Неужели мне как фэмилисту настал конец? Неужели после этого дела придется навсегда завязать с моим увлечением?
Черта с два!
Я сжал кулаки и что есть мочи, с размаху ударил в боковую стенку книжного шкафа. С верхней полки выпрыгнул толстый черный томик. Сделав двойное сальто, он ударился корешком о паркетный пол, и желтые страницы полетели в разные стороны, подхваченные сквозняком из открытого окна.
Я наблюдал этот полет с чувством глубокого самоудовлетворения. Иногда это очень нужно мужчине — знать, что он еще в силах что-то сокрушить. Пусть это всего лишь древний фолиант, который сам рассыпался бы в труху годика через три.
Я много думал о Макги. Сначала мне показалось, что я никогда не перехитрю его. Что он при первой же возможности подловит меня, любая улика, которую я случайно оставлю, будет им найдена. Однако спустя время, немного успокоившись и придя в себя, я усмехнулся. Какой-то оборванец, насмотревшийся детективных сериалов, прижмет меня, человека, который обокрал добрую половину всех вдов галактики?
Бред.
Этот парень — никто, и у него нет никаких улик, которые помогли бы ему раскрыть это дело. Билли Дрейк безупречен и невидим. Никто не знает о главной особенности Билли Дрейка, и речь, разумеется, не об умении водить мотороллер!
Я опустился в кресло и облегченно вздохнул. Остеохондроз, решивший навестить меня после сорока, периодически напоминал о себе приступами ноющей боли в пояснице.
Завтра же утром позвоню доктору Гебсу, моему пластическому хирургу. Старик, как всегда, сделает из меня кого-то другого, и я в образе этого другого зацеплю очередную роскошную вдовушку, которая только-только проводила в последний путь своего звездного муженька.
И ни черта, ни черта этот идиот Макги мне не сделает!..
Гебе и Петров — мои ангелы-хранители.
Если Билли спасет меня от «счастливых» лет брака, то Гебе и Петров, по сути, спасают меня от Билли — или, точнее, от последствий его визитов. Первый делает мне новое лицо, второй делает новый паспорт.
За то время, что я занимаюсь фэмилизмом, я успел побыть два раза русским, три раза арабом, пять раз евреем и бессчетное число раз американцем. Я был худым и толстым, лысым и волосатым — любым, каким меня делал доктор Гебе согласно выбранной жертве. Петров же исправно поставлял документы, благодаря которым вы могли видеть меня летом в Европе, зимой — в Азии, а весной — гребущим в каноэ по Амазонке, но так и не понять, что это я.
Я — это сотни разных людей.
Вы даже сейчас не узнали бы, с кем имеете честь. Я перенес сотни операций, и все ради этой страсти под названием «фэмилизм».
Доктор Гебе и Петров прибыли около девяти вечера. Первый — на большом фургоне, который более походил на передвижной притон хиппи, чем на вместилище самой современной медицинской аппаратуры, второй — на мотоцикле «Урал», который запрещен на Марсе.
— Проходите, друзья! — сказал я, отступая от раскрытых дверей.
Они молча переступили порог, прошли к диванчику в гостиной и расположились на нем. Взгляды их были равнодушными; они выходили из полудремы лишь на время работы.
Я подбивал клинья к богатым вдовам, Билли забирал их жизни. Затем в игру вступал Гебе. Он выбирал из сотен эскизов самый привлекательный из неприметных, или, скорее, самый неприметный из привлекательных, и переносил на меня. Петров, согласно моей новой внешности, подбирал мне национальность, имя с фамилией, прописку и семейное положение.
Хотя нет, последнее всегда было одно и то же.
«Холост».
— Что вы выберете, мой друг? — спросил Гебе, наклонившись ко мне, лежащему на его хирургическом столе. — Средних лет француз или молодой русский? Типаж для госпожи Срна или для госпожи Ухряченко?
Подумав, я ответил:
— Русский.
В Юпитер-сити, главном и единственном городе Юпитера, умирал от рака знаменитый миллиардер Константин Ухряченко. Кроме молоденькой очаровашки-жены, он оставлял этому миру скромную сумму с девятью нулями после цифры «сто пятьдесят два». Многие ломали голову, как он умудрился столько наворовать, но ответа так и не обнаружили. Сейчас все гадали, кем будет тот счастливый паренек, который женится на прекрасной вдовушке после смерти Ухряченко и приберет к рукам миллиарды старого прохвоста.
Я улыбнулся уголками рта. Этот счастливый паренек будет мной.
Утром такси доставило меня в космопорт. Я сел на шаттл «Земля — Юпитер», занял место у окна и, вставив в уши шарики наушников, откинулся на спинку. чКогда пилот объявил, что мы отправляемся, я посмотрел наружу и чуть не подскочил на кресле: на втором этаже здания космопорта, возле огромной стеклянной стены, стоял, сложив руки за спиной, мой давешний знакомый Шелдон Макги. Я невольно втянул голову в плечи, хоть он смотрел не конкретно на меня, а просто на шаттл.
Лоб мой стал влажным от холодного пота.
Как? Как он узнал, что сегодняшний я и вчерашний — одно и то же лицо? Еще утром в шесть я за смешные деньги — тридцать миллионов долларов — продал особняк Даны какому-то богачу. Он сомневался, стоит ли брать дом, в котором только вчера умерли две невинные девушки, однако я разыграл для него настоящую драму. Я умолял его, просил избавить меня от воспоминаний… и все же он сопротивлялся до последнего. Лишь когда я назвал цифру — тридцать — он согласился.
Черт, да особняк стоит все восемьдесят, если не больше!.. Конечно, этот скряга не мог не согласиться!
Мы быстро оформили все через интернет-агентство. Агенты получили свои тридцать процентов со стороны покупателя — девять миллионов — и объявили акт купли-продажи официально завершенным. Дом перешел во владение к богачу, я получил тридцать миллионов и, переведя все имеющиеся у Ланы средства на свою тайную карточку, облегченно вздохнул.
Теперь, сидя в шаттле, я снова был напряжен. Откуда взялся этот сыщик? Неужели он меня раскусил? Неужели это конец?
Но как? Где я совершил просчет? У меня новое лицо, новый паспорт, я теперь Николай Гаврилов, а не мистер Чарли Деке. Как меня можно спутать с тем хлюпиком? Я настоящий русский мужик, могу разгибать подковы и таскать коней на плечах!
Да и бедняга Чарли Деке погиб в автомобильной катастрофе в восемь часов ноль семь минут, когда ехал от Керри-роуд в центр по Мэдисон-авеню.
Но не зря же он здесь, этот проклятый Макги!..
Значит, я действительно прокололся.
Или это — лишь подозрения, а доказательств никаких нет? Ну да, похоже на то. Иначе он попросту снял бы меня с рейса, а не стоял в окне второго этажа, своим грозным видом пытаясь вынудить меня сказать правду.
Я усмехнулся. Чертов оболтус! Не дождешься!
Мы пошли на подъем. Я хотел помахать ему на прощание ручкой, однако удержался от этого жеста. Подобные трюки ни к чему хорошему не приводят.
Лучше я спокойно отвернусь, запрокину голову, закрою глаза и подремлю часок, пока будем лететь…
О да, детка…
Так хорошо…
Через два часа, когда мы приземлились в космопорте Юпитера, первым, что я услышал, была новость о смерти Ухряченко. Рак окончательно доконал старика, и он ушел в иной мир. Одному богу известно, поднялась ли его душа на небеса или канула в бездну, но факт оставался фактом — живым старого пройдоху уже никто никогда не увидит.
Едва заметная улыбка тронула мои губы. Похоже, я прибыл как раз вовремя.
Похороны Ухряченко, как сообщалось в новостях, начнутся завтра в двенадцать пополудни. Все желающие могут проститься с этим выдающимся человеком, любящим мужем, мудрейшим, величайшим и бла-бла-бла.
Об умерших всегда говорят хорошо, если, конечно, речь не о подонках вроде Гитлера. Но Ухряченко не был нацистом. По бумагам он действительно был выдающимся человеком.
Но в бумагах не описывается содержимое его шкафа. Готов поспорить, что если хотя бы приоткрыть дверцу, оттуда посыплются чертовы скелеты, да так много, что вас просто завалит.
Впрочем, сейчас это никого не волнует. Сейчас и на ближайшие пару недель любой, кто хотя бы краем уха слышал о Константине, при упоминании его имени будет заламывать руки и приговаривать: «Боже, какая потеря!..»
Если бы меня попросили честно ответить, что я думаю о смерти Ухряченко, я бы сказал: «Очень своевременно!»