- Хватит, - сказал Баруф и закрыл глаза. - Отлично сработано, Тилам. Эту дыру мы залатали.
- Значит, пора опять в печку?
- Пора, - сказал он устало. - Да ты ведь и сам все знаешь. Контролируешь ситуацию не хуже, чем я.
- Нет, Баруф, - ответил я грустно, - только наблюдаю.
- А то?
- Я бы убрал от тебя Равата.
- Чем он тебе мешает?
- Мне?
- Да, тебе.
- Тем, что всех от тебя оттеснил. Ты остался почти один, Баруф. Тебе это нравится?
- Нет. Но это неизбежно.
- А то, что он делает за твоей спиной?
- А ты уверен, что за спиной?
- Тем хуже. Эти подонки, которых он подобрал...
- Я сам вышел из грязи, Тилам, и грязи не боюсь. У меня нет причин не верить Равату. Он достаточно предан мне.
- Преданность честолюбца? Боюсь, это товар скоропортящийся!
- Может быть, - сказал он устало, - но, кроме Равата, у меня нет никого. А он - неплохая заготовка для правителя.
- Тень святого Баада тебя не пугает?
Он ответил не сразу. Заглянул в себя, взвесил, просчитал - и покачал головой:
- Мне не из чего выбирать. Если бы я мог надеяться, что проживу еще хотя бы пять лет. Если бы я мог рассчитывать, что ты переживешь меня. Слишком много "если", Тилам. Остается только Рават. Святой Баад или аких Таласар, но он сделает то, что я наметил, и удержит Квайр.
- А народ?
- Ты опоздал с этим вопросом. Мы уже повернули колесо.
Да, мы уже повернули колесо, и народ будет драться до конца. Они осознали себя народом. Речь идет не о политическом, а о физическом существовании, и мне больше нечего сказать...
- Хорошо. Последний вопрос. Что хуже: Садан или Араз?
Он вздрогнул, как от удара, но ответил спокойно:
- Араз. - Значит, Садану есть к чему стремиться?
Он пожал плечами.
- Я сделаю для Садана все, что можно, но не больше.
- Значит, ничего.
- Скорей всего, так.
- Тогда до завтра, - я повернулся, чтобы уйти, но он окликнул меня:
- Тилам!
- Что?
- Пожалуйста, будь осторожней! Если я останусь один - как-то смиренно он это сказал; горькая нежность была в его взгляде и потерявшем твердость лице. И та же самая горькая нежность взяла мое сердце в жесткие лапы и сжала горло шершавой тоской. И стало неважно, кто из нас прав, важно лишь то, что пока мы вместе...
- Не беспокойся, - ответил я мягко, - у меня еще без малого год.
Мы с Суил обманули охрану и сбежали за город вдвоем. Дальше, все дальше вдоль реки, и уже только наши следы бегут по сырой земле.
А река разлилась. Злобно ворча, она тащит ветки, подмытые где-то деревья и всякий весенний хлам. Она забросала весь берег дрянью и заплевала желтой пеной, злясь на наше неуместное счастье.
А небо синее до испуга, пушистые шарики на ветвях, и глаза у Суил совсем голубые.
- Ты меня правда любишь?
Смеется и обнимает за шею.
- Не верю! Я старый и противный.
- Ты красивый, - говорит она серьезно. - А я?
- Как солнце!
- Ой, грех!
- Нет, лучше солнца. Оно ведь ночью не греет?
- Ой, бесстыдник! - а сама прижалась ко мне.
Речной прохладой пахнут ее волосы, так нежны и пугливы губы, и мира нет - есть только мы и счастье, тревожное, украденное счастье, и жизнь, готовая его отнять.
Что-то Асаг не торопился со встречей, и это уже слегка пугало меня. Или весть не дошла, или он мне не верит. Не хотелось бы мне самому искать связь, когда приставленная Баруфом охрана день и ночь караулит меня. Конечно, я пробовал избавиться от этой чести. Спорил и ругался, пока не охрип, а когда поневоле умолк, Баруф сне сказал непреклонно:
- Ты слишком нужен Квайру, Тилам. Будь у Братства кто-то в залоге, я бы не стал тебя опекать. А так - сам понимаешь.