Хижняк обернулся круто, худое лицо его расплылось мгновенно в широкой улыбке:
— Теща? Встреча! Антон? Вы куда же это собрались?
— Черепаху везем к врачу, — сообщил Антон. — А в черной кошелке — кто? Догадайся, дядя Вадим…
Маленький, в форме уже уходил вперед.
— Это, Антон, потом. — Голос у Хижняка обычный, с мягким дружелюбием и насмешливым любопытством. Но взгляд был сейчас рассеян к Антону, к Ольге Сидоровне. И в коричневой глубине дрожала тревога, это уж от нее не скроешь. — Я сейчас спешу.
— Чего там? — спросила тихо.
— Не знаем еще, — так же тихо ответил. — Но все будет в порядке.
— Это само собой, раз ты тут, — ввернула ему для тонуса.
Наддал по проходу, раскачиваясь, как на ходулях.
Голован, ненужно напрягаясь всем телом и будто ощерясь маленьким твердым лицом, пытался открыть трехгранной торцовую дверь впереди. Дверь почему-то не поддавалась.
— Не лезет, зараза!
Хижняк придержал за ручку, выровнял дверь.
Пошла! Голован шагнул в проходную кабину. Кинул через плечо:
— Ты-то куда, газета?
— Сгожусь, — Хижняк протиснулся следом.
«Лиговка» показалась. Торможения не было. Перрон летел сбоку.
— Безобразие! Надо остановить! Мужчина с желтым портфелем метнулся от двери к противоположной стене. Там, за спиной Ольги Сидоровны, краснела ручка стоп-крана. Рука его мелькнула над черной кошелкой, перед лицом Ольги Сидоровны. В тот же неуловимый миг глухое ворчание, которое давно уже было в кошелке, прорвалось тонким, всхлипывающим лаем. Белые зубы блеснули. Глянцевый нос. Явила себя черная голова с влажными глазами навыкате.
Мужчина вскрикнул. Отскочил. Затряс кистью.
— Черт знает что! Собака!
— Это Маврик, — объяснил Антон. — Он думал, вы на бабушку нападаете. Он же бабушку защищает.
— Мавр, чучело, фу! — Глянцевая голова смирно нырнула обратно в кошелку. — Простите, пожалуйста. Он испугался.
Мужчина гневно сопел и заматывал носовым платком палец.
Стоп-кран остался несорванным.
Дед Филипп хихикнул невольно. Нет, значит, не у Светки. Что-то, значит, в кабине. Скорее всего — с машинистом..
Станция «Лиговка» была уже позади. Кругом грохотал тоннель…
14.40
На станции «Чернореченская» Матвеева уже набирала номер.
— Дежурная Брянчик слушает, — раздался веселый голос.
— Это я, Люда, — сказала Матвеева.
Как звонкий поток сразу обрушился на нее:
— Ой, София Ивановна, я узнала! А нам сейчас чуть жалобу не написали, представляете?! Вдруг пассажир придрался, что ему десятку не разменяли…
— Погоди, — с трудом остановила Матвеева. — У тебя сейчас по первому пути как прошел? Или еще не прошел?
— Нормально. Сейчас… Нет, по графику еще рано. Ой, София Ивановна, я ж была наверху, только спустилась. Заболаева вестибюль убирает, а вторая уборщица вовсе сегодня не вышла, грипп. А на платформе ж нет никого. Ой, я не знаю. А что?
— У нас не остановился. Ты глянь!
— Сейчас…
Трубку бросила, не положив в рычаг, это на Брянчик похоже.
Долго, кажется, ждешь, хуже нет.
— София Ивановна, слышите?!
— Ну, — сказала Матвеева.
И голос Брянчик разом наполнил дежурку веселым стрекотаньем:
— Я на платформу выскочила — пассажиры стоят по первому пути, спокойные вроде. Гляжу на интервальных часах: пятнадцать секунд. Меня прямо как стукнет — ни один пассажир не попался навстречу! А должны быть, раз поезд пятнадцать секунд как ушел. И тут ко мне тетенька подходит, в красном платке: «Почему поезд сейчас мимо станции прошел?» Ага, не остановился! А я ей сразу: «По техническим причинам». Представляете — сразу! Она еще говорит…
— Понятно, — оборвала Матвеева. — Надо докладывать. — Сердце в ней упало. Трубка тяжелая враз, не удержать.
— Надо, София Ивановна, надо! — успел еще крикнуть веселый голос.
Уборщица производственных помещений Скворцова вдруг выругалась нехорошим словом, чего за ней — при нарочитой ее грубости — не водилось сроду. И смолкла, дыша рядом и громко.
— Диспетчер!..
— Я диспетчер, — тотчас откликнулся голос Комаровой.
— Это «Чернореченская», — через силу еще начала София Ивановна, но дальше она уже говорила четко, по существу, как надо.
14.41
Спроси ее сейчас, как сына зовут, как — дочь: не ответит. Не знает. Не помнит. Нет сейчас для диспетчера Комаровой никакой другой жизни, кроме той, что на трассе. И голос ее сейчас резок, как линия, точен во времени и пространстве. И движения скупы, точны. Хоть какие вроде движения — сидит за столом: поворот головы, снять трубку, нажать на педаль, ближе подвинуть лист графика…