— Нет, — понял я, — Тим — это меня так зовут[2]. Тимоти Хьюберт.
Она снова окинула меня изучающим взглядом с головы до ног, на сей раз более внимательным. Вот сейчас она заявит, что тоже сыта по горло своим миром, и предложит поселиться вместе «в этой романтической хижине». Только этого не хватало.
— Все началось с экспедиции на Марс, — сказала она вместо этого. — Еще до нефтяного кризиса, точнее, на ранних его этапах. Тогда в мире были две державы, в принципе способные на такое, — США и Китай. США были богаче и имели более развитые космические технологии, но китайцам очень хотелось их обогнать. Американцы рассчитали, что для полноценной экспедиции — такой, которая сумела бы справиться с нештатными ситуациями и вообще вести полноценную исследовательскую работу на Марсе, а не просто воткнуть палку с флагом, — нужно не менее пяти человек. И неспешно готовили соответствующий проект. Китайцам хватало сил и средств, чтобы послать лишь одного. При этом шансы, что он долетит хотя бы в один конец живой и не свихнувшийся, оценивались как один к пяти, что не могло устроить даже китайцев… И они стали думать, как сделать, чтобы один смог заменить пятерых. Информация в мозгу хранится с большой избыточностью, вы знаете, Тим? Кроме того, есть алгоритмы сжатия с потерями. Как в компьютере, где можно сжать картинки или музыку на порядок, и ухудшение качества будет практически незаметным. В общем, они хотели запихать в мозг одного тайконавта опыт и знания пятерых — и им это удалось. Им удалось даже гораздо большее: они научились переносить из мозга в мозг личность целиком! И обеспечивать даже не пятикратное, а десятикратное сжатие почти без потерь. Терялась информация, которую человек и так не помнит… Говорят, правда, что в США тоже велись такие работы, но китайцы успели первыми. Тоталитарные режимы дают огромную фору науке там, где нужны опыты на людях… Полет на Марс, правда, так и не состоялся. Разразилась нефтяная катастрофа, и всем стало не до этого. Эффективность сельского хозяйства действительно упала в десять раз. Но теперь вы понимаете, как нам удалось вдесятеро сократить число едоков?
Я смотрел на нее с ужасом.
— Технической цивилизации, даже оставшейся без нефти, ведь не нужно много рук, — продолжала пояснять моя гостья. — Физическую работу делают в основном машины, пусть им приходится работать на угле, спирте и солнечной энергии. По-настоящему важны лишь знания и умения. КПД нашей техники упал, зато возрос наш собственный. Десять сознаний в одном черепе куда эффективней, чем одно, — а кормить приходится только одно тело. Освободившиеся тела, кстати, утилизовали в химической промышленности, что позволило смягчить эффект катастрофы. Как-никак, нефть получилась из останков доисторических животных.
— Стало быть, Анна Беатриса и как там дальше…
— Десять разных личностей. Сейчас с вами говорит Юджин. Я старше этого тела более чем вдвое — естественно, для вселения выбирали самое молодое и здоровое.
— Вы хотели сказать — Юджиния? Ведь Юджин — мужское имя?
— Поначалу мужчин селили с мужчинами, женщин с женщинами, — сказало существо уже другим тоном, и я понял, что в разговор вступила очередная личность. — По расе подбирали и все такое. А потом оказалось, что от этого конфликтов не меньше, а больше. На той же половой почве. Уж если одному мужчине или женщине непросто найти себе хорошую пару, то каково десятерым искать десятерых — так, чтобы все всех устроили? Ну и с расами и всем прочим… получается противопоставление, мы похожи — и мы едины, а все прочие как бы враги… Так что теперь селят всех вместе. Мужчин с женщинами, черных с белыми, старых с молодыми… бывает непросто, конечно, но это учит нас терпимости. Даже помогает предотвращать преступления: отвечать-то в случае чего всем десятерым.
— И сколько же среди вас мужчин?
— Половина. Инна, Мишель, Робин, Фрэнсис и Юджин.
— «Инна» вроде бы звучит по-женски? — У меня уже голова шла кругом.
— Все так думают. А это древнееврейское мужское имя! — обиженно ответил Инна.
— Между прочим, — встрял еще кто-то, — так намного проще. Любовники всегда мечтали о полном единении друг с другом, ну вот и. Когда одно тело на двоих…
— У вас оно на десятерых, — оборвал я. И, кажется, попал в больное место. Существо замолчало и посмотрело на меня с тоской. В этом взгляде я прочитал и кое-что еще: злобу и зависть. Зависть к человеку, владеющему уникальным теперь на Земле даром одиночества.
— Между прочим, попутно мы решили проблему перенаселения, — сказал кто-то из них, прерывая гнетущую паузу. — Дети зачинаются почти исключительно искусственным путем, только для восполнения естественной убыли тел.
— Так что же — переселяясь в более молодые тела, вы становитесь бессмертными?!
— Нет, — покачало головой существо, — к тому времени, как мозг созревает для вселения, там уже успевает сформироваться собственная личность, так что подселить к ней можно не более девятерых. Десятый, самый старый, обречен остаться в прежнем теле и умереть. Так велит закон. Но на деле… очень мало кто подает заявку на новое переселение.
Я мог их понять. Еще и еще раз проходить через многолетний кошмар такой жизни… в конце концов, в аду тоже обещают бессмертие, но от этого он не становится привлекательней.
— Ну и на что похож теперь ваш мир? — спросил я поспешно, не давая повиснуть новой паузе. — Если не касаться личных отношений?
— Да, в общем-то, на то, что и было, — пожало плечами существо. — Разве что заправляют всем китайцы.
— Они выиграли войну?
— Не было войны. Просто они теперь самые крутые, как раньше американцы. США не пережили нефтяную катастрофу. Янки думали, что, пока у них много зеленых бумажек, у них будет и все остальное, и не о чем беспокоиться. А потом выяснилось, что зеленые бумажки нельзя есть и нельзя заправлять в баки… А у китайцев всегда было мало бумажек и мало нефти, так что они готовились заранее. Они первые открыли переселение с уплотнением и первые его внедрили. Тут им, конечно, опять помог их диктаторский режим. Пока Запад валандался с остатками демократии, пытаясь поощрять добровольное уплотнение… да еще церковь ерепенилась… Впрочем, остатки быстро сошли на нет. Их и без того в разгар нефтяного кризиса было уже немного.
Это я помнил.
— Значит, теперь с добровольностью покончено? — спросил я вслух.
— Конечно. Цивилизация не может позволить себе такую роскошь, как целые тела, занимаемые лишь одной личностью. Эти законы уже действуют во всех странах; кое-где, правда, позволяется купить такое право за деньги, но это десятки миллионов юаней… Чикагско-монреальский закон еще довольно либерален. Сейчас, когда пик кризиса миновал, разрешается ограничиваться лишь пятью жильцами… если, конечно, удастся отыскать свободное тело.
Тут-то до меня наконец дошел смысл ее… их оценивающего взгляда.
— Нет! — я невольно попятился.
Ее рука — думаю, ею в этот момент управлял кто-то из мужчин — молниеносно метнулась в карман, и в следующий миг на меня уже смотрел маленький пистолет.
— Извините, Тим, но это закон. Не волнуйтесь, на вашу личность никто не посягает. Просто к вам подселят четверых из нас. Мы имеем приоритет, как нашедшие тело… сколько ему, кстати, — около сорока? А как превосходно сохранилось — вот что значит здоровый образ жизни на лоне природы…
— Вашей цивилизации нет до меня дела! Я сам обеспечиваю свое пропитание!
— Закон един для всех, Тим.
Конечно же, плевать им было на закон. И даже на то, что мое тело почти вдвое старше, чем их. Перед ними замаячила возможность вздохнуть в два раза свободнее, поселиться не вдесятером, а всего лишь впятером — и они этот шанс не упустят!
— Уберите пушку, — сказал я. — Если вы меня застрелите — останетесь ни с чем.
— При дефиците тел убивающее оружие не применяется, — улыбнулось существо. — Это парализатор.
— Ладно, — тяжело вздохнул я, подумав, — раз нам еще долго жить вместе, не будем ссориться, Давайте сразу решим, кто из вас переселится ко мне. У меня нет особых предпочтений, я могу ужиться практически с кем угодно, — соврал я. — Так что договоритесь между собой.
— Ты славный парень, Тим, — кивнуло существо, не опуская, однако, пистолета, — хорошо, что ты принял разумное решение. Думаю, мы отлично поладим… — Оно хотело сказать что-то еще, но словно бы поперхнулось. Его левый глаз задергался, лицо побледнело, затем покраснело, на шее и виске вздулись жилы. Сработало! Они ссорились там, внутри! Жить впятером, а не вшестером — какой жалкий приз, но они сражались за него!
Рука с пистолетом дрогнула и ушла в сторону, взгляд расфокусировался — они явно уже не контролировали, что происходит вокруг. В последний миг они все же заметили смерть в моих глазах, но было поздно.
— Фас! — скомандовал я Бадди.
Когда все было кончено, я оттащил труп на берег, погрузил в свою лодку, прицепил спасательный плот на буксир и сел на весла. На выходе из бухты гранитное основание острова резко уходит вниз, глубина там сразу больше мили. Там я и утопил тело, а плот с радиомаяком отправил плыть дальше. Лишенный своего груза, он резво заскользил по волнам, подгоняемый ветром. Когда спасатели найдут его, он будет уже в сотнях миль отсюда.
Мысль, что я, пусть и не совсем сам, только что убил десять человек, не слишком меня тревожила. В конце концов, как я уже говорил, любой военный пилот — серийный убийца. И, кроме того, мне уже приходилось убивать. Причем те двое не были ни в чем виноваты — их подставили так же, как и меня. Но у меня не было другого выхода.
Я ведь на самом деле знал про уплотнение. Узнал одним из первых в США. На момент моего бегства это был секретный военный проект. Правда, тогда американские технологии позволяли упихать в один мозг лишь троих. Но это я узнал позже; когда я записывался добровольцем, я еще не представлял, в чем суть эксперимента. Я лишь знал, что он позволит мне попасть на авианосец «Джордж Буш Младший», получить место пилота дальнего истребителя-бомбардировщика и добраться до острова. Это был последний шанс, другие самолеты тогда уже не летали. Когда же мне сказали, в чем дело… что экипаж из трех человек должен заменить один… отказываться было поздно. За отказ мне влепили бы двадцать лет тюрьмы.
Но, к счастью, зеленые бумажки тогда еще кое-что значили. Я отдал все, что у меня было, чтобы подкупить техника, и он изменил настройки аппаратуры. Вселение не состоялось, те два парня просто умерли. Но я, конечно, сделал вид, что все прошло успешно и нас уже трое. Я успел достаточно хорошо познакомиться с ними, чтобы сыграть убедительно. Сложнее было потом, в воздухе, когда пришлось всерьез работать за троих. Но я справился. Я имитировал потерю связи и катастрофу, а сам увел самолет на бреющем — так его не видели радары — за тысячу миль от предполагаемого места падения. Он умел взлетать и садиться вертикально, так что я сел на остров без проблем. Потом, когда я снял с самолета все, что могло пригодиться, мне все же пришлось утопить его за бухтой: я боялся, что его сумеют обнаружить со спутников.
Кстати, была еще одна причина, почему я все это сделал. Я надеялся, что после катастрофы эксперимент будет признан неудачным и дальнейшие работы по проекту «Уплотнение» прекратят. Увы. Люди в очередной раз меня разочаровали.
…Под днищем лодки зашуршал песок, и я выбрался на берег. Купаться расхотелось. С непривычки челюсти все еще ныли, и я не мог отделаться от мерзкого солено-железистого привкуса во рту.
Многие, наверное, назвали бы меня сумасшедшим. Но когда власти, в преддверии продовольственного кризиса, издали запрет на содержание любых домашних животных «несельскохозяйственного назначения», что мне было делать с Бадди, любимцем и талисманом нашей эскадрильи? Где я мог спрятать своего друга — кроме как в собственной голове?..
«Надень шапку, Олеж. Маме зябко на тебя смотреть», — шутил, бывало, отец за утренним чаем, пока мама с превеликими препирательствами собирала меня в школу. Так вот, смотреть на солдатика, которого я встретил тем непогожим ноябрьским утром, было зябко, мокро и, как следствие, жалко. Маленький, щупленький, от холода спрятавший ладони под мышки, он напоминал замерзшего суслика, который за какой-то надобностью выбрался на свет, но в любой момент готов юркнуть назад в теплую норку, то есть в данном случае в полупрозрачную будку КПП Зенитно-ракетного училища, что на улице Красноказарменной.
Ну и лютые же деды у парня в части, про себя возмутился я. Не деды, а звери. Выгнали молодого бойца на мороз в одной гимнастерке! Небось еще и пошутили вдогонку: «Ты зенитчик или кто? Вот и стрельни для дедушки пару сигарет». И, как назло, — воскресенье, начало дня, на улице ни души. Имеется в виду курящей.
С неба мелко моросило, и однотонно-коричневая гимнастерка на сутулой спине мало-помалу приобретала камуфляжную окраску. Налетевший порыв ветра погнал по лужам мелкую рябь и заставил солдатика поежиться. Глядя на него, я тоже передернул плечами, из солидарности, поправил шарф и упрятал свободную от зонта руку поглубже в карман куртки.