Датский посланник Юль писал об этом прорыве: "Уменье русских найтись при всяких обстоятельствах возбуждает невольное удивление... Посаженные в шлюпки солдаты по прошествии восьми дней гребут одним веслом так же искусно, как лучшие гребцы... Русские так выносливы, что с ними можно совершить то, что для солдат прочих наций казалось бы невыполнимым".
Русская эскадра, таким образом, обогнула Гангутский полуостров и утром вошла в шхеры, где уже с первыми галерами находился Петр.
Эскадра Эреншельда, ожидавшая здесь переволока русских галер, теперь изготовилась к бою.
Эреншельд занимал очень выгодную позицию, не допускавшую обхода. Фланги его эскадры упирались в берега узкого фиорда, флагманский фрегат "Элефант" стоял бортом и мог действовать всей артиллерией, которая была много крупнее русской. Такое расположение выбрал Эреншельд потому, что на фрегатах пушки ставились на борту, а на галерах, из-за весел, только по носу. Вся линия эскадры шведов была выгнута в виде огромного полумесяца. А в тылу от нападения русских специально затопили финскую баржу и два шхербота.
Если к этому прибавить, что узость фиорда не позволяла атаковать шведов более чем двадцатью галерами в ряд, то становилось ясным, что позиции Эреншельда неприступны.
Однако медлить было нельзя. В тылу остались обойденные русскими шведские эскадры из фрегатов и линкоров, и к ним на соединение еще шла из Або эскадра контр-адмирала Таубе.
Петр выслал к Эреншельду парламентера предложить сдаться во избежание кровопролития, иначе пощады не будет. На это шведский адмирал ответил: "Я никогда в жизни не просил пощады".
В два часа дня Петр со своей скампавеи дал знак. На адмиралтейской галере взвился русский синий флаг и грянул пушечный выстрел - сигнал к битве.
Петр лично руководил сражением.
Подпустив атакующие русские галеры на расстояние полупистолетного выстрела, шведы открыли огонь всей артиллерией. Осыпанные густой картечью, атакующие отступили.
Вслед за тем кордебаталия{21}, построившись в две линии, без выстрела снова двинулась на шведский центр. Но и она была отбита ураганным огнем шведских орудий.
В третий раз пошли наши прадеды на шведов тем же строем. Но уже на фланги противника. Причем в помощь артиллерии был придан ружейный огонь. Командиры переходили со скампавеи на шлюпки и с обнаженными саблями шли впереди своих подразделений. На море был мертвый штиль. Тяжелый пороховой дым застилал весь фиорд, отчего орудийный огонь шведов потерял меткость.
Уже каждая русская галера первой линии была покрыта убитыми и ранеными, но вторая достигла цели и схватилась крючьями за шведские борта - вступила в абордажный бой. На левом фланге врукопашную дрались на палубе большой шведской галеры "Трапан". Поврежденная галера под грузом защитников и нападающих накренилась, зачерпнула бортом воду и пошла ко дну.
Дольше всех били самые могучие орудия флагмана "Элефант", не подпуская к себе. Но и наша артиллерия на близком расстоянии оказалась сильной.
"Элефант" загорелся и после рукопашного боя сдался. Петр сам энергично помогал тушить на нем пожар. Упавший за борт раненый Эреншельд был доставлен на скампавею Петра. Гангут стал русским.
Петровский флот вошел в Неву, ведя за собой взятые в плен шесть шведских галер, несколько шхерботов и флагманский фрегат "Элефант" со спущенными за кормой флагами.
Петербург пышно встретил победителей. На мосту Петропавловской крепости высилась Триумфальная арка. На ней виднелся орел, сидевший на слоне. А слон по-шведски - "элефант", так назывался пленный флагман. Надпись над рисунком арки гласила: "Русский орел мух не ловит".
Нева дрожала от пушечной стрельбы и криков "ура!". Вечером в честь "преславной виктории" был сожжен грандиозный фейерверк.
Однако царские правители после Петра не оценили огромного стратегического значения полуострова Гангут. Осенью 1788 года, когда русский флот ушел оттуда на очередную зимовку, щведы безнаказанно забрались на Гангут и соорудили свою крепость.
Лишь спустя двадцать лет, 9 мая 1808 года, русские смогли снова выбить шведов с полуострова.
Несколько раз гарнизону Гангута приходилось отбивать яростные вражеские нападения. Но самая беспримерная и невиданная защита полуострова произошла в июне 1941 года. После Октябрьской революции Гангут отошел к Финляндии, согласно мирному договору. А перед Великой Отечественной войной Советский Союз взял полуостров в аренду, под военно-морскую базу.
В Ленинграде, в начале улицы Пестеля, стоит часовня в стиле петровского барокко, сооруженная в честь победы при Гангуте. А через дорогу, перед белым зданием, вознеслась вверх чаша и над ней далеко видная надпись, сделанная уже после Отечественной войны: "Слава мужественным защитникам полуострова Ханко!"
2. БТК
Ханко! Я вступил на твои опаленные войной камни в начале июля 1941 года.
Как только я получил мобилизационное предписание, Балтийский флотский экипаж назначил меня в первую бригаду торпедных катеров - БТК. Находилась она на полуострове Ханко.
Всю ночь мы шли туда морем из Таллина. Наше судно тянуло за собой на буксире огромную баржу с грузом для защитников Ханко. Шныряли вражеские подводные лодки. То здесь, то там ухали в воде глубинные бомбы, которые сбрасывали сопровождавшие нас торпедные катера.
На рассвете вырос перед нами темный скалистый остров Руссари - форпост Ханко.
Гремели артиллерийские залпы неприятельских орудий. Финны обстреливали порт с многочисленных островов.
Мы высадились и побежали вдоль берега.
- Сюда! Сюда! - кричат нам "старожилы" полуострова.
Подбегаю.
- Вы в БТК? - спрашивает командир.
Не успел ответить, как рядом бухнул снаряд. Осколки зазвенели о прибрежные валуны. Ни командира, ни матросов - никого вокруг меня не видно. Собака была рядом - и той нет.
Я еще не был обстрелян и никак не мог сообразить, что же мне делать: бежать или падать? Стою, весь засыпанный песком. Даже на зубах хрустит полный рот песку набился.
Наконец вижу, из какой-то норы неподалеку показалась чья-то голова, из-за камня - другая. Командир откуда-то выскочил, бежит ко мне:
- Почему тут остались?
- А куда мне было деться? - говорю растерянно.
- В капонир{22} укрыться.
- Не знаю, где он.
- Рядом! Тоже мне, присылают офицеров. - И показал, где капонир.
Через несколько часов я уже осмотрелся. Кругом гранит, валуны и... розы.
Ханко - самая южная оконечность Финляндии. Когда-то у финнов здесь был курорт. Из леса выбегали белки, прыгали на плечи, золотые рыбки плавали в прудах. А теперь это место стало ареной ожесточенных сражений.
3. "ГАНГУТ СМЕЕТСЯ"
В бригаде торпедных катеров выходила небольшого формата матросская газета "За Родину". Так как я был немножко знаком с газетной работой, меня назначили помощником редактора. Первый номер я выпускал один. Корреспондентов совсем не было. Потом, помню, моторист, старшина второй статьи В. Светлов принес "Балладу о том, как шюцкор тысячу марок не получил". Мы вместе выправили ее и опубликовали. Вслед за ним явился отличник пулеметного расчета Погребельный со стихотворением, посвященным ханковским летчикам. А затем старшина Кузьмин - тоже со стихами: "Враг, не суйся к нам на Ханко!"
Газета имела потрясающий успех. Бойцы восхищенно смотрели на своих друзей.
- Вот здорово! Витька, ты, оказывается, поэт?
- Кузьмин! А мы и не подозревали, что ты пишешь!
Светлов и Кузьмин смущенно улыбались, довольные похвалой. Больше недостатка в корреспондентах я не испытывал. Всем хотелось напечататься в газете, да и было о чем писать. Катерники каждый день совершали подвиги, выгоняя неприятеля с островов вокруг Ханко.
Помощником у меня был бывший типографский рабочий, старшина Иван Шпульников. Он ловко вырезал на линолеуме клише по моим рисункам. Линолеум брали из финских домиков. Все полы там были им покрыты. Когда на Ханко прибыл художник Борис Пророков, то и ему очень понравился этот материал. Он был податливый под ножом, давал удивительно четкий рисунок и тончайшую линию.