— От тебя?
Я рассказал.
Он задумчиво тер подбородок и смотрел на меня. Потом сказал:
— Говорил он мне, что нес от солдата чифир, да на входе зашмонали…
— Да нет же! Я в оцеплении возле ворот стоял, нормально он прошел. В тот раз и не шмонали почти — мороз…
— Так-ак, — выговорил Журавлев, и глаза его превратились в острые щелочки, скулы шевельнулись бугорками. — Ну будет имя его Горе, а фамилия Беда. — Он помолчал, потом сказал каким-то притихшим голосом: — Пацаны… Взять бы топор и идти всю зону подряд рубить не ошибешься…
Я молчал. А он уже опять улыбался и показывал мне какой-то сверток:
— Подарочек тебе. Поймаешь?..
Сверток попал мне прямо в грудь, а Журавлев уже издали махал рукой:
— Давай, будь!
Я разорвал бумагу — блеснуло ярко… Это был серебряный портсигар. Открыл — туго набит папиросами. По тропе катился начкар — сержант Кучеров. Я спрятал портсигар, взялся рукой за ремень автомата…
— Лауров, слушай, — быстро проговорил Кучеров, перебивая доклад. — Сейчас к тебе перебросчики подойдут, ты сразу позвонишь, но так, чтобы они не видели. Понял-да?
— Так точно.
— Говори с ними, делай что хочешь, но — задержи.
— Есть.
…Я смотрел ему вслед. Он шел быстро, четко отмахивал рукой, становился все меньше и меньше… А слова его — вырастали во мне, теснили дыхание…
Вчера этот самый Кучеров после подведения итогов, когда Седякин вышел, бил Бестужева. Бил за то, что тот «стоял и смотрел, как в зону мешки летят». Между ударами он приговаривал с какой-то особой злостью: «Для тебя зэк… дороже твоих товарищей?.. Твоих же товарищей… с кем ты из одного котелка… одной шинелью…»
Он становился все меньше и меньше. А слова его начинали разрывать изнутри…
— Привет, солдатик!
Я обернулся.
За маскировочным ограждением стояли они.
Двое парней в распахнутых шубах и пышных шапках. И с ними девчонка лет пятнадцати, с огромными глазами, плавающими на худеньком лице. Она смотрела на меня из-под козырька челки, курила быстро.
Один из парней показал глазами на зону:
— Земляк, там есть кто-нибудь? Я посмотрел. Трое зэков стояли на куче щебня, вытягивая шеи.
— Есть.
— Земляк, — парень улыбнулся просительно и придвинулся. — Выпить хочешь, а?
Зэки увидели, что я с кем-то разговариваю. Один крикнул: «Командир!» — и показал что-то блестящее. Двое других метнулись в здание и через минуту уже высовывались из окна четвертого этажа.
Девчонка помахала мне рукой в белой перчатке, чтобы я посмотрел, и улыбнулась…
— Пузырь водки прямо сейчас, — сказал второй парень, тоже улыбаясь. — Будь человеком, пропусти мешок…
— Плюс трояк… Сделай доброе дело… Я вытащил портсигар, взял папироску. Разжал пальцы — портсигар стукнулся об пол… Я нагнулся за ним и взял рукой телефонный провод… в розетку… Зашипело в трубке. Я, разгибаясь, бросил в нее негромко: «Пятый пост, перебросчики…»
— Ну, пожалуйста, что тебе стоит. — Это девчонка говорит. Улыбается, а сюда уже бегут… Скорей бы уж!..
Из-за угла вылетел Каюмов с овчаркой и следом еще двое с автоматами.
Перебросчики подхватили еще улыбающуюся девчонку за руки и бросились бежать.
Из-за дальнего угла навстречу им выбежали еще солдаты…
— Что ж вы делаете! — надрывался зэк из окна. — Пида-расы-ы-ы!
Черные полушубки закрыли окруженных.
Я закрыл глаза, отвернулся…
Трах-трах! — оглушило возле уха. Отшатнулся я увидел на полу обломок кирпича. В окне четвертого этажа мелькнула черная фигура.
Я поднял обломок. Смотрел на него — и он становился красным пятном…
В караулке делили добычу. Мне сказали «молодец», дали пачку сигарет, усадили за стол. На столе стояла бутылка «Столичной», вокруг жирно блестели тугие кольца колбасы; пестрела горка конфет «А ну-ка, отними!», лежали пачки чая и сигареты.
Вокруг шумели, смеялись; громкие голоса стучали по голове:
— Ка-ак я ему ддал!.. А Каюм подбегает, прикладом того длинного тресь!.. Га-га-га!.. Сикуха визжит, я ее вот так вот рукой за рожу, как сдавил! Во гля, рука вся в помаде…
— А ты чего стесняешься? — Толкнул меня Кучеров. — На. — Отломил и сунул в руку кусище колбасы, придвинул хлеб.
Я откусывал колбасу и никак не мог проглотить тугой комок, вставший в горле.
— Плеснуть ему чуть-чуть? — спросил рыжий ефрейтор Дягилев, булькая в кружки.
— Не положено ему, — запротестовал Каюмов. — Нам кто наливал, когда мы молодыми были? — Отрыгнул сытно.
— Да ладно, он заслужил, — возразил Дягилев и через стол протянул мне кружку. На ее белом боку горел красный отпечаток пальца. Губная помада, наверное…
Водка запылала во мне, горячим туманом окатило голову — голоса стали как-то глуше и мягче… Теперь я откусывал колбасу большими кусками.
Уходя на пост, сунул в карман горсть конфет.