- Опасно, Эв!
- Это _т_ы_ мне говоришь, старый разбойник? После вчерашнего?
Я не ответил, и Баяс опять полез за платком.
- Не могу, Тал. Надо успеть. А потом, - он отвернулся и сказал очень тихо, - сам знаешь, чем они на ней займутся. Может нам с ней и правда лучше... того?
- Что? - заорал я. - Опять мелодрама? Да ты у меня на пять лаг к установке не подойдешь!
Я орал на него, как в добрые старые времена, лупил по столу кулаком, и он, наконец улыбнулся:
- Ну и глотка! Дает же бог людям!
- Ладно, - сказал я, остыв. - Когда?
- Послезавтра. Мальчики как раз все вылижут. Напоследок, - голос его подозрительно дрогнул, и я показал кулак. Баяс засмеялся и ушел, а я подумал: являюсь к нему послезавтра прямо с утра, и пусть попробует выкинуть какую-то глупость!
Но я опоздал. Глупо и непростительно опоздал. Судьба прикинулась пробкою на Проспекте Глара; я потерял два часа, пока вырвался из нее и, сделав немалый круг, полетел в Кига! Взрыв застал меня почти у ворот института. Тело действовало само: руки рванули дверцу, я выкатился в кювет и вжался в мокрую глину. Сначала был опаляющий жар, потом ушла куда-то земля, и только тут включилось сознание. Я встал и увидел, как медленно, словно во сне, оседают корпуса института Гаваса. Я пошел вперед, потом побежал, и страха не было - только стыд, отчаянный, нестерпимый стыд...
Когда я проснулся, день клонился к закату. Праздничный золотисто-розовый свет озарял закопченные стены, теплым облаком обнимал Суил. Это было так хорошо, что казалось неправдой. Я жив. Я дома. Я рядом с Суил.
Суил обернулась; встретились наши взгляды, и жаркий румянец зажегся у нас на щеках.
- Ну слава те, господи! Я уж думала, вовсе не проснешься!
Я кое-как сел. Тело было чужое, вялое, и рука болела, я все не мог устроить ее поудобнее.
- Болит? Ты, как засну, ну стонать, да так жалостно! А после, слышу, бормочешь: "Эв, Эв". Злой сон, да?
- Да. Как погиб мой друг. Он мне часто снится.
- Добрый был человек?
Я усмехнулся, потому что не знал, добрым ли был Баяс. Мне хватало того, что он так талантлив, что у него такой цепкий и беспощадный ум, что он еще мальчишкой никогда не смотрел мне в рот, а ломился своим путем. Я многое в нем любил, но это то, что касалось работы; каков он был вне ее, я не знал и знать не хотел. И все-таки Эв был мне дорог... так дорог, что я никак не привыкну к тому, что его нет.
- Есть-то хочешь?
- Как зверь.
Она засмеялась.
- А где мать?
- В храм пошла, отмолиться. Так уж она измаялась, сердешная!
- Суил, - тихо сказал я. - Ваора в Священном Судилище.
Она ойкнула и схватилась за щеки.
- Взяли еще брата Тобала. У нее в доме.
- Господи всеблагой! Так это они... за нас? А матушка... с ней-то что?
- Ей помогут, птичка.
- Так ты знал? Ты за этим к Братству пошел?
Я не ответил, но она не нуждалась в ответе: подбежала ко мне, схватила здоровую руку и прижала к своей щеке.
- Господь тебя наградит!
Я чувствовал на руке тепло ее дыхания, и счастье было мучительно словно боль. Не надо мне ничего от бога, раз ты рядом! Как жаль что я не могу ничего сказать! Как хорошо, что я не могу ничего сказать. И пусть эта боль длится как можно дольше...
Опять нас забыли; никто не стучал в окошко и не пятнал следами снежок у ворот. Я знал, что они не оставят меня в покое. Так, передышка, пока заживет рука.
От безделья я снова засел за расчеты. Досчитал передатчик и попробовал прокрутить одну из идей, отложенных из-за Машины. Тогда многое приходилось отбрасывать - все, что не было очевидным. Зря. Красивая получилась штука, теперь я жалел, что пошел другим путем. Я получил бы регулируемую фокусировку по времени, используй я в интаксоре этот принцип.
Старуха косилась, но молчала, а Суил поглядывала через плечо. И - не выдержала, спросила, когда матери не было дома:
- Тилар, а это по-каковски?
- По-таковски.
- По вашему, да?
- По нашему.
- А про что?
Я засмеялся, здоровой рукой поймал ее руку и потерся щекой. Как жаль, что она ее сразу же отняла!
- Тилар, а правда, что ты колдовать умеешь?
- Уже выяснили, что нет.
Она быстро глянула на завязанную руку и испуганно отвела глаза.
- Слышь, Тилар, а у тебя кто есть в твоих местах?
- Никого.
- Ей-богу?
- Ей-богу. Родители умерли, была одна женщина, да и та бросила, когда я попал в тюрьму.
- Вот стерва!