Пока Настя, рыдая, накручивала старинный дисковый аппарат, а Темка на всякий случай аккомпанировал ей своим плачем, Игорь сел на корточки возле Федора, взглянул сперва через Вторую Плоскость, потом через Третью, Четвертую…
Все было очень плохо. Физически ничего с Таволгиным не случилось. Но вот мозг… вернее, то, что его наполняло… Память оказалась стерта начисто, до первых младенческих дней. Оставались только безусловные рефлексы. Федя и был сейчас младенцем — но, увы, не имеющим более никаких шансов на развитие. Это не медикаментозная амнезия, когда человек забывает личную историю, но сохраняет базовые знания и навыки. Чтобы стереть человека вот так, до чистого листа, нужно по меньшей мере быть Искусником восьмого круга. А лучше девятого.
Проникновение заняло у него секунду-другую, никто и не заметил, а потом пришлось включаться в неизбежную кутерьму, успокаивать Настю и Темку, объясняться с молоденькой врачихой, договариваться насчёт нейрохирургического отделения у Степанянца. На самом деле, в какую больницу везти, уже не имело значения — но лучше уж к знакомым, да и для Насти хоть какое-то облегчение, пусть до поры до времени верует в чудесного доктора Армена Григорьевича.
Приходилось изображать прожженного, знающего в этой жизни все ходы и выходы человека, а внутри бушевал лесной пожар, и мысли метались, сталкивались друг с другом, словно стремящиеся вылететь из огня птицы. Кто? Зачем? Неужели?.. Очень уж не хотелось додумывать все до конца.
— Настя, надо ехать, — он прибавил голосу твердости. — Вам силы нужны для завтрашнего дня… Да и Темик должен нормально поспать. Что ж так-то…
Она покорно встала, передала Темку на руки Игорю. Похоже, признала его право заботиться о них.
Игорь обжегся чаем — и тут же забыл о такой смешной боли. Внутри было куда хуже, чем во рту. Если бы не он… если бы не зацепился он за «петровское дело» как за удобный повод… сейчас Федор наверняка был бы жив и здоров, максимум, чего лишился бы, — не слишком-то ему и нужной дачи. Не пускал бы он пузыри… и Настя не рыдала бы у Игоря на плече, и не скулил бы в ужасе Темка. Все было бы у них как у людей. У людей этой стороны.
Она сама предложила ему остаться. «Мне страшно, Игорь, — шепнула она не то в ухо, не то в щеку. — Не уезжайте… пожалуйста». Ее прерывистое дыхание… такое же теплое, как, наверное, и губы — замершие в сантиметре от его кожи. А в глазах плескалось отчаяние пополам с надеждой. И нельзя было ей сказать, что надежды нет.
Сейчас она в комнате укладывала Темку — тот проснулся в машине и с этой минуты плакал не переставая. «Дядя Федя умер, умер!» — всхлипывал он и отказывался верить, что ничего страшного не случилось, что дядя просто заболел и его скоро вылечат.
Игорь вдруг ясно увидел: после того как Толик, непутевый Настин супруг, слинял, место отца в Темкиной душе заменил дядя. Примерно так же, как и у него самого. Когда на охоте медведь сломал его отцу спину, Гаррану было четыре года… он почти и не помнил ничего, только как кололись жесткие отцовские усы и как высоко, к самому солнцу, тот подкидывал его. А потом уже был дядя Миэзерь, отцовский брат. Мама, наверное, понимала это… А после двенадцати, после Первых Экзаменов, место дядя Миэзеря занял совсем другой человек…
Он откинулся на спинку стула, медленно прикрыл глаза, освободил ум от звуков, красок и запахов.
Солнце клонилось к изрезанному гребенкой дальнего леса горизонту. Воздух еще держал дневное тепло, но что-то все-таки было в нем, какой-то намек на ночь. Отсюда, с крепостной стены — десять человеческих ростов, более чем достаточно против степных варваров, — он часто любил смотреть. Вот тянутся призамковые поля и огороды, вот непоседливой ящерицей вьется узкая речка Домильга, вот ближние деревни, слышится мычание коров — после долгого выпаса скот загоняют домой. А вон там, совсем далеко, у самого горизонта, — дом. Настоящий его дом. Не замок Аргуань, пожалованный ему после Третьих Экзаменов, не двухэтажный терем в столице, выделенный ему Вратами Надзора. И уж тем более не этот замок, где он сейчас оказался, — тут он всего лишь в гостях.
За спиной послышались шаги. Гарран нехотя обернулся.
— Желаю доброго здравия, мой князь, — поклонился он, прижав левую руку к губам, а правую — к сердцу.
— И тебе того же, — буркнул Вадим Александрович. — Давай все-таки без церемоний, ты же знаешь, где у меня сидит вся эта наша мишура…
Он был в потустороннем — кожаная куртка на меху, кепка, тщательно выглаженные коричневые в темную полоску брюки, старомодные штиблеты. Пенсионер вышел за кефиром…
— Князь, — без церемоний начал Игорь. — Вы в курсе, что случилось с Таволгиным? Вижу, что в курсе. Так вот — чьих это рук дело?
— Сядь, Игорек, — велел старик. — Это разговор не на одну кружку…
Только тут Игорь обнаружил, что они уже в кабинете. Все тут было как всегда — висят на левой стене звериные шкуры, сабли и секиры, под высоким потолком горит люстра — семь негаснущих белых факелов, вдоль правой стены, почти до самого верха, тянутся книжные шкафы, на полу — ворсистый меаранский ковер.
— Так все же? — Игорь опустился в старинное черное кресло. Юноша-подзаботный подал ему на серебряном подносе кружку с медовым взваром, поклонился и исчез за меховым пологом.
— Да, Игорь, — кивнул Вадим Александрович. — Это я стер память нашему подопечному. И поверь, это самое лучшее, что можно было для него сделать.
— Самое лучшее? — прищурился Игорь. — Лишиться себя, жить как растение — это лучшее?
— Это все-таки жизнь… А ведь он мог сейчас лежать не на койке в клинике, а на полке в морге. И не факт, что только он…
Князь вдруг оказался совсем рядом с Игорем, в упор взглянул на него. Такого взгляда кто-нибудь мог и испугаться — но только не Гарран, слишком хорошо знавший князя Ваурами дари Алханая. Не гнев был в водянистых стариковских глазах, а боль. И, что совсем уж удивительно — страх.
— То, что я скажу, тебе сильно не понравится. Понимаешь, Гарран, ты — правильный мальчик, ты честный и прямой, у тебя настоящее дари… Я сам приложил к этому руку, ты помнишь… Но в некоторых вопросах ты наивен, как младенец, и это тоже оборотная сторона твоей правильности.
— К чему все это? — перебил Игорь. — Какое это имеет отношение к Федору?
— Прямое, — твердо ответил князь. — Вот смотри, кто ты? Ты — дари, Искусник пятого круга, Искатель. На той стороне ты работаешь уже пять с лишним лет. А кто я? Искусник девятого круга, Смотритель, ты трудишься под моим началом. Помимо меня есть и другие Смотрители, у каждого из них своя сеть Искателей, но все работают на общее дело, на благо миров Ладони. Все правильно, да?
Игорь молча кивнул.
— А на самом деле все закручено сложнее, — вздохнул Вадим Александрович. — Врата Надзора… да, конечно, там восседают такие же дари, как и все мы… там нет места низости, зависти, жестокости, алчности, властолюбию… словом, все как тебе объясняли на уроках первого класса Врат Мудрости. Но среди высших Искусников Надзора есть разные мнения, как лучше делать наше с тобой дело… И потому — там, на той стороне, точно так же, как и мы, трудятся другие Смотрители и Искатели. Мы с тобой и те, кого ты знаешь, — люди властителя Арамая дари Огран-Хиту, двенадцатый круг. А те, другие, — люди властителя Гуамы дари Халаару, тоже двенадцатый круг. Считается, что полную безопасность обеспечивают только независимые друг от друга сети. И, кроме того, между высокими властителями нет единства по поводу того, как действовать. Наш Арамай считает, что надо с максимальным милосердием, что прямые и легкие пути ведут к осквернению дари и в каком-то высшем смысле обесценивают смысл нашей работы…
— А властитель Гуама? — уныло спросил Игорь, уже предчувствуя ответ.
— А властитель Гуама считает, что слишком многое поставлено на карту, что от нас требуется максимальная эффективность, что по-настоящему запачкать дари можно только на своей стороне, со своими людьми, а та сторона… она и без того предельно жестока… Если в реку вылить ведро воды, наводнения не случится, если из реки зачерпнуть ведром, та не обмелеет. Поэтому он недоволен нами, людьми властителя Арамая. Мы, по его мнению, слишком церемонимся, когда гасим светимости, у нас маленький охват, мы тратим массу сил на милосердные решения в ущерб смыслу нашего дела.
— Знаете, князь, — задумчиво протянул Игорь, — я и от вас часто слышал нечто схожее.
— А позиция властителя Гуамы не лишена здравого смысла, — кивнул князь. — Но где тот предел, перед которым надо остановиться, чтобы не потерять свое дари? Каждый решает сам, так?
— Наверное, — согласился Игорь. — И я чувствую, что слишком близок к этому пределу. Если только уже не переступил…
— А знаешь, кто стрелял в тебя с орбиты лазером? — сухо спросил Вадим Александрович. — Вот именно. Смотри, как оно выглядит со стороны. Есть столичный журналист Ястребов, человек яркий, популярный, его статьи пробуждают в людях совесть, достоинство, эту… как ее… гражданскую позицию. При взгляде через Вторую Плоскость светимость запороговая. Ну и вот… Им и в голову не пришло присмотреться к тебе поглубже, запросить архив Арамая, в конце концов. Нет человека — нет проблемы. Такая вот трагическая случайность…
— Значит, светимость у меня зашкаливает, — усмехнулся Игорь. — Ну-ну… не думал.
— А думать вообще полезно, — проворчал князь. — Подумай еще и над тем, как они, наши коллеги-конкуренты, поступили бы с Федором. А ведь информация у них есть, я все передал совету Врат, властитель Гуама уже знает, что тут есть человек, способный в скором времени построить Коридор… Это хорошо еще, если б они Федора Глебовича просто застрелили. А весь дом взорвать? Для надежности? Вместе с сестрой, племянником — если на момент операции те случайно рядом окажутся? Теперь понимаешь, зачем я так поступил?
— Но были же и другие способы… — глухо произнес Игорь. — Чтобы погасить ему светимость, можно много чего было сделать… Например…
— Можно, — согласился князь. — Мы бы тобой именно так и сделали. Женили бы на стерве, навели бы галлюцинации и засунули в психушку, втянули бы в какой-нибудь скандал и намертво запятнали ему моральную репутацию… Только ты не забывай, что конкуренты предпочитают действовать наверняка. Тем более сейчас, когда нашего дядю Федю купила ФСБ. Слишком далеко все зашло.
— Как-то все это глупо выходит, — совсем по-детски вырвалось у Игоря. — Свои лупят по своим… Этак мы скоро ничем не лучше потусторонних станем.
— Только сейчас понял? — прищурился Вадим Александрович. — А я вот уже двадцать лет об этом думаю. Помнишь тамошнюю книжку, что я тебе давно подсунул? И помнишь, что я тогда тебе сказал?
— Что написано это про нас…
— Почти так. Только нам еще тяжелее. Трудно быть богом, да. Богом-прогрессором… Видеть зло — и оставаться наблюдателем. Но у них, по крайней мере, утешение было — могли спасать хотя бы самых лучших… тех, у кого запороговая светимость. А мы — наоборот, мы гасить должны. Богом, конечно, быть трудно. А вот чертом — куда труднее. Так-то, Игорек…
И вновь повисла долгая пауза.
— Интересно, что бы вы на моем месте сказали сейчас его сестре? — Игорь почувствовал вдруг, что на глаза наворачиваются слезы — совсем как в двенадцать лет, когда выяснилось, что сданные Экзамены означают столицу, долгое учение во Вратах Мудрости, разлуку с мамой…
Вадим Александрович помолчал, пожевал губами.
— Да, не хотел бы я оказаться на твоем месте, — сухо признал он. — Да ничего ей не надо говорить. Помогай чисто по-человечески… если сможешь удержаться в чисто человеческих пределах. Ты понимаешь. И я все Донимаю, но смотри, как бы тебе не оступиться… Мне очень будет не хватать такого Искателя… и вообще. Подумай, что лежит на весах. Кстати, тебе пора. Там, на той стороне, уже минут десять прошло, нельзя же так Долго спать!
Вадим Александрович встал с кресла, поправил сбившуюся набок кепку, вытянул руку с кружкой — и описал ею в воздухе овал. Удивительно, но ни капли взвара не пролилось на ковер. Вот что значит Искусник девятого круга!
Чай уже успел остыть, но снова греть чайник он не стал. Ничего не хотелось делать, ни о чем не хотелось думать. Вот есть этот застеленный белой в синий горошек скатертью стол, есть календарь на стенке — красивый вид, Петербург, Фонтанка, осень, кленовые листья колышутся в серых с прозеленью волнах — почти такого же цвета, как Настины глаза.