- Возьми его с молитвой и поклянись, что чисть ты перед господом. Коль нет на тебе вины, господь даст тебе силу вынести испытание.
Я кивнул, потому что не мог говорить. И все-таки злоба была сильнее страха. Я и это выдержу. Выдержу и останусь жив, и когда-нибудь вы заплатите мне.
Я уже мог говорить и хрипло спросил:
- Какой рукой, наставник? Меня ведь руки кормят.
- Господу все равно, - ответил он тихо.
Я поглядел на руки, и мне стало жаль их до слез. Руки, которые с первого раза умеют любое дело, моя опора, моя надежда. Лучше окриветь, чем лишиться одной из них!
Но все решено и нет обратного хода... Я сбросил тапас, закатал повыше рукав рубахи и стремительно - чем быстрее, тем больше надежды! - сунул левую руку в огонь.
Боль прожгла до самого сердца, пересекла дыхание.
- Как клясться? - прохрипел я сквозь красный туман.
- Клянусь...
- Клянусь...
Он не спешил, проклятый! Размеренно и напевно выговаривал слова, и я повторял их за ним, задыхаясь от боли и вони горелого мяса. И теперь во мне не было даже злобы - только тупое, каменное упрямство.
- Бросай!
Я разжал пальцы, но метал прикипел к ладони, и им пришлось отрывать его от меня. Боль все равно осталась, вся рука была только болью, и в сердце словно торчал гвоздь.
Выдержал. Я подумал об этом совсем равнодушно, вытер здоровой рукой пот и поднял с полу тапас. Кто-то помог мне одеться, кто-то что-то делал с рукой. Я не мог на нее посмотреть.
- Добрый брат! - сказал священник умильно. - Восславь этот час, ибо чист ты перед господом и людьми!
- Слава богу, - сказал я устало. - Это все, наставник?
Он замялся, и я понял, что это не все. Я обвел взглядом их лица: суровые, меченные голодом и непосильной работой. По-разному глядели они на меня: кто приветливо, кто угрюмо, кто с жалостью, а кто и с опаской - и я безошибочно выбрал из них одно. На первый взгляд некрасивое, изможденное, обтянутое сухой кожей, с грубыми морщинами на бледном лбу. Но в нем была холодная страстность, зажатая волей, зорко и проницательно глядели глаза, а в складке губ таилась угрюмая властность.
- Это все? - спросил я его.
- Так смотря про что. Колдовством тебя уже не попрекнут, с этим, считай, кончено. А вот, что ты в лицо нас всех видел...
- Зачем же вы позволили?
- А кто знал, что ты вывернешься?
- А теперь что?
- Выбирай. Коли хочешь отсюда живой выйти, должен нашим стать.
- Присесть бы, - сказал я тихо. Проклятая боль мешала мне думать. Ни проблеска мысли, одна только боль...
- И то правда, было с чего притомиться. Ты не спеши, малый. Подожду.
Меня подвели к скамье, и я упал на нее. Мне не о чем думать. Слишком много я вытерпел, чтобы остановиться. Но я еще поторгуюсь.
Пристроил на колени налитую болью руку и сказал тому человеку:
- Присядь-ка. Надо потолковать.
Он глянул с удивлением, но сел и кивком разрешил говорить.
- Стать вашим, говоришь? Но я - друг Охотника и не могу его предать. Если вы ему враги...
- Ну, до того еще когда дойдет! А ты вроде бы говорил, что вы не во всем согласны?
- Согласны в главном. Нельзя пускать на трон Тисулара - это раз. Войну надо кончать - два. Гнать из Квайра кеватцев - три. А остальное... это еще дожить нужно. Подходит это вам? Если нет... прости, но клятва для меня - не пустяк. Я свое слово до конца держу.
- Ты глянь, - сказал он с усмешкой - на горло наступает! Ровно это он тут командует! Крепкий ты мужик, как погляжу. Через то и отвечу, хоть не заведено у нас, чтоб Старших спрашивать. Пока что нам все подходит. А как войну кончим, да кеватцев перебьем, может, с твоим Хозяином и схлестнемся. Так ведь тоже дожить надо, а? Годиться?
- Пока да. Я готов вступить в Братство и сделать все, в чем поклянусь. Но если потом наши пути разойдутся, я от вас уйду.
Они угрожающе зашумели, но мой собеседник поднял руку, и шум затих.
- Э, малый! Таким рисковым грех наперед загадывать. Ничего, - он придвинулся так, что я почувствовал на щеке его дыхание; жаркие огоньки вспыхнули в его твердых зрачках, - мы для тебя больше годимся. Узнаешь нас получше - никуда ты от нас не денешься!
Я не знаю, как оказался дома. То, что было потом, вырвано из моей жизни. Просто обрывки, слишком дикие для реальности и слишком последовательные для бреда. Но, наверное, я все-таки сделал то, что стою на знакомом крыльце. И снова провал, и мгновенный проблеск: я сижу на скамье, и Суил снимает с меня сатар.
А потом мне снился Олгон. Веселые мелочи: праздник сожжения шпаргалок, толстый профессор Карист и его толстый портфель, парадная лестница, а по ней белым горохом катятся убежавшие из вивария мыши. А потом с точностью часового механизма сон опять забросил меня в Кига, в моей крохотный кабинет за генераторным залом. Эту жалкую комнатенку я выбрал сам, чтобы позлить кое-кого. А если честно, кабинет был мне просто не нужен. Думать я привык на ходу, а считать только дома - в своем кабинете и на своей машине. Снова я увидел себя за столом, а рядом улыбался и подпрыгивал в кресле Эвил Баяс, Эв, лучший мой ученик. Он до сих пор забегал ко мне за советом, хоть в его области я от него безнадежно отстал. Он смеялся, когда я об этом напоминал, уморительно взмахивал толстенькими руками и советовал поберечь для других то, что я стараюсь выдать за скромность. Он и сейчас хохотал, тряслись его толстые щеки и мячиком прыгал живот.
- Ну, Тал что ты на это скажешь?
Я просмотрел расчеты, прикинул энергию и покачал головой.
- Скажу, что ты спятил. Установку разнесет к чертям собачьим!
- Бог милостив, Тал. Авось не разнесет!
Не нравился он мне сегодня; судорожные движения и слишком визгливый, деланный смех.
- Что с тобой, Эв? Неприятности?
Лицо его смеялось гримасой боли, глаза подозрительно заблестели, он вынул платок и спокойно их промокнул.
- Немного не то слово, Тал. Катастрофа. Моя милочка приглянулась военным.
Я выругалась сквозь зубы. Мне ли было не знать, сколько сил и ума Эв вложил в свою установку. Пять лет труда, уйма талантливых находок - да второй такой в мире нет! И ведь только-только заработала, еще ничего не успели...
- А ты?