Замполит стал говорить о бдительности, о попытках побега на других зонах: в Казахстане, Сибири, Молдавии… Сказал, что один из тех семнадцати судился за допущение побега, уснул на посту…
— Отбой будет?! — крикнули опять.
— Двенадцать часов уже!
— Завтра на вышке спать буду!
— Кто кричал? — тихо спросил замполит. В это время закричал дневальный:
— Батальон…
Комбат уже входил и делал знак рукой: отставить.
— Почему люди не спят? — перебивая доклад замполита, прохрипел он.
— Дело в том, что мне необходимо было кое-что довести до сведения военнослужащих, — произнес Вайсбард. И поджал тонкие губы. — Моя обязанность…
— Дополнительный паек на жилую зону отправили?
— Э-э… Я сейчас выясню у дежурного. Дежурный!
— Отставить, — негромко сказал Аржаков. — Объявляйте отбой. — И еще что-то, совсем тихо.
— Отбой, батальон! — бросил замполит.
— Взвод, отбой! — отозвался Зайцев, расстегивая ремень.
— Отделение, отбой! — подхватил Кучеров, наш отделенный.
Первая шеренга уже неслась с шумом и топотом, срывали на бегу форму. Наш призыв торопливо — но не бегом! — устремился за ними. Сзади вышагивали деды, щелкали ремнями, громко разговаривая…
Утром, когда команда открыла мне глаза, я сразу вспомнил о девяти новоприбывших.
…Они метались в поисках ведер, тряпок. Наш призыв наматывал на руки ремни… Деды — их уборка уже не касалась — спали. Зайцев, приподняв голову, проговорил хрипло:
— Пять минут на уборку.
— Бегом, бегом! — покрикивал Андрей. Оказывается, у него очень громкий голос.
— Время идет, — пробормотал Зайцев, натягивая одеяло на голову.
— Живей! — заорал кто-то. Вокруг подхватили.
Я стоял, сжимая ремень в опущенной руке. У ног покачивалась спина, слышалось пыхтенье, скрип мокрых сапог… Своей же спиной я чувствовал взгляды годков. Со всех сторон…
Что он так медленно моет? Сколько можно… Уйти бы куда-нибудь! Скорей бы это кончилось… Ну что он возится!
Спину жгло…
Ремень врезается в руку… рука запотела…
— Лучше, лучше мойте! — со всех сторон слышалось, и щелкали звонко ремни.
Я смотрел на эту спину: хэбэ задралось и была видна белая кожа, под которой ходили, выпирая, круглые позвонки. Блестели капельки пота… Вокруг слышались то удар, то грохот опрокинутого ведра.
— Быстрей! Еще быстрей!
Щелк! Щелк!
Я смотрел на эту спину и пытался сосредоточиться на том, что вот он, чека вонючий, стоял бы надо мной, призовись я годом позже, стоял бы, сука, и не держал бы ремень в опущенной руке… Нужно было сосредоточиться на этом. Ну ведь было бы так, было бы!.. И как же я зол на него за это, как я ненавижу его, его… Вижу: позвонки выпирают и кожа на том месте побледнела… Он же ненавидит меня!
— Батальон, смирно! — крикнул дневальный на той половине. Спящие повскакивали, стали одеваться.
В проходе показался Вайсбард.
Зайцев, успевший уже одеться, крутился среди уборщиков, покрикивал громко.
— Отставить, — сказал замполит. — В чем дело, Зайцев? Половина седьмого, а вы еще чухаетесь!
— Сейчас закончим, товарищ…
— Отставить. Сержанты! Где сержанты? Так, трое, четверо… Все? Отлично. Возьмите-ка тряпки. Возьмите, возьмите… Раз не умеете командовать, делайте сами. Приступайте.
Сержанты нерешительно начали мыть. Вайсбард смотрел-смотрел, потом глянул на часы.
— Так, еще две минуты в вашем распоряжении.
И ушел. Чтобы не мешать.
Раздался хлесткий удар тряпкой. Андрей, вытирая рукавом мокрое лицо, отступил в угол. Зайцев повернулся… шарп! Мамаджанов, отпрянув, кувыркнулся через табурет.
— Не можете гонять, да? Не можете…
Шарп! Шарп!
— Тряпки схватили! Минута вам, время пошло!
Теперь за дело взялись деды.
И засвистели ремни. И лихорадочно задвигались руки и ноги. И — какой-то дурной визгливый крик заметался:
— Биг-гоом! Биг-гоом!
— Батальон, строиться на завтрак! — крикнул дневальный. Еще сильней засвистели ремни…
После завтрака готовились к полковому разводу.