Рудольф Каземирович всегда рассуждал именно так, по-иезуитски: главное — цель, все остальное — детали. И действовал с иезуитской же беспринципностью, щедро сдобренной врожденной нахрапистостью. Льстивые подчиненные называли эти свойства решительностью и напором.
Елакс и сейчас собирался следовать принципам, готовился бурно начать разговор с наглым поваром, однако обстановка в кабинете, в который привел его метрдотель, сбила Рудольфа Каземировича с толку.
В комнате было темно.
Кромешная тьма, как показалось шагнувшему из светлого коридора Елаксу. Рудольф Каземирович даже испугался. На мгновение. И едва не нажал тревожную кнопку маяка, сигнал которого призывал на помощь телохранителей. Но сдержался.
Дверь в кабинет закрылась, глаза привыкли к полумраку, Елакс огляделся. Первое впечатление оказалось обманчивым — комната была освещена. Очень продуманно освещена: на стул, предназначенный для Рудольфа Каземировича, падал скудный поток света, а вот повар, Расположившийся напротив, скрывался в тени. Ни лица, ни одежды — только неясная фигура.
— К чему театральность?
— Присаживайтесь, Рудольф Каземирович.
Елакс решил принять — пока! — правила игры и опустился на стул.
— Меня зовут господин Ра.
— Это настоящее имя?
— Не настоящее.
Повар ответил с таким безразличием, что стало ясно — развивать тему не следует. Елакс поджал губы.
— Вы ведете себя так, словно не удивились моему появлению.
— Приблизительно две недели назад мне стало известно, что вы наводите обо мне справки.
— Испугались?
— Обо мне часто наводят справки. — Короткая пауза. Рудольф Каземирович вдруг подумал, что господин Ра зевает. Рудольфу Каземировичу стало неприятно. — Я привык.
— Вы не должны были знать о моем интересе.
— У меня много друзей.
— Среди гурманов?
— Совершенно верно. — И снова пауза. — Я, знаете ли, хорошо умею готовить.
— Наслышан.
— Мне приятно.
Освоившийся Елакс откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. В его голос, только что нейтральный, даже осторожный, вернулась уверенность.
— Я заинтересовался услугами, которые вы предлагаете. Продуманная, сбалансированная диета, ведущая к улучшению самочувствия и способная… лечить?
— В том числе, — кивнул господин Ра. — Не во всех случаях, разумеется, но — в том числе.
— Некоторые называют вас волшебником.
— Я много знаю и много умею. Таких людей частенько считают колдунами.
— Но вы им не являетесь?
— Я повар, Рудольф Каземирович. Не знаю, что вам наговорили, но я всего лишь повар.
— Оставьте, господин Ра. Ваши успехи трудно объяснить простой кулинарией.
— Я не говорил, что она простая.
Елакс рассмеялся. Без спроса раскурил сигариллу. Пустил струю дыма. Вновь посерьезнел:
— Согласен — не простая. Совсем не простая. Заинтересовавшись вами, я приказал собрать всю возможную информацию…
— Вы предусмотрительный человек, Рудольф Каземирович.
— Положение обязывает. Я не могу вверять свое здоровье первому встречному.
— Удалось что-нибудь узнать? — с традиционным для себя безразличием осведомился господин Ра.
— Удалось, — жестко ответил Елакс. — Именно поэтому я здесь.
У них приглашения на конкретное число и время оформлены. А работа как? Я в Москву не так часто выбираюсь — дела. Вроде недалеко, а отлучиться трудно. В общем, с ужином в тот день никак не получалось, в обед сумел приехать. С ребятами договорился, они до Москвы подбросили, дали два часа времени. Пока до ресторана добрался, только и думал, что не пустят. У меня ведь на ужин приглашение, а тут обед. В таких местах строго, у них каждый столик учтен. Метр меня увидел — в улыбке расцвел. Хороший он человек, этот Кегель.
«Вы сегодня рано».
Так, мол, и так, объясняю, работа. Вечером никак. Только сейчас. Жаль, если не вовремя… А сам чувствую: выгонит — заплачу. Не выгнал. Посмотрел свои записи и ручкой официанту сделал: «Третий столик. Обед на одного».
Обед на одного?!
Ребята, я, поверьте на слово, в еде разбираюсь. И знаю, что значит хороший обед на одного. Тот пир, что мне устроили, смог бы удовлетворить одного… императора, короля или президента. Не меньше.
И этот уносящий все мысли запах…
А вкус…
То, что должно быть мягким, — мягкое, то, что должно хрустеть, — хрустит, то, что должно обжигать, — обжигает. Я узнал лишь малую толику специй, я ошибся с мясом: оказалось, что это не седло, а дивно приготовленный окорок, я был раздавлен. А когда подали восхитительный суп — нежнейшее сочетание грибов, овощей и аромата, я едва не заплакал от того, что не я, не я приготовил столь невероятное блюдо.
По всей видимости, переживания отразились на моем лице, потому что проходящий мимо человек вдруг остановился:
«Вкусно?»
Я молча кивнул. Я не хотел говорить. Я не хотел, чтобы кто-нибудь мешал мне в эту минуту наивысшего наслаждения. Но он присел за столик:
«Я впервые увидел такое выражение лица: восторг и отчаяние».