- Неужели ты не понимаешь...
- Почему же? Если новый мир окажется не лучше Олгона - что же, отрицательный результат - это тоже результат. Это значит только, что всякая цивилизация обречена на гибель.
- Нет, - говорю я ему. - Это значит, что мы напрасно убили миллиарды людей - не только наших современников, но их родителей, дедов и прадедов.
- Ты стал злоупотреблять ораторскими приемами. Тем более, что это неточно. Люди все равно родятся - не эти, так другие.
- Но другие. Ты забываешь, что это будущее уже было и настоящим, и прошлым. Эти люди _б_ы_л_и_, Баруф!
И опять, как при жизни, он отмахивается от проблемы, для него это не проблема, ее просто не существует.
- Не все ли равно - не жить или умереть? Чепуха, Тилам! Лучше подумай: не рано ли ты начинаешь блокаду Квайра?
И тут вдруг открылась дверь и вошла Суил. Обычно она не заходит ко мне в кабинет, оберегая мое уединение, а тут вошла по-хозяйски, осмотрелась и вдруг говорит с досадой:
- А! Оба здесь!
- Ты о чем, Суил?
- Об Огиле, о ком еще? А то я не чую, когда он заявляется!
Я тупо гляжу на нее, не зная, что ей сказать. Это даже не мистика, потому что Баруфа нет. Я ношу Баруфа в себе, как вину, как память, как долг, но это только вина, только память и только долг.
Зря я так на нее смотрю. Выцветает в сумерки теплый вечерний свет, ложится тенями на ее лицо, и это уже совсем другое лицо, и это уже совсем другая Суил.
Красивая сильная женщина, уверенная в себе. Она была очень милой, моя Суил, а эта, оказывается, красива. Она была добродушна и откровенна, моя Суил, а эта женщина замкнута и горда. И когда она садится напротив меня, я уже не верю, что это моя жена, самый мой близкий, единственный мой родной человек.
- Ушел, - говорит Суил. - Ну и ладно! Давно нам пора потолковать, Тилар.
- О чем, птичка?
Наверное, это прозвучало не так, потому что в ее лице промелькнула тревога. Тень на лице и быстрый пытливый взгляд, и теперь я вижу, что это моя Суил. Другая Суил - но моя.
- Тилар, - сказала она, - ты не перебивай, ладно? Я давно хотела, да все не могла. То тебя нет, а то здесь - а все равно тебя нет.
- Тяжело со мной, птичка?
- А я легкой жизни не ждала! Не зря молвлено: за неровню идти, что крыльцо к землянке строить. И самому неладно, и людей насмешишь. Нет, Тилар, не тяжко мне с тобой. Обидно мне.
Молчу. Вот и до обид дошло.
- Ну хорошо, Суил. Я видел тебя такою, какой хотел видеть, и любил такую, какую видел. А что теперь?
- Не знаю, - тихо сказала она. - Я-то тебя люблю, какой есть. Два года молчу, - сказала она. - Еще как дядь Огила убили, думаю: хватит. Нельзя ему совсем одному. Побоялась - а ну, как разлюбишь? И теперь боюсь.
- Но сказала?
- Да! - ответила она гордо. - Сказала! Потому, дело-то тебе милей, чем я, а без меня тебе не управиться. Нынче-то обе твои силы вровень стоят, без моей, без третьей, силы тебе не шагнуть.
- Разве?
Она улыбнулась нежно и лукаво:
- Ой, Тилар! А то я не знаю, про что вы в своем сарае толкуете! С одного-то разу да твоих дуболомов своротить? Пяток призадумается, а прочих пихать да пихать?
И я улыбнулся, потому что она права. И потому, что прошел мой внезапный испуг и отхлынул ослепляющий страх потери. Сердце умнее глаз, и оно любило тебя, именно тебя, моя умница, мой верный соратник. И она с облегчением припадает ко мне, заглядывает в глаза и спрашивает с тревогой:
- Ты не сердишься? Правда?
- На себя, - отвечаю я. - Асаг и то умнее меня. Он тебя давно в полководцы произвел.
- А то! Ой, Тилар! Был бы вам бабий бунт!
Мы говорим. Она сидит на полу, положив подбородок мне на колени, и заглядывает в глаза. И я глажу волосы, по которым так тосковал в пути, теплые плечи и нежную сильную шею.
Но если бы кто-то послушал, о чем мы с ней говори!
- Это еще до той войны. До первой. Как Рават только начал под себя подгребать. Я всю сеть тогда на дно посадила, а дядь Огилу говорю: все. Хватит с вас. Вот как надо будет Равата окоротить...
- А он?
- Огил-то? Ничего. Усмехнулся и говорит: мне - вряд ли.
- А сейчас?
- Я их на твой лагарский канал завела. Сделала сделала в одном месте привязочку.
Ну вот! Святая святых - канал связи, которыми пользуется даже моя жена.
- Тилар, - говорит она. - Ты за Огила-то себя не кори. Уж как я его упреждала! Пока он Дибара не отослал...
- Значит, и Дибар?
- Ну! Кто ж больше нас двоих его-то любил? - улыбается виновато, трется щекой о мою руку. - Ну, серчай, Тилар! Вы-то с Огилом одинаковые, а мы попросту.
- Если бы ты тогда сказала...
- Нет! - снова закрылось ее лицо, и в глазах упрямый огонь. - Ты не серчай, Тилар, уж как я тебе ни верю, а его жизнь в твои руки я отдать не могла. Уж ты что хошь про меня думай...
- Тише, - говорю я и прижимаю ее к себе. - Просто вместе...
- Нет! Я своих людей Пауку не отдам! Мои люди - они люди, неча Пауку их ломать!
Оказывается, она и о Зелоре знает. Еще одна великая тайна... Не думаю, чтобы ей сказал кто-то из наших. Только Братья Совета знают Зелора и боятся его как чумы. Даже имя его не смеют назвать, чтоб не попасть в беду.
- Тише! - говорю я опять и укладываю ее голову себе на колени. Эту гордую упрямую голову, эту милую умную головку, где, оказывается, так много всего.