Припадая на левую ногу, Воскобович пошел на черный провал. У самого порога он оглянулся и показал серое лицо с кривыми губами. Офицер подтолкнул его…
День прошел. Вечером на боевом расчете назвали мою фамилию в списке караула, назначенного на какую-то «Консерваторию». Потом узнал, что «Консерватория», «Институт» и «Детский сад» — строительные объекты в городе, где работают осужденные. И еще есть жилая зона.
До отбоя прошла целая вечность, наполненная незнакомыми голосами, топотом ног и криками дневального. Какой-то чернявый ефрейтор дергал меня за ремень: «Подтяни!» Кто-то послал за кружкой…
На вечерней поверке появился замполит. Список зачитали, но отбоя все не было. Строй гудел, колыхался…
Поблескивая иссиня-черной головой, замполит вышел на середину.
— Так, внимание сюда… Мне необходимо кое-что довести до вашего сведения… — Он сделал паузу, потыкал утихающий строй цепкими глазами. Наступила полная тишина. — Как вам уже известно, во втором батальоне имел место быть случай самострела. Кто забыл, напомню: рядовой Воскобович, находясь на посту, прострелил себе ногу. Как он говорит, нечаянно… Следствие установило…
Слова стучали в голове. Воскобович… Ссутуленный, остановился у черного провала… Оглянулся. Серое лицо. Губы кривые…
— …Злонамеренное членовредительство. Дело передано в военный трибунал…
— Чека вонючий, — проговорил кто-то сзади.
— Нас как гоняли, но мы почему-то не стрелялись…
— Ну теперь узнает там…
Сзади отпускало — там расходились. Наверное, и у всей первой шеренги спины облегченно вздохнули: шеренга ослабла.
— Отбой, орлы, — сказал Войтов. Он стоял уже в нательной рубашке с полотенцем на плече. В руках держал зубную щетку и пасту.
Утром стоял сплошной крик:
— Бегом койки заправлять!.. «Консерватория», строиться на завтрак!.. Вооружаться, «Детский сад»!.. На службу шагом-ма-арш!
В темноте куда-то быстро зашагали. Туго скрипел под ногами выпавший ночью снег. Впереди курили, через плечо летели пучки красных искр. Повизгивала овчарка.
Справа забелел бетонный забор — маскировочное ограждение. Зона. К забору прижались вздыбленные сугробы с заостренными краями. Над углом темнела вышка. Там маячила багровая точка-часовой курил. Когда поравнялись, оттуда послышалось:
— Дягилев! Здесь Дягилев?
— Здесь я, Костя! — крикнули сзади.
— Передай Димке из пятого отряда: я в четверг принесу, он знает что!..
— Лады, передам.
Обогнули забор, прошли еще, и — показались радужные пятна фонарей. Там был вход в зону: железные ворота в колючем посверкивающем инее, а подальше — ступеньки и дверь.
В один ряд задом к воротам стояло пять ЗИЛов с огромными фургонами. В освещенной кабине одного сидели трое гражданских — шоферы. Играли в карты. За мутным белесым стеклом мелькали руки, расплывчатые лица… табачный дым клубился. Трое или четверо отделились от колонны, припали к работающим моторам.
— Становись, оцепление! — скомандовал Войтов. — Оружие — на грудь!
Встали полукругом перед воротами, захватывая фургоны. Ремни автоматов отпустили и повесили их на грудь стволами к воротам. С трех сторон захлебывались лаем овчарки. Небо кое-где протыкали острые звезды. Чего-то ждали… Слышно — стук моторов и лай.
Боковая дверь открылась, и под свет фонаря быстро вышел низенький офицер со слоеными щеками и повязкой на рукаве шинели — ДПНК[7]. Он махнул рукой.
И тут послышался короткий скрежет, потом скрип — ворота дрогнули, гулко ухнуло листовое железо, и посередине начала расти щель. Она становилась все шире и шире, показался слабоосвещенный туннель — шлюз. Там шевелилась огромная темная масса с желтыми пятнами лиц, слышался стук сапог. Вот они — заключенные…
— Первая пятерка пошла-а! — тонко закричал дежурный помощник.
От темного отделились пятеро и зашагали, держа руки за спиной, к крайнему фургону.
— Вторая пошла-а!..
Шлюз опустел.
Потом была команда «По машинам!», и вышкари тоже полезли через задний борт. Я и еще один сели в крайний фургон. От заключенных нас отделяла решетка с дверью на замке. Мы сели на короткие скамеечки по углам, автоматы поставили между Ног. За решеткой в табачном дыму плавали лица.
Поехали, оставляя на дороге рубчатые следы.
Приблизились к решетке глаза.
— Командир, чифир есть?
Я не отвечал. Не отвечал потому, что не знал, кто сидит напротив — моего призыва или дед.
Спросивший повернулся к нему, блеснув белками:
— Воин?
Тот искоса глянул на меня и отвернулся. Глаза ушли в темноту. Там послышался приглушенный шум, иногда долетали голоса:
— Я тебе говорю, это не первый взвод…
— Да я ж, дело прошлое, видел этого, как его… Войтова.
— Так его же перевели…
Вот и город.
Проезжали по белым пустынным улицам. Иногда попадались торопливо идущие люди — первый ряд припадал к решетке, поблескивали внимательные глаза. Задние ряды вытягивали шеи.
Круглая, вся меховая женщина переходила улицу, переваливаясь с боку на бок.
Тот, что спрашивал чай, приподнялся и, просовывая рот сквозь прутья, громко крикнул:
— Ж… пока-жи!
Задние сразу привстали, загоготали, будто и в самом деле надеялись, что толстуха выполнит просьбу. А та стояла и ошалело глядела вслед машине. За решеткой цокали языками, оживленно говорили…
Потом машина остановилась. Постояла и тронулась дальше — мы въезжали в открытые ворота с запрокинутым в небо шлагбаумом. От ворот в обе стороны разбегалась густая колючая проволока. А через равные промежутки виднелись деревянные вышки, припорошенные снегом. У ворот синел вагончик.