— Льда не хватает, — сообщил Малышев, вежливо кашлянув.
— Для водки? — Коломейцев укоризненно покачал головой.
Янковски потянулся к холодильнику. Коломейцев отхлебнул еще водки и сделал Пересыпкину знак продолжать.
— Мы просто обсуждали, почему солдаты сражаются, сэр, — сказал Пересыпкин. Видно было, что он чувствует себя неуютно.
— Да? Ну, и почему же? Скажите вы, лейтенант Малышев!
Малышев посмотрел на Янковски. Полярник чрезвычайно редко ударялся в философию.
— Не ради чести, славы или загробного воздаяния, — сказал Малышев.
— Все это вместе взятое не стоит и чашки чаю. Из чувства долга, из преданности?
— Из преданности кому? Его Величеству императору, который царствует, но не правит? Этим пиявкам из ассамблеи? Лейтенант Янковски, как вы думаете? — настойчиво спросил Коломейцев.
Балтийские предки Детлефа Янковски страдали от польского, немецкого и русского гнета, пока их не разметало ветром истории.
— Говорят, что ученый Клаузевиц создал доктрину, согласно которой война есть продолжение политики иными средствами. Единственный серьезный недостаток этой доктрины состоит в том, что он забыл упомянуть, что политика есть продолжение экономики иными средствами. Другие ученые вслед за ним долго повторяли эту ошибку, что вело к серьезным погрешностям в историческом анализе, но уже во времена Клаузевица влияние экономики на политику было весьма заметно. Достаточно вспомнить знаменитые «сахарные войны» восемнадцатого века или «опиумные войны» девятнадцатого, — сказал Янковски, пытаясь определить, к чему же все-таки клонит Полярник. Это все, что он смог наскрести из политологии, — его знания предмета были довольно смутными.
На лице Коломейцева появилась ледяная усмешка.
— Насколько я помню, лейтенант, я спрашивал вас всего лишь о том, почему сражаются солдаты. Меня вовсе не интересует, почему люди воюют. Экономика имеет такое же отношение к бою, как ремесло оружейника к искусству фортификации.
В нашем случае «Юнайтед-Стил стандард» владеет шахтами, космопортом, транспортными сетями, большей частью вторичных производств и так далее, и тому подобное. Порядочное правительство вышибло бы их в два счета, но мне что-то никогда не приходилось слышать о порядочном правительстве. Правительство можно купить. Но стоит оно дорого. Из-за этого поднялась цена продукции. И ассамблея в бесконечной мудрости своей решила, что это плохо. Вот потому-то мы здесь. Но почему мы деремся? Сержант Пересыпкин, ваш ответ!
— Может, потому, что это наша профессия? — робко предположил Пересыпкин.
— А вам не кажется, что это сильно смахивает на тавтологию? — холодно отрезал Коломейцев.
— Да нет, я о чем... Понимаете, если вы профессионал, то вкладываете душу в свое ремесло. Вот как Варяг, к примеру, ну, и другие тоже. Но если не верите, что это дело нужное... — Пересыпкин говорил неуверенно — ему не очень нравилось, I что Полярник избрал именно его. — Это не значит, Кто у нас нет своей, личной жизни, но в определенный момент твоя профессия становится частью ее. И вообще, все мы смертны... Вы ведь об этом, Да, сэр?
— Да, это очень похоже на правду, — сказал Полярник. Но он явно не верил в то, что говорил. — Варяг ведет нас в бой. Он уже много лет служит в колониях и малость свихнулся. Наш командир поэт в душе. Мы воюем, и воюем хорошо. А что нам остается делать? — Полярник уже не отвечал на вопрос, а задавал его сам. — Есть два вида войны, джентльмены. Ограниченная война ради ограниченных целей с ограниченными средствами и война до последнего, цель которой — переустроить общество, не более и не менее. Но нас, солдат, редко спрашивают, за что мы хотим сражаться. Он оглядел своих собеседников.
— Сержант Пересыпкин! Приходилось ли вам посещать проституток в полевом борделе, который устроил полковник Линч, нам на радость, себе на пользу?
Пересыпкин слегка покраснел.
Янковски чуть не рассмеялся: так забавно видеть стыдливый румянец на физиономии Пересыпкина. Перцовка побывал на трех планетах и всюду оставлял за собой разбитые сердца, в том числе одно — на Ашкрофте, хотя специалисты утверждали, что это невозможно.
Но Полярник был терпеливым исследователем. Он обжег взглядом Янковски и вновь обернулся к Пересыпкину.
— Насколько я знаю, вы встречаетесь с мисс Котце, — продолжал он. — Разрешите дать вам один совет. Если вы работаете мясником, не стоит заводить дружбу со свиньями. — Полярник похоронил жену перед тем, как улететь в космос. Сжег корабли, как говорится. — Давайте выпьем, джентльмены! Завтра забастовка. Ее надо прекратить.
И прекратят. Куда они денутся?
— Ну что, сегодня? — спросил Кольдеве, потирая руки.
— Ага. Через несколько часов. Буры любят поспать, — ответил Шеель.
— Надеюсь, они все-таки вылезут. Я так понимаю, идея давно назрела. Ты знаешь, что на прошлой неделе проповеди длились в среднем два часа?
— Я с удовольствием убрал бы с дороги кое-кого из этих горластых проповедников.
— Рауль говорил, цензор Лю Шу так рассвирепел, что собрался подать прошение об отставке. И то верно. Что толку вылавливать крамолу в телепередачах, если эти буры все равно целое воскресенье слушают ее в церкви? И еще восьмая категория! Была бы хоть седьмая — тогда бы мы могли швыряться в них грязью. Ну ладно. Что слышно из батальона?
— Я говорил с Малининым. Он велел разбить самогонный аппарат. Я так и сделал. А еще он говорит, что медики на острове гонят классный самогон. Если майор Хенке их не разгонит, можно будет поживиться.
— Да, это неплохо. — Кольдеве потянулся и зевнул. — А что, до сих пор неизвестно, что произошло с Менсиесом?
— Разведка пришла к выводу, что это был несчастный случай. Странный, однако, случай...
— А что это тогда были за мужики с пистолетами, которых положил одиннадцатый?
Шеель пожал плечами,
— Рауль встал?
— Я оставил его отсыпаться. Он выглядел усталым. А как ты думаешь... — начал он и не договорил.
Шеель рассмеялся.
— Если ты хочешь спросить, догадываются ли эти божьи коровки, к чему идет дело...
Кольдеве воздел руки к небу.
— ...Если бы моя правая рука знала это, она не сказала бы левой, — закончил Шеель. — Не забывай, наша задача — наблюдать и не вмешиваться. — И, не упустив возможности отомстить, туманно добавил: — Я провел опрос общественного мнения...
— Да? И кого же ты опросил? — поинтересовался Кольдеве.
— Двоих. Нас с тобой.
— Руди, тебе кто-нибудь говорил, что ты старый мошенник?
— Малинин мне это твердит ежедневно. Вчера вечером они спорили о черных раковинах каури из Новой Каледонии.
— Ну, и как ты думаешь?
— Временами мне кажется, что она позволит ему взять верх.
— Я рад, что он все же послушался моего совета и нашел себе другое хобби, — сказал Кольдеве. — Пусть спит до восьми. А потом — за дело!
В восемь тридцать Окладников стоял в башне своего «кадиллака».
— С чего начинать? — спросил он у Санмартина, который осматривал пустынные улицы Йоханнесбурга.