, — согласилась Катя.
Человек в панамке и лабрадор приближались. Оператор разговаривал с кем-то по мобильному. В «Байкале» кто-то уже начинал тонуть, правда, понарошку — дурачился.
— У Бунина есть замечательная фраза, — продолжил Алесь. — Не помню откуда: стоит мне лишь немного задуматься, как время начинает таять… То есть оно истончается, как я понимаю, до той грани, за которой вечность. Где нет смерти. А большинство людей сейчас просто не хотят, не умеют думать. Задумываться. Потому и живут только настоящим днём. Ни прошлого, ни будущего. Как малые народы Севера, обреченные от пьянства на вымирание.
— Ты Бунина любишь? — удивилась Катя.
— Я много чего люблю, — уточнил он. — Например библиотекарей. С дымчато-серыми глазами.
Девушка, чтобы скрыть смущение, стала звать лабрадора, да тот уже и сам мчался к своей хозяйке. Папа ковылял следом. Оператор спрятал мобильник в карман, деловито произнёс:
— Ну я, типа, вас поздравляю — вы вышли на почетное двенадцатое место. Кого-то таки сумели обойти, хотя и не старались. А лидируют теперь Диана и Кирилл. Помните? Стервозная такая и наглюк. Но вы не волнуйтесь, эта чехарда ещё долго будет продолжаться. Одна вон ножку сломала, другая своему партнёру рожу расцарапала.
— Чего так? — поинтересовался Алесь.
— А я знаю? — пожал тот плечами. — Может, сказал что не так. Может, вообще кусачая попалась. Или сценарий такой. Моё дело маленькое. Вечером у нас телеэфир — там всё и выясним. Так что вы тут покороче, долго не задерживайтесь.
Лабрадор буквально прыгнул Кате на грудь. Оператор на всякий случай спрятался за спину Алеся, но продолжал снимать. Папа был ещё далеко. Утопающий в тине начал тонуть всерьёз.
— Скорее бы уж победить, — вздохнул Алесь.
— Даже не надейся, — ответил на это Оператор. — Не твой день. Зря паришься.
Папа наконец-то подошел, приподнял панамку.
— Ну, доча, и что всё это значит? — сказал он.
— Папа, это Алесь, — улыбнулась Катя. И, подумав, добавила: — Алесь, это папа.
На берегу за их спинами происходило какое-то оживление. Там сгрудились мужики и спорили: вынырнет сейчас из воды их товарищ или уже погрузился на дно?
— Видел я его уже в ящике, — произнёс Папа, глядя на Алеся. Потом кивнул в сторону Оператора: — А это кто? Стивен Спилберг?
— Так, просто тень, — отозвался Алесь. — Эскорт.
Голоса мужиков зазвучали ещё громче. Некоторые стали бросать в воду корки хлеба.
— Да вон там, там он! — уверял один.
— Чё ты гонишь? — возражал другой, отщипывая от буханки мякиш и швыряя в тину: — Вон в том месте!
Утки начали подплывать ближе.
— Подержи-ка, — сказал Алесь, передавая Кате букет уворованных тюльпанов. И, не раздеваясь, полез в воду.
Пока одежда сушилась на балконе, Алеся в папином махровом халате потчевали на кухне чаем и пирожками с капустой. Лабрадор лежал у его ног. Тюльпаны стояли на столе в вазе.
— В наше время за спасение утопающих давали медаль, — сказала Бабушка.
— Алюминиевую банку ему из-под пива не хочешь? — заметил Дедушка.
— Тот, которого откачали, ещё и драться полез, — добавил Папа. — Надо было вернуть его на место. В тину.
— А что вы вообще в Москве делаете? — конкретно спросила Мама.
Алесь не успел ответить. Да и не смог бы, потому что не прекращая жевал. За него это сделала Катя.
— В основном скрывается от алиментов, а ещё так, по пустячкам, за ограбление Центробанка Беларуси и семнадцать «мокрух».
Этой шутке порадовалась только её младшая Сестра, которая зафыркала от смеха. Остальные пришли в себя не сразу, но тоже заулыбались. Оператор сидел в самом углу кухни и снимал всё на камеру. Здесь не хватало только морской свинки, но она бы, наверное, просто не уместилась на столь малом пространстве. Поэтому предпочла оставаться где-то в комнатах. Алесь попытался что-то сказать, но ему вновь не дали.
— Это хорошо, — произнёс Папа. — Но как вы очутились в этом идиотском шоу? Вы, оба. Разве я тебя не предупреждал, доча, что…
Ему тоже не дали договорить. На этот раз Мама.
— Наш папа терпеть не может телевидения, — пояснила она. — Но смотрит всё подряд. Даже рекламные паузы.
— Неправда, — заспорил тот, покосившись на Оператора. — Вот прямо в камеру я могу заявить, что из всех искусств для нас самым важнейшим является «Поле чудес». Но что же вы с народом-то делаете, ребята? Это же просто какая-то эвтаназия.
— Папа, тебя всё равно вырежут. Это не твои воздушные пушки, а наши, — сказала Катя. — Так что не пыли напрасно. Не езди по ушным раковинам.
— Как-то ты странно стала разговаривать, — подивилась Бабушка, подливая Алесю чай.
— Пусть, — заметил Дедушка. — Мне наша молодёжь нравится. «Отвязанная». Вот.
— Попробуйте теперь окуня, — сказала Мама, выставляя перед гостем тарелку. — Я люблю, когда много кушают, — это признак здоровых духовных сил и незамутнённой совести. С медицинской точки зрения.
— В таком случае самая незамутнённая совесть должна быть у гиппопотамов, — съехидничал Папа. — Однако я всё-таки хочу узнать, каким образом вы оба попали в эту телевикторину для младших школьников?