— Не хочешь поднимать их рейтинг ещё выше? — спросил Режиссёр.
— Чего уж им там ещё поднимать? — усмехнулся Продюсер, и все засмеялись, оценили его юмор.
Контрастно с пыхтящими под простыней выглядела другая пара, стоящая на берегу озера и кормящая белых лебедей.
— Очень трогательно, — сказал Режиссёр. — Маша и Паша, студенты наши.
— А в итоге всё равно кончается постелью, — равнодушно заметил Продюсер. — Но лебедей оставь.
Один из помощников тоже решил пошутить:
— Кому лебедей, а кому бл…дей.
Но на этот раз никто из присутствующих не засмеялся. Чин не тот.
— Но самое забавное готовится вот тут, — сказал Режиссёр, указав в сторону одного из экранов.
Там «неожиданно» сошлись в одном месте сразу две пары: сидели за столиком в открытом кафе, где-то на Тверской, и совещались. Как заговорщики.
— Жанна, Золотой, Лизонька и Стас, — напомнил кто-то из присутствующих.
— Тот самый сюрпризец, о котором мы говорили, — добавил Режиссёр.
Продюсер понимающе кивнул. И переключил внимание на оставшиеся пары.
Пластиковых стаканов на столике прибавилось, а Алесь продолжал увлеченно рассказывать:
— …вот если вы возьмете в руки циркуль и воткнете его в географическую карту Европы, обведете её кругом, то центр окажется как раз в Беларуси — между Минском и Гродно, в маленьком городке под названием Мир. Символично звучит, правда? Городок этот подревнее Москвы будет. А какой там средневековый замок! Из него подземный ход тянется аж до самого Несвижа. В прежние времена по нему вполне свободно могли разъехаться две кареты. Это, чтобы вы знали, было самое первое метро в мире. Хотя сейчас вход в это метро замурован. Никто не знает, где он. А ведь внутри спрятаны несметные сокровища князей Радзивиллов. Я сам искал-искал, да так и не нашел. Осенью опять поеду землю рыть. Поехали вместе?
— Чистый Мюнхгаузен, — ответила на это Катя. Но ей было интересно слушать. — А привидения в том замке водятся?
Алесь кивнул, отхлебнув пива.
— В Мирском замке Пан Коханек бродит, сторожит сокровища, а в нашем, Несвижском, — Несчастная Барбара, её ещё Черной Дамой кличут. С ней любопытная история приключилась, очень романтическая. Хотите расскажу?
— Хочу, — ответила Катя. Оператор снимал. Некоторые за соседними столиками тоже стали прислушиваться.
— Дело было в середине шестнадцатого века, — начал Алесь. — Барбара Радзивилл вышла замуж за Сигизмунда Августа, сына польского короля, по любви, заметьте, именно по любви. Что-то вроде Ромео и Джульетты. Но мать Сигизмунда, зловредная итальянка Бона Сфорца, была категорически против этого брака. А что делали все итальянки и итальянцы в Средневековье, когда серчали на своих недругов? Правильно. Нация отравителей. Вот она и велела своим аптекарям её извести. Семейное счастье Сигизмунда и Барбары длилось недолго. Через шесть месяцев он остался вдовцом. И горю его не было предела. Дальше — больше. С помощью алхимиков Сигизмунд решил вызвать душу своей любимой жены. В одном из дворцовых залов установили большие венецианские зеркала. Алхимики — пан Твардовский и пан Мнишек — начертали на поверхности самого высокого зеркала фигуру Барбары Радзивилл в полный рост в белом подвенечном платье. Спиритический сеанс начался. При свечах, в тишине, даже собаки за окнами не лаяли. Но перед тем алхимики строго-настрого предупредили Сигизмунда, чтобы он ни в коем случае не приближался к Барбаре, если та вдруг появится из зеркала.
— Да ты вроде бы и сам там присутствовал, — усмехнулся Оператор. — Даже про собак знаешь.
Алесь отмахнулся от его слов, продолжил:
— Проходит какое-то время. И вдруг после магических заклинаний из высокого зеркала действительно сходит полупрозрачный образ Барбары… Сигизмунд, забыв обо всём на свете, кинулся к ней. Попытался обнять. Но мы-то с вами сейчас знаем, что шутить с этим нельзя. С потусторонним миром. Раздался взрыв, в воздухе запахло серой.
— Был, точно был там, — пробормотал Оператор, продолжая снимать.
— Ну был, и что? — улыбнулся Алесь. — Ты дальше слушай. Барбара исчезла. Сигизмунд упал замертво. И с тех пор их души ходят по Несвижскому замку, ищут друг друга, но найти не могут. Чаще всего с наступлением темноты видят Несчастную Барбару. А ближе к утру появляется и Сигизмунд. Тому есть сотни тысяч свидетельств. Даже во время войны, когда немцы оккупировали Несвиж, они в страхе палили из всех пулемётов в Черную Даму, когда та выходила на свою ночную прогулку. И страх у фрицев был настолько велик, что вскоре они вообще убрались восвояси. От греха подальше. Ну что, Катя, смотаемся в Несвиж? Сама убедишься.
— Я подумаю, — ответила на сей раз девушка. — А русалки у вас есть?
— Это отдельная тема, — деловито сказал Алесь, словно речь шла об инвентаризации хозяйства. — Русалки остались только возле Новогрудка в озере Свитязь. Там такие вековые дубы и плакучие ивы, а клены!.. Вода чистейшая, прозрачная, а дно усыпано мелкими разноцветными, почти драгоценными камешками. Залюбуешься. Но надо быть осторожным. Уволокут. Вон поэта Мицкевича едва не утащили за собой на дно. Он потом целую поэму об этом накатал.
— Это мой столик! — раздался вдруг над их головами грубый голос.
Рядом покачивалось какое-то бородатое грозное чудовище. Наверное, местная достопримечательность, вроде лох-несского. Все в пивной как-то притихли, ожидая, что последует дальше. Один Алесь продолжал спокойно разговаривать:
— А вы ещё не слышали про клад, зарытый князем Миндовгом у Столбцов…
— Это мой столик! — повторно рыкнул пришелец. — Оглох, что ли?
Оператор приготовился бежать. Катя сидела совершенно растерянная.
— А я на это болт положил, — ответил Алесь. — Так вот, о Миндовге.
Очки он, правда, на всякий случай снял.
— Это мой столик! — заорало ископаемое в третий раз, рванув на груди майку.
Алесь встал. Роста они оказались одинакового. Тишина наступила полная, как в Несвижском замке, когда алхимики вызывали дух Барбары. Сейчас тоже должно было произойти какое-то явление.
— Нужна тебе эта мутка? — спросил Алесь. — Тормознул бы.
— Чё? — повернул ухо монстр. На поэта или драматурга он явно не смахивал. Должно быть, был литературным критиком. Оператор совсем скис, даже в размерах уменьшился.
— Чеши отсюда, — сказал завсегдатай стойла. — А цепочку эту мне оставишь, фуфель.
Алесь, не раздумывая, боднул его головой в грудь. Да так резко, что тот не удержался на ногах, отлетел к стенке и сполз на пол. Вразумление подействовало. В пивной одобрительно зашуршали.
— Брателло, всё в порядке! — уже совсем другим тоном проговорил падший критик, неловко поднимаясь на копыта. — Перетёрли — базара нет. Это не мой столик, я ошибся. Мой столик — вон там, — и он побрел в другой угол.
Алесь опустился на место, вновь нацепил на нос очки.
— Я этому приемчику у Зидана научился, — похвастался он. — Так на чём мы остановились? Ах да, на кладе, который откроется только тому, кто в ночь на Ивана Купала увидит расцветший папоротник.
— А кто такой Зидан? — спросила Катя.
Алесь с Оператором переглянулись и, не сговариваясь, развели руками. Такой вопрос после прошедшего чемпионата мира был просто немыслимым, даже оскорбительным. Катя поняла это. И поинтересовалась другим:
— Ты успел заснять?
— Нет, — виновато ответил Оператор.
— Ну и дурак, — сказала девушка.
Телевизор в квартире занимал особенное место — на кухне. С одной стороны, это считалось изгнанием, поскольку ему не нашлось места ни в какой из комнат, хуже был только темный чулан с ветошью. Но с другой стороны, кухня являлась перекрестком мнений, где так или иначе сходились все обитатели квартиры. Поэтому её можно было называть центром этого микрокосмоса. И отношение его жителей к телеящику было странным: все энергично возмущались, глядя на экран, но продолжали смотреть. Чаще всего украдкой, чтобы не застукали остальные. А когда всё-таки застукивали, поймав на месте преступления, то смотрящий начинал ругаться и выключал телевизор. И уходил. Другой человек, пылая столь же праведным гневом, оставшись один, украдкой включал. Пока не приходил следующий. Этакая любовь-ненависть.