— Каз-лы! А-а!.. А-а!..
— Мешок на КСП упал, — захлебывался кто-то сзади. — Контролер полез, а они кирпичами… А тут — из караулки наши… крик, стрельба… Возле меня топор воткнулся в маскировочное…
Подбежал лейтенант из, оперчасти — щелкнули наручники, зэка подняли и втолкнули в дверь, откуда выскочили мы… Следом — второго. Хлопнула дверь с решеткой. Соловейчик вонзил отмычку в замок, провернул.
В решетку вцепились пальцы. И из полутьмы — блеском прыгающим — глаза. И крик надрывный:
— Мы же таких, как вы, на зоне спасали: с кожаного кола снимали! Из-под лучших друзей вытаскивали!..
— Пошел! — крикнул толстый майор, прикладывая платок к виску. Платок был в крови.
Автозак медленно тронулся, объезжая карету «скорой помощи», пожарный «Ураган»…
Отбой. Казарма утихает.
Я поднялся на третий этаж написать письмо.
В ленкомнате темно. Я нашарил рукой выключатель, щелкнул.
У окна стоял взводный. Смотрел на меня.
— Что случилось?
— Ничего. Я… письмо хотел… Я повернулся, чтобы уйти, но лейтенант поднял руку:
— Садитесь, садитесь. Я не буду мешать.
И отвернулся к окну.
— Как тебе служится?
Это Забелин. Сел на соседний стол. Смотрит, подбородок пощипывает.
— Нормально… товарищ лейтенант.
— А мне… ненормально. — Он поднял руку, тонкими пальцами взъерошил челку. Так и оставил пальцы вдавленными в лоб. — Понимаешь!
— Это поначалу так, — сказал я. — …Что поделаешь, надо выдержать.
— Выдержать? — Он глянул из-под пальцев. — А зачем?
Он встал, сделал шаг и повернулся. И опять взъерошил волосы.
— А… для чего же вы, товарищ лейтенант…
— Для чего в армию? Хм. Понимаешь, я в детстве какой-то не такой был. Увижу, как мальчишки кошку мучают, и в рев. Мне это казалось ненормальным. Не то что мучают, а что плакал. Потому что все смеялись… Даже отец смеялся.
Он опять сел. Пальцы его тихо гладили поверхность стола.
— И девушки… Друзья, те как-то умели: шуточки, масса слов; девушки смеются, влюбляются… А я так не мог. Хотелось, чтоб влюбились в такого, какой есть. Да и вообще…
Пальцы на столе сжались, выступили острые белые бугорки.
Взводный встал.
— Я надеюсь… то, что я тут говорил, останется между нами? А впрочем…
Он махнул рукой. И вышел.
Грязные коричневые куски снега летят из-под мелькающих впереди сапог. Это Андрей. Сзади тоже топот.
Впереди прыгает синее пятно — куртка. И — желтая сумка.
— Султана спусти! Султана! — надрываются сзади. И — блестя упругими черными боками, овчарка проносится мимо меня, Андрей…
Бух! Бах! — стучит по маскировочному ограждению, вдоль которого бежим мы. Это зэки с крыши кидают кирпичи. В нас.
— Бросай сумку! Бросай! — орут они человеку в синей куртке.
Овчарка стремительно прыгает на синее пятно, и человек падает в сугроб и закрывает лицо руками.
Я замедлил бег, меня стали обгонять, устремляясь к катающемуся на снегу клубку рычания и криков…
На крыше — черным-черно от мечущихся зэков, они свистели, кричали. Шурша, пролетали над головой обломки кирпичей.
Искаков достал патронник, вскинул автомат.
Та-та-та! — Брызнули от стены кротки штукатурки, пыль взметнулась.
На крыше никого уже не было…
Переброс был богатый: сгущенка, шоколадные пряники, много чаю, сигарет. Бросили пряник Султану. Клацнули зубы, на снег полетели коричневые крошки. Алый язык мелькнул.
Когда уже стоял на посту, к запретке приблизились трое.
— Командир! Че там было-то хоть?
Я перечислил.
— И сгущенка, говоришь, была?
Они пошушукались. Потом один подошел ближе.
— Слышь, давай так: мы вам четвертак отстегнем, а вы нам — сидор. Скажи там своим.
Я позвонил в караулку. Пришли Зайцев и собаковод Искаков.