«Магистр, ку-ку!» Ку-ку, подумал Михаил.
«Ты готов побеседовать, наконец?» — нетерпеливо.
Шепот прошлогодней травы. Исчезающе тонкий запах гнили. слышное шуршание чешуи.
— Не о чем нам с тобой… — беззвучно шевельнулись сухие губы.
«Жаль. Мне уже наскучило, и тут комары. Впрочем, как тебе будет угодно. Времени у меня вполне достаточно».
В груди снова начала постепенно раскручиваться тугая спираль бешено пляшущих бритвенных лезвий, и Михаил со свистом втянул морозный воздух в пылающие легкие.
«Ты можешь остановить это в любой момент, — напомнил невидимый собеседник. — Тебе достаточно просто выйти ко мне».
— Лучше войди сам. — Михаил говорил тихо, медленно, хрипло, с трудом. — С расстояния двух шагов твоей силы хватит, чтобы вскипятить мне мозги. Ну? Не можешь?.. — Он болезненно закашлялся. — Жгутся святые лики-то, а, бесопоклонник?
«Ради всего святого, Монтрезор! Ты всерьез полагаешь, что меня смущают ваши замшелые артефакты и гнилые доски с дилетантскими изображениями давно истлевших в земле постников и столпников? Вот эти варварски обрубленные, позеленевшие медные свастики с вытянутыми нижними концами, которые вы носите на кожаных шнурках вместо оберегов? Кастрированный Священный Анх, на котором вы зачем-то рисуете фигурку распятого бородача в колючем венке? Нет, магистр. Ваша примитивная мифология меня совершенно не занимает. Но я осмелюсь напомнить, что совокупность множества собранных в одном месте великих злодеев, пусть даже и раскаявшихся, каждый из которых неосознанно или сознательно строит для себя в окружающем психологическом пространстве башню из слоновой кости — это Дом Боли. А в Дом Боли порой проникнуть тяжелее, чем в пентаграмму магуса. Безусловно, ты можешь избрать стезю мученика и мучиться до тех пор, пока не сдохнешь как собака. Это твое святое право. Но мучиться придется еще очень, очень долго. И тебе ли объяснять, посвященный, что значит сдохнуть в Доме Боли?»
Михаил это знал. Таежный скит, в котором он находился, был одним из наиболее строгих на территории страны. Сюда направляли людей, покаявшихся в самых страшных преступлениях против Господа и готовых искупить свою вину ценой невероятных физических и моральных страданий. Суровый духовный подвиг предполагал круглосуточное ношение схимы, власяницы и тяжелых вериг, постоянный строгий пост, регулярные самобичевания и многонощные бдения. Большую часть дня великосхимники проводили на ногах, непрестанно оплакивая свои грехи и умоляя Господа помиловать их грешные души. Больше десяти лет здесь не выдерживал никто. На ментальном плане атмосфера в этом месте была совершенно кошмарная. Нечто подобное Михаил ощущал лишь один раз за всю свою жизнь, когда навещал в сумасшедшем доме одного бывшего магистра. С тех пор он старался обходить сумасшедшие дома и тюрьмы десятой дорогой. Над таежным скитом многие километры ввысь и в стороны воздвигся призрачный замок отчаяния и страданий, астральный храм ужаса — Дом Боли. Церковные иерархи ничего не могли с этим поделать, а может, и не хотели; Дом Боли вполне мог быть дополнительным, психологическим средством истязания… прости, Господи, очищения!.. для насельников скита. Каждый из обитавших здесь великосхимников непрерывно, денно и нощно ощущал на себе парализующую тяжесть этой гигантской, гнетущей глыбы чувства вины, страха и истерии. Обитатели Дома Боли не знали мира и покоя, но невыносимо страдали на всех материальных и нематериальных планах бытия, и лишь Михаил, бывший маг, целиком осознавал, насколько велики на самом деле эти страдания. Может быть, еще преподобный настоятель, великий интуитив и подсознательный экстрасенс.
«Магистр!»
Аюшки, безразлично подумал Михаил.
«Дом Боли, Магистр».
Господь мой Иисус Христос, подумал Михаил.
«А после смерти — Гулкая Пустота. Врагу не пожелаешь, Магистр».
Святый Боже, Святый Крепкий…
«Выходи, трусливая тварь! Выходи и сражайся, как подобает темному воину!»
Святый Бессмертный, помилуй нас…
«Тьфу, пакость! Ну с чего ты взял, что этот набор слов поможет тебе? Он хорош в качестве самовнушения, но как боевое заклинание… Ты же сам в него не веришь! Не работает, Магистр».
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…
«Аминь».
Поток кипящей кислоты обрушился на великосхимника, захлестнув все тело такой чудовищной болью, что рассудок едва не сорвался в Гулкую Пустоту. Однако Зверь внимательно следил за состоянием Михаила и заботливо, почти нежно удержал его на самом краю пропасти. Бензопилой взревела бешено завертевшаяся огненная цепь, опоясав сердце страждущего монаха. Ослепленный и оглушенный великосхимник беспомощно извивался на ложе, впившись побелевшими пальцами в пылающую грудь, пытаясь разорвать ее и раздавить в кулаке свое глупое сердце, причиняющее ему столько чудовищных, нечеловеческих мук.
Келейник Варфоломей разметался во сне; ему явно снился дурной сон. Атмосфера в келье, пропитанная темными вибрациями, не располагала к хорошему отдыху. Стиснув зубы, чтобы не закричать, Михаил сквозь пелену мутных слез бросил на соседа отчаянный взгляд. Вот оно, спасение. Подползти к Варфоломею, ухватить слабеющей рукой за плечо и трясти, трясти, пока этот… этот брат во Христе… не проснется. Поднимется братия, преподобный сумеет его отмолить… преподобный сумеет, у него очень высокий магический потенциал… братия воздвигнет мощный духовный щит, и Зверь останется ни с чем. Разумеется, схватить его не удастся — слишком верток и осторожен, ускользнет, как уже бывало много раз…
А потом вернется опять. Вернется озлобленный и нетерпеливый, с новым набором пыточных инструментов, причудливее и кошмарнее прежних, Либо не вернется — и это будет еще хуже. Потому что это будет означать что Зверь решил оставить схимника в покое, перешагнуть через него и сразу выйти на следующего по силе соперника. А следующими, насколько помнил Михаил, были Всадник Ибикус из Австралии и митрополит Николай.
Михаил не мог допустить гибели владыки. Даже если бы следующим оказался Ибикус, за ним все равно рано или поздно последовал бы митрополит. На сегодняшний день Зверь был чересчур силен, и Всаднику Ибикусу не под силу было остановить эту универсальную машину смерти. Патриархия делала все возможное, чтобы максимально обезопасить иерархов от посягательств Антихриста, и каждый лишний час, выигранный у порождения тьмы мог иметь решающее значение. В конце концов Зверь непременно споткнется на сопернике, который окажется ему не по зубам. Но для этого соперник должен быть максимально подготовлен, тренирован и очищен на всех планах бытия. Для этого нужно драгоценное время. Много драгоценного времени.
Нет. Он никому ничего не скажет. Он никому ничего не сказал за истекшие сутки, ставшие самыми страшными в его жизни, и он будет терпеть столько, сколько понадобится. Он будет терпеть максимально долго, чтобы у владыки Николая было достаточно времени подготовиться к последней схватке. Главное — не выдать себя стоном или исполненным муки взглядом, не потерять сознания от боли, голода и нервного истощения, стоя перед алтарем. В конце концов, он страждет за собственные грехи. Если бы он не был когда-то темным магом Внутреннего круга, Зверь теперь не пришел бы за ним. Это его епитимья, его наказание, его духовный подвиг. Да будет так.
Свирепые судороги скрутили тело бывшего сатанинского магистра. Он бился на жестком ложе, беззвучно крича и хватая ледяной воздух широко разинутым ртом, он судорожно скреб пальцами по неструганным доскам, загоняя под ногти занозы и даже не замечая этого, он выл шепотом, он корчился и извивался, теряя человеческий облик. Его сознание затопила беспощадная, невыносимая боль. Он весь состоял из боли, он пил боль огромными глотками, обжигаясь, он осязал и обонял боль, он чувствовал жгучий и чуть пряный вкус боли. Боль пахла полынью и камфарой. На сей раз, похоже, Антихрист окончательно вышел из себя и все же решил убить его. Снова, и снова, и снова, и снова все нервы великосхимника звенели под обрушивавшимися на них аккордами боли. Боли было столько, что он уже не мог вмещать ее целиком, и она начала выплескиваться наружу. Боль разбрызгивалась по стенам, боль ртутными каплями падала на пол, мелкие брызги боли долетали до Варфоломея, неистово ворочавшегося на нарах. Михаил понял, что захлебнется болью, когда та затопит келью и захлестнет его ложе.
Ему казалось, что пытка продолжается много часов. Он не был способен рассуждать, не был способен воспринимать окружающее. Вокруг была только жгучая, ослепительная боль. Вселенная стала болью. Все, к чему он прикасался, было болью. Все вокруг было болью.
А потом он внезапно с размаху рухнул в прохладные и спокойные воды лесного озера.
Нет, это лишь показалось ему. Не было никакого озера. Он лежал на нарах, весь в холодном поту, и смотрел в потолок. Мышцы живота свела последняя рефлекторная судорога, но боли уже не было. Вообще не было, словно кто-то разом захлопнул двери ада — и состояние полного отсутствия боли внезапно повергло схимника в эйфорию. Он не мог шевельнуться, но все его тело наслаждалось неожиданно обретенной свободой.
На самом деле от начала пытки прошло не более пяти минут.
Счастье — это отсутствие боли, подумал Михаил. Я умер?
«Ага, сейчас. Не дождешься».
Понятно.
Великосхимник медленно спустил ноги на пол, сел на нарах. То, что он пережил только что, было чудовищно, и теперь его избавившееся от мучительной пытки тело ощущало невероятную легкость. Все, что терзало его целые сутки, исчезло без следа. Михаил приподнял власяницу — кожа под ней была покрасневшей, натруженной, но чистой. Тренированное сердце спортсмена, которое он еще не успел надорвать лишениями за время монашества, уверенно и ровно билось в груди без каких-либо болезненных ощущений. Михаил прикоснулся языком к нёбу — отвратительные герпесные пятна пропали. Великосхимник был совершенно здоров, если не считать легкой близорукости, которую он заработал еще будучи магистром Хромого Козла, и саднящих заноз под ногтями. Эй, подумал Михаил. Животное! Тишина на ментальном плане.
Он окинул взглядом келью. Строгое убранство, ничего лишнего: стол из неструганных кедровых досок, два жестких ложа, иконы перед зажженной лампадкой в красном углу. Стульев великосхимникам не полагалось. Груды тошнотворного мусора, которые чудились ему в бреду лихорадки, растворились в пространстве так же, как и фантомные боли.
Михаил неторопливо встал, приблизился к узкому и низкому оконцу, опершись о бревенчатую стену, выглянул наружу. В келье было тепло, никакой рычащей метели за стенами не было. Разумеется; в августе метелей не бывает даже в тайге. Лес вставал черной непроницаемой стеной в двух Десятках метров от избушки, в небе виднелось красноватое зарево от карабкающейся на небосклон луны.
«Нравится, магистр?»
Еще как, подумал Михаил. Спасибо Господу за все это. Спасибо за чудо мироздания. Спасибо за избавление от жесточайших мук, на которые ты меня обрек…
«Нет, магистр! Неверно. Спасибо мне, Зверю Евронимусу, только что Одарившему тебе целую вселенную, потому что всего полминуты назад ты ^л способен лишь ползать во прахе и не мог даже выговорить толком имя своего хозяина».
Ступай в огнь вечный, анафема, безразлично подумал Михаил.
«Иди ко мне. Я покажу тебе любовь, я научу тебя смеяться».
Великосхимник тяжело вздохнул. Антихрист тоже был прекрасным психологом. Эти мгновения без пытки, без малейшей боли, без гнойных пятен во рту без фантомных камней в почках — на самом деле они были еще тяжелее, чем сама пытка, отравленные подсознательным ожиданием того, что в любую секунду все вернется. Михаил не желал, панически боялся продолжения пытки. Он знал, чад многие христианские анахореты изнуряли себя до такой степени, что начинали воспринимать муки как удовольствие. Но он не был святым, он не был старцем. Ему хотелось только одного: покоя. Только покоя. Разве этого много?..
«Тайм-аут заканчивается, магистр. Рекомендую собрать в кулак остатки воли — дальше я приготовил тебе нечто совершенно потрясающее».
Губы великосхимника непроизвольно задрожали. Прислонившись лбом к оконному стеклу, он с отчаянием смертника смотрел на встающую над лесом луну. Неужели Господь отвернулся от него? Никто не должен так ужасно страдать, даже величайшие грешники. Никому в целом мире нет до него дела, кроме ветхозаветного змея, нетерпеливо кружащего вокруг скита.
На стекле, которого он касался лбом, осталось туманное пятно от холодной испарины. Видит Бог, он сделал все что мог. Он тянул до последнего, но больше не способен выносить этот кошмар. Слаб и малодушен человек. Только что он был готов вынести любую муку, и вдруг разом дрогнул, не в силах вновь пройти через чудовищную пытку, не в силах вновь пережить этого ужаса… |
Ступай к нему.
Это был не шепот, не голос, не огненные письмена, вспыхнувшие перед помертвевшим взором. Просто ощущение уверенности: так будет правильно. Словно легкий ангел, пролетев над головой Михаила, задел его своим светлым крылом. Ступай к нему, Воин Судьбы, ты под надежной защитой! Ты в руце моей; древний змий не властен над тобою. Ничего не бойся.
Последний болевой шок, который был гораздо сильнее предыдущих, словно сместил что-то в сознании Михаила. Внезапно он остро ощутил, что всё это — и любовь к молодому священнику, и скит, и долгое мучительное покаяние, и последняя страшная ночь — были лишь очищением и укреплением для его грешной души, что все это было лишь прелюдией к этому мгновению, что истинным его жизненным предназначением как раз и было выйти сейчас; к Антихристу и попытаться прервать его кровавый путь. Михаил не знал, как это будет, но не сомневался, что Господь не оставит его: Он был рядом, Он ни на миг не забывал про своего смиренного раба. Едва ли Михаил мог сказать откуда у него такая уверенность, но это определенно не было внушением Зверя — на таком расстоянии тот был способен лишь наводить фантомные боли, и сейчас великосхимник прекрасно ощущал его ярость и досаду оттого, что объект внушения по-прежнему отчаянно сопротивляется.